Прочитав почти все, что было писано о Гоголе, я ни в одной биографической о нем статье не нашел рассказа об одном довольно замечательном обстоятельстве в его жизни. Как самая малейшая подробность о такой знаменитой личности, какою был Гоголь, должна быть интересна для каждого, то я решаюсь передать о нем известное до сих пор только мне и весьма немногим *.
* Я полагаю, что рассказываемый мною случай должен быть известен моему старинному товарищу и сослуживцу Р. М. Зотову и некоторым из артистов русской труппы.
В одно утро 1830 или 1831 года, хорошо не помню, мне доложили, что кто-то желает меня видеть 10. В то время я занимал должность секретаря при директоре Императорских театров, князе Сергее Сергеевиче Гагарине, который жил тогда на Английской набережной, в доме бывшем Бетлинга, а теперь, кажется, Риттера, где помещалась и канцелярия директора.
Приказав дежурному капельдинеру просить пришедшего, я увидел молодого человека, весьма непривлекательной наружности, с подвязанною черным платком щекою и в костюме, хотя приличном, но далеко не изящном.
Молодой человек поклонился как-то неловко и довольно робко сказал мне, что желает быть представленным директору театров.
- Позвольте узнать вашу фамилию? - спросил я.
- Гоголь-Яновский.
- Вы имеете к князю какую-нибудь просьбу?
- Да, я желаю поступить на театр.
В то время имя Гоголя было совершенно неизвестно, и я не мог подозревать, что предо мною стоял, в смиренной роли просителя, будущий творец "Старосветских помещиков", "Тараса Бульбы" и "Мертвых душ". Я попросил его сесть и обождать.
Было довольно рано; князь еще не одевался. Гоголь сел у окна, облокотился на него рукою и стал смотреть на Неву. Он часто морщился, прикладывал другую руку к щеке, и мне казалось, что у него болят зубы.
- У вас, кажется, болит зуб? - спросил я. - Не хотите ли одеколону?
- Благодарю, это пройдет и так! Помолчав с полчаса, он спросил:
- А скоро ли могу я видеть князя?
- Полагаю, что скоро. Он еще не одевался.
Гоголь замолчал и опять глядел на Неву, барабаня пальцами по стеклу.
Вышел чиновник Крутицкий, и я попросил его узнать, оделся ли князь. Через минуту он вернулся и сказал, что князь уже в кабинете.
Доложив директору, что какой-то Гоголь-Яновский пришел просить об определении его к театру, я ввел Гоголя в кабинет к князю.
- Что вам угодно? - спросил князь.
робость. Вероятно, такое же впечатление произвел он и на Гоголя, который, вертя в руках шляпу, запинаясь отвечал:
- Я желал бы поступить на сцену и пришел просить ваше сиятельство о принятии меня в число актеров русской труппы.
- Ваша фамилия?
- Гоголь-Яновский.
- Из какого звания?
- Дворянин.
- Что же побуждает вас итти на сцену? Как дворянин, вы могли бы служить.
Между тем Гоголь имел время оправиться и отвечал уже не с прежнею робостью:
- Я человек небогатый, служба вряд ли может обеспечить меня; мне кажется, что я не гожусь для нее; к тому ж я чувствую призвание к театру.
- Играли ли вы когда-нибудь?
- Никогда, ваше сиятельство 11.
- Не думайте, чтоб актером мог быть всякий: для этого нужен талант.
- Может быть, во мне и есть какой-нибудь талант.
- Может быть! На какое же амплуа думаете вы поступить?
- Я сам этого теперь еще хорошо не знаю; но полагал бы на драматические роли.
Князь окинул его глазами и с усмешкой сказал:
- Ну, господин Гоголь, я думаю, что для вас была бы приличнее комедия; впрочем, это ваше дело.
Потом, обратясь ко мне, прибавил:
- Дайте господину Гоголю записку к Александру Ивановичу, чтоб он испытал его и доложил мне.
Князь поклонился, и мы вышли.
В то время инспектором русской труппы был известный любитель театра Александр Иванович Храповицкий. Он был человек очень добрый, но принадлежал к старой, классической школе. Он сам часто играл в домашних спектаклях, вместе с знаменитой Е. C. Семеновой (княгиней Гагариной), считал себя великим знатоком театра и был убежден, что для истинного трагического актера необходимы: протяжное чтение стихов, декламация, дикие завывания и неизбежные всхлипывания, или, как тогда выражались,
К этому то великому знатоку драматического искусства адресовал я бедного Гоголя. Храповицкий назначил день для испытания, кажется в Большом театре, утром, в репетиционное время. Там заставил он читать Гоголя монологи из "Дмитрия Донского", "Гофолии и Андромахи" 12, перевода графа Хвостова.
Я не присутствовал при этом испытании, но потом слышал, помнится мне, от М. А. Азаревичевой, И. П. Борецкого и режиссера Боченкова, а также, кажется, и от П. А. Каратыгина, что Гоголь читал просто, без всякой декламации; но как чтение это происходило в присутствии некоторых артистов, и Гоголь, не зная на память ни одной тирады, читал по тетрадке, то сильно конфузился и, действительно, читал робко, вяло и с беспрестанными остановками.
Разумеется, такое чтение не понравилось, и не могло нравиться, Храповицкому, истому поклоннику всякого рода завываний и драматической икоты. Он, как мне сказывали, морщился, делал нетерпеливые жесты и, не дав Гоголю кончить монолог Ореста из "Андромахи", с которым Гоголь никак не мог сладить, вероятно потому, что не постигал всей прелести стихов графа Хвостова, предложил ему прочитать сцену из комедии "Школа стариков"
13; но и тут остался совершенно недоволен.
Результатом этого испытания было то, что Храповицкий запискою донес князю Гагарину, "что присланный на испытание Гоголь-Яновский оказался совершенно неспособным не только к трагедии или драме, но даже к комедии. Что он, не имея никакого понятия о декламации, даже и по тетради читал очень плохо и нетвердо, что фигура его совершенно неприлична для сцены и в особенности для трагедии, что он не признает в нем решительно никаких способностей для театра и что, если его сиятельству угодно будет оказать Гоголю милость принятием его на службу к театру, то его можно было бы употребить разве только на выход", (Под этим выражением на театральном языке означались люди, которым поручалось на сцене выносить письма, подавать стулья и составлять толпу гостей, но которым никогда не позволялось разевать рта.) *
* Записка эта должна храниться в архиве театральной дирекции. Мне помнится, что я отослал ее, в конце года, в контору, к бывшему в то время архивариусом и журналистом г. Федорову.
Гоголь, вероятно, сам чувствовал неуспех своего испытания и не являлся за ответом; тем дело и кончилось.
Через несколько времени потом И. И. Сосницкий, которому Гоголь читал своего "Ревизора", с восторгом отзывался об этой пьесе. Храповицкий, услыхав это, спросил:
- Какой это Гоголь? Уж не тот ли, который хотел быть актером? Хороша же должна быть пьеса! Да он просто дурень и ни на что порядочное не годится.
Каково же было удивление бедного Александра Ивановича, когда "Ревизор", поставленный вскоре потом на сцену, возбудил такой восторг и когда в авторе он узнал того самого Гоголя, которого забраковал и прочил разве только на выход! Потом я часто подтрунивал над Александром Ивановичем!.
- Да, да... я точно ошибся, что он ни к чему неспособен; но утверждаю, что он все-таки был бы скверный актер... Да и в "Ревизоре" есть гадости, например, где говорится о монументах и о поднятии рубашонки... ну, на что это похоже, сами посудите! 14
Впоследствии я встречался иногда с Гоголем у князя В. Ф. Одоевского, на его субботних вечерах. Гоголь был тогда уже знаменит, пользовался дружбой Жуковского и других известных писателей. Он или действительно не узнал меня, или делал вид, что не узнает. По крайней мере мне казалось, что каждый раз, когда взоры наши встречались, он отводил глаза в другую сторону, как будто конфузясь, и никогда не заводил со мною разговора, хотя мы и были представлены друг другу князем Одоевским. Впрочем, я не имел никакого права на его внимание. Он был, действительно, великий талант, если еще не более, а я - смиренный литературный труженик, работавший хотя много и усердно, но незаметно и безыменно, в "Отечественных записках", "Энциклопедическом лексиконе" и некоторых других журналах. Сознавая, как-то инстинктивно, что Гоголю не хотелось, чтоб намерение его и попытка сделаться актером были известны, я при жизни его никогда и никому не говорил об этом. Не знаю, делаю ли и теперь хорошо, решаясь напечатать об этом случае в его жизни, о котором он, может быть, сам желал забыть 15.
Примечания
Окончательному решению Гоголя посвятить себя литературной деятельности предшествовал длительный период раздумий и сомнений. Потерпев неудачу с первым своим напечатанным произведением ("Ганц Кюхельгартен"), а также разуверившись в возможности найти службу, Гоголь почти через год после приезда в Петербург, осенью 1829 г., сделал попытку поступить на сцену актером. Попытка, однако, не увенчалась успехом. Много лет спустя, в письме к Жуковскому из-за границы, жалуясь на трудные условия своей жизни, Гоголь вспомнил о своем давнем и неосуществившемся намерении: "Поди я в актеры - я был бы обеспечен: актеры получают по 10 000 и больше, а вы сами знаете, что я не был бы плохой актер" (Письма, под ред. В. Шенрока, т. I, стр. 442).
Он был драматургом, беллетристом и переводчиком. Кроме того, он писал биографические очерки о деятелях театра. Некоторые очерки были положительно оценены Белинским (Полн, собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. V, Спб. 1901, стр. 162, 234). В 1829-1836 гг. Мундт служил секретарем и чиновником особых поручений при дирекции петербургских императорских театров. Воспоминания Н. П. Мундта впервые опубликованы в газете "С.-Петербургские ведомости", 1861, от 24 октября, No 235, откуда мы и перепечатываем их.
10 Описываемый эпизод мог иметь место не позднее ноября 1829 г., ибо 15 ноября этого года Гоголь был уже зачислен на службу в департамент государственного хозяйства и публичных зданий министерства внутренних дел.
11 Гоголь решил скромно умолчать о своих сценических лаврах в Нежине (см. примеч. 5).
12
13 "Школа стариков" - комедия К. Делавиня.
14 записал в своем дневнике: "Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и купечество" ("Русская старина", 1879, No 2, стр. 348).
15 Это предположение Н. Мундта малоправдоподобно. Гоголь никогда не считал зазорным свое влечение к сцене.