В. С. АКСАКОВА — И. С. АКСАКОВУ
<23 января 1847>
Вчера получили мы письмо твое, милый друг и брат Иван, с более подробным отчетом по поводу новой книги Гоголя; вчера еще вечером перечли мы письмо Женщина в свете — Неужели ты этого не чувствуешь, неужели не оскорбляет тебя что слабости человеческие делаются орудием в святом деле, это просто святотатство и совершенно католический взгляд на вещи; католики обыкновенно, выбирают самых хорошеньких женщин чтоб собирать деньги в церкви и всякой уже дает не из любви к богу и сострадания к нищему, но потому что не может отказать такой красавице, и вот что проповедует Гоголь слабым женщинам льстя их тщеславию и красоте. — Ты говоришь: какие прекрасные есть места, точно есть прекрасные отдельные выражения, есть даже два три письма вполне прекрасные, но это только блески того что было прежде, и блески большею частью окруженные такими странными ложными мыслями что они исчезают совершенно и не оставляют по себе впечатления. Ты пишешь что судил по тому что мурашки пробегали у тебя по телу, я сужу именно по тому же, что я этого не испытала, именно при чтении этой книги ни разу не содрогнулось у меня сердце, — совсем не то было при чтении других прежних его сочинений, всё что ты ни пишешь теперь вследствие этой книги, то я понимаю еслиб ты сказал после чтения или М. Д. или Разъезда, Портрета и т. д. Там так чудно заключается в этих крепких живых образах, так цельно всё то прекрасное, что он потом отрывками представляет нам искаженное разведенною водою, с целью наставлять и научать нас. И оно по моему выходит мертво, бессильно и не может быть благотворно. Я никогда не сомневалась в искренности Гоголя, и не справедливо было бы сомневаться, он заблуждается совершенно искренно, и добродушно выставляет себя со всеми своими заблуждениями на свет, не сознавая их разумеется; — может быть это только временное заблуждение, и даже неизбежное, для того чтоб ему достигнуть той высоты к которой он стремится: но не надобно же признавать его заблуждения за истину. — Иногда я боюсь чтоб он не остался всегда в этих заблуждениях, потому, что зерна их лежали в нем всегда и тесно связаны с его странной натурой; так постепенно развивались они что нельзя найти им начала, или надобно признать эти начала за истину, и так сквозь страданий телесных и душевных, (которые могут ему служить оправданием и как будто подкреплением его мыслей) достигли они до тепер<ешней> степени, а главное беда то, что он искренно убежден что он призван на то чтоб возвещать всем истину. — Знаешь ли милый но и мне право приходит в голову что если ты будешь последователен в своих мыслях, то можешь примириться с воззрением Ал. Осип., которое прямо выходит из того же воззрения, которое выражается в письме Женщина в свете, с тем христианским снисхождением, которое не только извиняет но дозволяет человеческие слабости. Но я думаю уж тебе надоели все мои возражения. Прощай мой милый друг и брат Иван, пожалуйста не сердись на мои слова, молю бога чтоб ты был здоров, мне что-то сдается, что ты не совсем здоров, ради бога лучше напиши. — Обнимаю тебя, сестра твоя Вера.
Маменьки нет дома, все сестры и Конст. тебя обнимают. Конст. хотел тебе писать. Очень рада что девушки видят <2 слова нрзб.>
Что эта Кобрина не в роде ли красавиц, которые нравятся Константину?..
Печатается по подлиннику (ИРЛИ, архив С. Т. и И. С. Аксаковых).
—412). Ответ И. С. Аксакова — от 1 февраля 1847 г. (там же, с. 416—418). Одновременно с публикуемым письмом И. С. Аксакову было послано письмо отца (опубликовано в существенной части там же, с. 408 и 409). И. С. Аксаков, познакомившись у Александры Осиповны Смирновой с „Выбранными местами из переписки с друзьями“, отнесся к ним положительно и даже восторженно, не согласившись с той оценкой, которую дали книге Гоголя отец и сестра. Он нашел, что в искренней книге Гоголя звучит „строгий голос правды“, что Гоголь „без ложного стыда“ открыто поклонился тому, „во что веруем“, что книга „способна пересоздать многих“. Он не только не испугался за Гоголя-художника, но наоборот приветствовал „идеал художника-христианина, которого не поймет Запад“, созданный Гоголем в „Выбранных местах“, и полагал, что второй том „Мертвых душ“ „должен разрешить задачу, которой не разрешили 1847 лет христианства“. „Мне дела нет до того впечатления, которое Гоголь произведет на публику“ — писал И. С. Аксаков в ответ на опасение отца и сестры, что враги используют книгу Гоголя в своих интересах. Он рекомендовал семье перечесть книгу Гоголя, обратив внимание на письмо „Женщина а свете“ и на язык, который „как стихи, невольно удерживается в памяти“ (И. С. Аксаков в его письмах, I, с. 407—414).
Веру Сергеевну Аксакову ни мало не убедили соображения брата. В комментируемом письме она отводит их одно за другим, намекая, между прочим, на подчинение брата вредному влиянию А. О. Смирновой, с которой он встречался в Калуге. Обращают на себя внимание упреки по адресу Гоголя в „католическом взгляде на вещи“. Одно могло бы примирить Аксаковых с Гоголем, — это возврат последнего к художественной деятельности, к работе над вторым томом „Мертвых душ“. Но, по мнению Веры Сергеевны, беда в том, что зерна заблуждений слишком глубоко лежат в душе Гоголя. Вера Сергеевна и в этом письме выражает не только свои мысли, но мысли отца и брата Константина. Сергей Тимофеевич, как и дочь, не согласился с Иваном Сергеевичем и продолжал утверждать, что книга Гоголя вредна, заявляя: „Вера думает со мной одинаково, а Костя строже нас обоих к Гоголю“ (см. его письмо от 23 января 1847 г.).
— калужская знакомая И. С. Аксакова.