169. В. С. АКСАКОВА — М. Г. КАРТАШЕВСКОЙ
20 августа 1849. Абрамцево. Суббота
У нас всю эту неделю гости. В прошлую пятницу приехал Самарин проститься; он едет служить в Симбирск. Он пробыл у нас до воскресенья утром. Только что он уехал, приехал в тот же день Гоголь, который прожил у нас до сегодняшнего дня. Только что Гоголь с отесенькой и Константином (они поехали все вместе к новому нашему соседу — Путяте1, который приезжал к нам с визитом и у которого ждал Гоголя Климент Россет23, а Хомяков едет завтра; вероятно, и Константин с ним поедет в Москву. Погода ужасная, дожди непрерывные.
Гоголь обыкновенно всё дообеденное время проводил у себя наверху и, по всему вероятию, писал. После же обеда всё время почти проходило в чтении старинных русских писателей; читали много прекрасных переводов Мерзлякова с греческого — Гомера и других4, и вместе с Гоголем все восхищались5...
Примечания
—10).
1 Николай Васильевич Путята (1802—1877) — литератор. См. письмо к нему Гоголя в сб.: «Звенья», изд. «Academia», 1934, I, стр. 93—94.
2 Климент Осипович (1811—1866) — брат Александры Осиповны Смирновой.
3 С. Т. Аксаков вскоре же сообщил об этом эпизоде своему сыну Ивану: «Гоголь прогостил у нас до 20 августа. В продолжение этого времени был у нас Путята (уже в другой раз), который говорит, что познакомился с тобой в Петербурге, и Климентий Россет. 20-го, позавтракав, поехали мы с Константином проводить Гоголя до Путяты (он живет в своем имении, в Муранове, 8 верст от нас) и отдать сему последнему визит; но только стали подъезжать к так называемому Артемьевскому лесу, как нас догнал верховой с известием, что приехал Хомяков. Разумеется, мы воротились домой, хотя Гоголь и предлагал не возвращаться, а Хомякову сказать, чтоб он немедленно приезжал к Путяте же. Довольно нелепое предложение! <...> Гоголь ни с чем уехал, уже один, и очень недоволен: ему хотелось, чтобы мы его проводили» (неизд. — ИРЛИ, ф. 3, оп. 13, ед. хр. 19, л. 36—36 об.).
4 Об этих же чтениях Гомера в переводе Мерзлякова и «разных русских старых писателей» см. в письме В. С. Аксаковой к И. С. Аксакову от 15 августа 1849 г. («Русская мысль», 1915, № 8, стр. 114).
— от 11 июня 1849 г. (из Радонежья): «Москва пуста. Гоголь, однако-же, не чувствует этой пустоты; он живет у <А. П.> Толстого, у которого, как он выразился, все приезжено, но собрался сам с Арнольди ехать к Александре Осиповне в Калугу, она проездом в Москве прожила неделю. Самарин приезжал для свидания из деревни и также едет к ней в Калугу, и Константина Гоголь звал туда же» (неизд. — ИРЛИ, ф. 3, оп. 3, ед. хр. 22, л. 22 об.).
5 Приводим запись из неизданного дневника тогда еще студента Московского университета, а впоследствии известного издателя «Русского архива» П. И. Бартенева, от 1 мая 1849 г. о его встрече с Гоголем: «В 8 часов вечера я отправился к Хомякову по его приглашению. Сначала сидели в кабинете, толковали о том, чью сторону должна принять Россия в предстоящей войне, славянскую или антиславянскую. Хомяков утверждал, что непременно славянскую и что первым делом русских по вступлении в Галицию будет истребование, чтобы Галиция была сделана особым герцогством. К. С. Аксаков был на его стороне. Главным противником был <Н. Ф.> Павлов. Во время разговора незаметно отворилась дверь и взошел, поклонившись только некоторым (видно было, что он был тут уже давно, шляпа его лежала в кабинете), Гоголь<артычянц> тотчас толкнул меня и сказал, что это Гоголь. Меня несколько задело за живое. Гоголь сел в угол дивана, далеко от света, так что я не мог порядочно рассмотреть лица его, и большею частью всё молчал, переговариваясь только изредка, голосом малороссийским, несколько странным, с сидевшим возле А. М. Языковым, братом покойного поэта. Я устремился на него весь. Человек он весьма низенький, с черными <!> длинными волосами, такожде и усами, но без бакенбард, и всё лицо от щек до шеи, на к<оторую> б<удто> намазан скудный галстух, как-то голо. На нем бархатный жилет, золотая цепь и род сюртука-кафтана, к<ак> носят мак<едонские?> армяне. Он часто позевывал, теребил пальцами по подушке, наконец спросил себе воды, выпил и, ни с кем не простившись, взял шляпу и тихонько вышел. Вот мои первые впечатления при виде Гоголя. В его манерах и особенно голосе мне, не знаю — основательно ли, припоминался О. М. Бодянский» (ЦГЛА, ф. 46, ед. хр. 3, л. 10—10 об.).
«Если поэт вообще предполагает прекрасную душу, то такой поэт, какой является в произведениях Гоголя, который умел из ничтожного и грязного породить высокое и художественное, обладающий такою удивительною ваятельною силою, такой поэт должен иметь душу не только прекрасную, но и глубоко добродетельную, а между тем все говорят про Гоголя, что он гордец. Стоит вспомнить анекдот о Берлине, который рассказывал Катков» (там же, л. 1). Что имел в виду Бартенев под «анекдотом о Берлине», нам неизвестно.