С. Т. АКСАКОВ — И. С. АКСАКОВУ
1847 8 февраля суббота.
Пишу к тебе, милый друг Иван, только для того, чтоб уведомить тебя о совершенной неизвестности когда будет диспут Конст. Вчера, за подписанием целого факультета, при отношении от ректора, доставлены корректурные листы перепечатанных страниц — сиятельнейшему графу. Невероятно, чтоб сегодня, до отхода почты (т. е. до 4 ч. вечера) могли мы получить известие о решении попечителя и о назначении дня для диспута: ибо Шевырев говеет и сегодня причащается. Впрочем это письмо будет дожидаться последнего срока к отправлению его на почту. Ты опять не писал во вторник, ибо мы не получили вчера твоего письма. Пишу это для того, чтоб знать о пропаже письма, если ты писал его, а совсем не для того чтобы сделать тебе замечание. Мы все слава богу здоровы. Мать с Верой и Любой причащаются и теперь у обедни.
Белинский не так написал о книге Гоголя, как я ожидал. Впрочем, хорошенько подумав, я почти соглашаюсь, что так и следовало ему написать: он не был в дружеских сношениях с Гоголем. Не мог сказать голой правды о многих статьях и притом болен. Несмотря ни на что Гоголь не перестает занимать меня с утра до вечера: он точно помешался, в этом нет сомнения; но в самом помешательстве много плутовства — должно в этом признаться. Сумасшедшие бывают по своему плуты и надуватели: это я видел не один раз и помешательство их делается не жалко а гадко. Мне пришла странная и вместе утешительная мысль в голову, что если Гоголь, получив множество печатных и письменных отзывов, скажет: „я вижу, что мои читатели еще не в состоянии понять второго тома Мерт. Душ, да и я еще не созрел для написания его в настоящем виде, а потому оставляю этот труд до времени и начинаю писать прежние побасенки“... и напишет нам чудные побасенки. Эта мысль имеет основанием две причины. Первая: он пишет в последнем своем письме ко мне: „Ваши нападения мне теперь слишком нужны они покажут мне ближе меня самого и покажут мне в то же время Вас т. е. моих читателей. Не увидевши яснее, что такое в настоящую минуту я сам и что такое мои читатели, я был бы в решительной невозможности сделать дельно свое дело“. Вторая состоит в том, что Гоголь в письме своем к Щепкину, горячо заботясь о постановке на сцену своей нелепейшей новой развязки Ревизора, между прочим, пишет такие забавные штуки, что надобно хохотать и вместе удивляться ясности взгляда и меткости выражений. Оставляю диктовку до 4-го часа. Вчера Конст. кончил 3-й акт. — Сейчас принесли твое письмо милый друг Иван от 4 февр. Стихи прекрасны, превосходны! Одни из лучших твоих стихов. Еще не прочитав их я знал, что они таковы: ибо ты пишешь, что стихи . Мне всего более нравится: Чтоб слышать мне полет молитвы, В благоуханной тишине. На все твои вопросы я уже отвечал в предыдущих письмах. —
4 час.
не будет — это знак, что диспут отложен до 3-й недели.
Целую, обнимаю и благословляю тебя.
Отец и друг
С. Аксаков
Примечания
„Гоголь не перестает занимать меня“ и кончая словами: „напишет чудные побасенки“, приведена в книге „И. С. Аксаков в его письмах“, I, с. 422 и 423).
Этим письмом С. Т. Аксаков отвечает на письма И. С. Аксакова от 1 и 4 февраля 1847 г. (И. С. Аксаков в его письмах, I, с. 416—419). Ответ Ив. С. Аксакова — от 15 февраля 1847 г. (там же, с. 421—424). Никогда Гоголь и его творческие пути не занимали такого значительного места в переписке Аксаковых, как в 1847 г. Это случилось и потому, что положительная оценка, которую дал „Выбранным местам“ Иван Сергеевич, разошлась с оценкой отца, брата Константина и сестры Веры Сергеевны и, таким образом, стала неизбежной некоторая семейная полемика. В этой полемике комментируемое письмо сыграло интересную роль. Оно было, по предложению отца, прочтено Иваном Сергеевичем А. О. Смирновой. „А. О. вся вспыхнула, потом побледнела, потом затряслась, потом подняла руки кверху и пошла потеха“. Сергея Тимофеевича „горячая схватка“ сына со Смирновой „посреди изумленного калужского общества“ „восхитила“ и „потешила“ (И. С. Аксаков в его письмах, I, с. 422—424). Но этим дело не ограничилось. А. О. Смирнова 18 февраля 1847 г. написала Гоголю, что „поссорилась с Аксаковыми“, которые считают автора „Выбранных мест“ сумасшедшим, католиком, формалистом (Русск. Старина, 1890, VIII, с. 284—286). Последний в ответ дал целый очерк своих отношений к семье Аксаковых, лейтмотивом которого является мысль: „они способны залюбить не на живот, а на смерть“ (Письма, III, с. 469 и 470). Сообщение Смирновой сказалось и на письмах Гоголя С. Т. Аксакову: в них стал слышен голос обиды. С. Т. Аксаков, получив одно из таких писем, стал уверять Гоголя, что он „никогда не сомневался в его искренности“, и высказал подозрение, что подобные мысли внушила Гоголю Смирнова; рассказал и о схватке со Смирновой сына Ивана. Гоголь взял Смирнову под защиту (История моего знакомства, с. 169—173).
Между тем комментируемое письмо вовсе не является столь жестоким по отношению к Гоголю, как это показалось А. О. Смирновой. Наоборот, здесь С. Т. Аксаков возвращается к надеждам на возрождение в Гоголе художника. Надежды С. Т. Аксакова основаны на письме Гоголя к нему от 20 января 1847 г. и на письме Гоголя к М. С. Щепкину от 24 октября 1846 г.
Кроме того, раньше Аксаков-отец мог опасаться, что книгой Гоголя воспользуются радикальные публицисты и критики для нападения на Гоголя, славянофилов и на устои самодержавной России. Теперь же, познакомившись со статьей о „Выбранных местах“ главного представителя враждебного лагеря Белинского (Современник, 1847, кн. 2), он увидел, что статья эта ничего страшного не представляет: Аксаков ждал большего. В известной мере он угадал причины относительной бледности статьи Белинского: „не мог сказать голой правды о многих статьях“. Голую правду Белинский сказал после в известном зальцбруннском письме к Гоголю (15 июля 1847 г.), сказал с величайшей страстностью, хотя и „не был в дружеских сношениях с Гоголем“ и движим был отнюдь не личными мотивами.
Надежды на появление чудных побасенок и полемические возражения сына Ивана (см. выше комментарий к письму № 22) не заставили, однако, Сергея Тимофеевича изменить свое мнение о „Выбранных местах“. Наоборот, И. С. Аксаков под воздействием семьи начал переоценивать книгу Гоголя. Он скоро перестает защищать ее от нападений отца и сестры, соглашается с ними во многом, собирается перечесть всю книгу, приняв во внимание мнение семьи (И. С. Аксаков в его письмах, I, с. 413), и наконец 30 апреля 1847 г. пишет Д. А. Оболенскому: „О Гоголе я совсем не такого мнения как ты думаешь... должен признаться, что в книге Гоголя много лжи и нелепицы, много скрытой гордости и самолюбия — словом, ум за разум зашел“ (Барсуков. Жизнь и труды Погодина, VIII, с. 533).
„Ломоносов в истории русской литературы и русского языка“. Диссертацию попечитель московского учебного округа гр. Строганов „велел остановить через полицию“ (слова Шевырева) за выражения „весьма резкие и неприличные, относящиеся до Петра Великого и политических его преобразований“ (из отношения Строганова к министру Уварову). Это повергло всю семью Аксаковых в большое волнение. Диссертация была подвергнута новой цензуре декана филологического факультета и защищалась публично лишь 6 марта 1847 г. (Барсуков. Жизнь и труды Погодина, VIII, с. 342—345). Гоголь, не читая диссертации, советовал Константину Аксакову не подавать ее и даже уничтожить (Письма, II, с. 559; III, с. 117).
„Вчера Конст. кончил III акт“. Речь идет о драме К. С. Аксакова „Освобождение Москвы в 1612 году“. Она вызвала отрицательный отзыв Шевырева и Погодина, шумно была встречена публикой при постановке на сцене в 1850 г. и после первого представления была запрещена. Гоголь неоднократно откликался на драму К. Аксакова (Письма, IV, с. 194, 197, 200, 209—211, 364). Письма К. Аксакова Гоголю о своей драме см. в „Русском Архиве“ (1890, I, с. 157—159).
„Стихи прекрасны, “. Речь идет о стихотворении И. С. Аксакова „При кликах дерзостно победных“ (посвящено А. И. Арнольди) (И. С. Аксаков в его письмах, I, приложения, с. 93 и 94).