40. В. А. ПАНОВ — К. С. АКСАКОВУ
Вена. 1840, июня 15 / 27 . Суббота
Написавши число, я вспомнил, что нынче ровно четыре недели, как мы с Вами расстались, любезнейший Константин Сергеевич! А я еще ни слова Вам не написал, хотя теперь уже 11-й день как мы приехали даже в Вену1 <...>
<21 июня> / Июля 3.
...<путешествие> мне до сих пор доставляло, о счастии быть так долго неразлучно вместе с Великим человеком. Да, бывали минуты, когда созерцание его меня вполне наполняло; когда, соображая всё мною испытанное в нем, я видел всю полноту его самосознания, о котором мы не могли иметь понятия в Москве. Чудесные минуты! Тем светлее, тем ярче они для меня были, что им иногда предшествовали такие, в которые мы чуть не бранились, споря или о блюде, которое должно заказать, или о русском языке, или когда мы даже мешали друг другу, бегая, например, по улицам: он иногда побежит, а я с ужасною головною болью едва тащусь, не зная, куда деться от солнца или жару; или я затороплюсь, а у него на ту беду ноги распухнут, и он их едва переводит, жалуясь на мозоли. — Впрочем, я хотел Вам все рассказать по порядку.
Потерявши Вас из виду на первой станции, где мы с Вами простились, мы пожали друг другу руку и стали смотреть каждый в свою сторону и погонять изредка ямщика, до тех пор пока не заснули. Я на каждой станции выходил, чтоб подать подорожную и рассчитаться, а Николай Васильевич, закутанный с головою в плащ, казалось, не просыпался во всю ночь<...> Днем он совершенно не спал, только разве когда мы поехали в дилижансах. Вам хорошо известно, что чувствуешь у нас, когда едешь на почтовых. И мы, как обыкновенно, находились большей частью в этом напряженном состоянии, когда всё хочется ехать поскорее, рассчитываешь беспрестанно сколько проехал и сколько остается. Бывали, однакож, минуты, когда нас наполняло настоящее, и это обыкновенно после хорошего обеда (что по милости Ольги Семеновны и искусства Николая Васильевича мы имели даже в деревнях) и особенно после удачного чаю. Тогда Николай Васильевич или пел краковяк и вместе отплясывал его в повозке, или читал стихи, особенно Языкова «Послание к Каролине Карловне»2, учил меня по-итальянски. Один раз рассматривание за̀мка Сапеги, мимо которого мы проехали в Минской губернии, привело нас к разговору о России, в котором он высказал чудные, разительные мысли. Как он умеет проникать в глубину того, что̀ жизнь в себе скрывает. Передавать Вам все мысли, замечания, высказанные им в разное время, — невозможно. При первой возможности запишу их, чтоб не позабыть. — При въезде в города повторялись на словах сцены из начала 1-й главы «Мертвых душ» <...>
Мы ехали очень скоро, несмотря на несносные песчаные дороги, которые тянутся посреди литовских тундр; в шесть дней мы приехали в Брест 24 мая с. с. Пробывши в нем час, мы пустились было далее, но нас не пропустили за заставу, потому что у человека не было паспорта. И мы за этим пробыли там целые сутки. Это было очень досадно. Мне надо было всё хлопотать в полиции. Николай Васильевич был тут такой же, как и в Москве. Ему лень было приняться. Поэтому я не имел ни времени, ни расположения хорошего для того, чтоб писать Вам. Из Бреста до Варшавы мы пронеслись в 18 часов — 200 верст. Почта тут устроена прекрасно. Мы пробыли в Варшаве 6 дней, от 7 до 13 июня. Я надеялся оттуда написать Вам и всем, кому было нужно, но всё вышло напротив. Едва мы поместились там в своем номере, как в нем сделался ужасный хаос; все разбросалось, ничего нельзя было ни собрать, ни найти. Что делать, непривычка! Я не умел (Николай Васильевич, по крайней мере, не старался) избавиться от этого хаоса, а между тем он был для меня невыносим. Пришедши вечером домой, я не в состоянии был приняться ни за что другое, как за книгу. Едва в продолжение всех 6 дней написал одно письмо к маменьке. Очень кстати было в таких обстоятельствах шататься с утра до вечера, как мы делали. Варшава — этот оазис кругом обнаженной, весьма мало заселенной Польши — город прекрасный. Характер ее совершенно уже отличен от городов наших. Совершенно похожи одни только новые здания, которые в середине города имеют вид каких-то заплат. Мы объехали все примечательные окрестности (путеводителем нашим был везде один лицейский товарищ Гоголя — Симановский; чрезвычайно любопытно было видеть его в кругу прежних товарищей — он отыскал одного, которого не видал с самого выхода из лицея и который там адъютантом) — королевские Лазенки, куликарня, за̀мок Радзивилла, Бельведер — дворец гр. Потоцкого, построенный И. Собизским. Везде тут есть картинные галлереи, которые мы осматривали. Замечательна только Бельведерская. — В самом городе есть довольно большой сад с прекрасными каштановыми аллеями. Из многих прекрасных дворцов и зданий всех замечательнее банк и театр, который, однакож, столько же беден внутри, сколько величествен снаружи. Мы были в нем на одном представлении — актеры плохие, даже гадкие, за исключением одной панны Гальперт. Играют еще пьесы старой французской школы <...>
—14) и во всё время спали, что очень забавляло трех полячек и поляка, которые ехали с нами и без умолку болтали. С границы нашей Польши, где прописывали наши паспорты, открылся перед нами вид Карпатских гор — впрочем, они были еще далеко. Краков мне понравился, несмотря на то, что я был против него предубежден <...>
В Кракове вдруг пробудилась деятельность Николая Васильевича. Он вечером написал там статью по-итальянски для журнала римского о собрании эскизов кн. Долгорукого в Москве3. — Я не стану Вам говорить, как в Podgurz’е — место Венгрии, отделяющееся от Кракова одним мостом через Вислу и где находится австрийская таможня, — меня заставили заплатить около 20 р. штрафу за то, что я при осмотре позабыл показать кисет, который лежал у меня в коляске; его увидели, когда я отъехал уже шага два от рогатки; меня воротили, взвесили кисет, нашли в нем ½ фунта, за который взяли с меня 7½ гульденов (Николай Васильевич оставался в городе дожидаться выдачи паспортов из Пол<ьши>. Если бы я Вам писал тот день, я бы несколько листов написал ругательствами за этот невежественный поступок. Теперь боюсь вспомнить. В Подгурте мы сели в дилижанс (15 июня) до Брюна, куда приехали 17 в 7-м часу утра, тотчас переправились на железную дорогу и через 5 часов были уже в Вене (20 миль).
Наконец, пропустивши всю дорогу чрез Венгрию, Моравию, Богемию, где сначала тянутся отрасли Карпат, где чудное население, где каждая станция есть прекрасный чистый городок, дорогу, по которой виды и воздух доставляли наслаждения Николаю Васильевичу, но не мне, страдавшему от ужасного насморка и начавшейся уже головной боли, — я добрался, наконец, до Вены, куда я относил все свои ожидания, где думал отдохнуть, получить письма, устроить дела, всем написать, где ничего этого не сделал, где сначала ничего не нашел нового и которой, между тем, доволен сверх всякого ожидания. — Первая вещь, которая меня здесь поразила, это была довольно несносная болезнь. Она началась еще в Варшаве насморком и кончилась здесь сильным ревматизмом в глазу и головною болью... Неделю просидел я дома, мне ставили пьявки и пр. <...>
<Вена. 25 июня / 7 июля 1840 г.>
Мы имели величайшее счастие застать здесь чудную оперу — известнейших артистов — Ронкони, Мариани, Ungher, Frezzolini, Brambilla, Gabussi. Это всё такие имена, которые приводили Николая Васильевича в восторг, когда он читал их на афишах. Несколько дней продолжался этот приятный сюрприз — узнавать, что эти артисты здесь, а Николай Васильевич первый день, увидавши только, что здесь Ungher, был уже в восхищении. Это наслаждение (т. е. итальянскую оперу) имели мы только до 1 июля4.
Николай Васильевич показывал мне здесь картинные галлереи в Бельведере (императорском) и кн. Эстергази <...>
<26 июня> / 8 июля
...— до Линца на пароходе <...> В Венецию к 1-му сентября, где найду Николая Васильевича. С ним чрез Анкону в Рим. В конце октября в Берлин. Пишите мне, пожалуйста, в Венецию или Рим. Найду ли я Вас в Берлине? Я Вам не успел ничего сказать о Николае Васильевиче. Он работает здесь над малороссийскими песнями, никогда не изданными, которых у него самое огромное богатейшее собрание5...
Примечания
Автограф. ЛБ. Фонд Аксаковых (ГАИС, III/IX/4; III/XVI/6; III/1/23).
1 «Истории», 33—37 и в настоящей публикации письма №№ 36 и 39.
2 «Забыли вы меня...», которое появилось в печати лишь в 1841 г. («Москвитянин», № 2, стр. 348—350), но Гоголю могло стать известно от К. К. Павловой или же самого Языкова.
3 Упоминаемая статья Гоголя о собрании эскизов, принадлежавшем кн. Долгорукому, так же, как и самый факт участия Гоголя в итальянских журналах, неизвестна. Подробности о коллекции Долгорукого см. в настоящем томе, в примечаниях к письмам М. П. Погодина Гоголю.
4 «Письма», II, 59.
5 Украинские песни, собранные Гоголем, были впервые изданы Г. Георгиевским (сб. «Памяти В. А. Жуковского и Н. В. Гоголя», вып. II, СПб., 1908) и М. Сперанским («К истории собрания песен Н. В. Гоголя». Нежин, 1912, стр. 21—44).