Письма разных корреспондентов к Гоголю, начавшие появляться в печати сразу же после смерти великого писателя, продолжали публиковаться в точение целого столетия. Печатаемые ниже письма разных лиц к Гоголю являются, вероятно, одной из завершающих публикаций подобного рода.
Авторы большинства публикуемых писем уже известны в литературе о Гоголе. В качестве корреспондента Гоголя, однако, здесь впервые выступает и новое лицо — книгоиздатель И. Т. Лисенков.
Письма К. С. и С. Т. Аксаковых, известного русского художника А. А. Иванова, Ф. А. Моллера, М. П. Погодина и С. П. Шевырева являются недостающими звеньями в уже изданной их переписке с Гоголем. На одной из записок С. Т. Аксакова сохранился ответ Гоголя.
Несомненный интерес представляет письмо К. С. Аксакова, в котором великолепно раскрывается облик крайне ограниченного фанатика-славянофила, тщетно пытавшегося вместе со своими единомышленниками обратить Гоголя в славянофильскую «веру» и парализовать воздействие на него со стороны передовых сил русского общества, прежде всего — Белинского. Ответ Гоголя на это письмо неизвестен. Но когда через месяц после него Шевырев сообщил Гоголю, что К. С. Аксаков «бородой и зипуном отгородил себя от общества и решился всем пожертвовать на ря́ду» («Отчет императорской Публичной библиотеки за 1893 г.», СПб., 1890, стр. 23), писатель ответил: «Меня смутило также известие твое о Константине Аксакове. Борода, зипун и проч. Он просто дурачится, а между тем дурачество это неминуемо должно было случиться <...> Он должен был неминуемо сделаться фанатиком — так я думал с самого начала» («Письма», III, 117. Разрядка наша. — С. М.).
Наибольшую историко-литературную ценность представляют публикуемые письма М. П. Погодина. Отношения Гоголя и Погодина неоднократно привлекали к себе внимание, однако фактическая сторона этих отношений и их идейная подоснова еще далеко не уяснены. Разумеется, полезным материалом для освещения указанной проблемы явились бы письма Погодина к Гоголю. Но их дошло до нас очень мало.
Сам Погодин утверждал, что у него хранилось до 200 писем к нему Гоголя («Москвитянин», 1854, № 13, «Журналистика», стр. 36). Из этого можно заключить, что и писем Погодина к Гоголю должно было быть, примерно, столько же. Между тем, до настоящего времени, кроме отдельных коротких записок, были известны только единичные письма Погодина, причем все они датируются 1836—1846 гг. Печатаемые ниже десять неизданных писем Погодина к Гоголю, относящиеся к 1846—1848 гг., лишь отчасти восполняют этот пробел.
«Познакомился с Гоголем и имел случай сделать ему много одолжения», — записал Погодин в июне 1832 г. в своем дневнике (Барсуков, IV, 113). Неизвестно, о каких «одолжениях» идет здесь речь. Но эта запись чрезвычайно показательна для Погодина. Она во многом определяет собой характер и тон его отношений с Гоголем на протяжении многих лет их знакомства. Писатель часто испытывал нужду. Погодин и его московские друзья нередко ссужали Гоголя деньгами, выполняли всевозможные его поручения. И Погодин впоследствии, как мы увидим, пытался грубо и цинично использовать это обстоятельство в интересах своей «партии», стремясь представить Гоголя своим идейным единомышленником.
В тридцатых годах Гоголь часто общается с Погодиным, ведет с ним интенсивную переписку. Их объединяла известная общность интересов в области литературы и особенно — истории. Гоголь посвящал Погодина в свои творческие планы, нередко обращался за советами и помощью в вопросах, касающихся истории. Так продолжалось до конца тридцатых годов. Но вскоре их отношения резко изменились.
«Москвитянин», ставший одним из воинствующих центров реакции в борьбе против прогрессивных сил русской общественной мысли и литературы. Погодин пытался грубо эксплуатировать Гоголя, настойчиво понуждал его к активному сотрудничеству в своем журнале. Повсеместно распространялись слухи о предстоящем появлении на страницах «Москвитянина» произведений Гоголя. В этой связи В. И. Даль писал Погодину: «Все ждут, что-то будет в „Москвитянине“ Гоголя? Его сотрудничество, кажется, непременно расширит круг журнала» (Барсуков, VI, 228—229).
Между тем Гоголь не оправдал возлагавшихся на него надежд. В дневниковой заметке, впервые публикуемой в настоящем томе, Погодин однажды записал, вспоминая начало 1841 г.: «Я начал издав<ать> журн<ал>. Хладнокров<ие> его <Гоголя> произв<одило> во мне против<ное> впечатл<ение>. Начал подозр<евать> эгоизм». То, что Погодин называл «эгоизмом», означало, в действительности, нежелание Гоголя идейно солидаризироваться с людьми и изданием, которые были, в конце концов, бесконечно чужды ему.
Идейно-эстетические позиции автора «Миргорода» и «Ревизора» ничего общего не имели со взглядами Погодина и его единомышленника — Шевырева. Последний, как известно, еще в середине тридцатых годов выступил с критикой эстетических позиций Гоголя и, в частности, его реалистической установки на изображение «обыкновенной», «низкой» натуры. Общеизвестно также нежелание «Московского наблюдателя», в котором руководящую роль играли Погодин и Шевырев, печатать повесть Гоголя «Нос», как свидетельствовал Белинский — «по причине ее пошлости и тривиальности» (Соч., т. VII, стр. 509).
— с одной стороны, славянофилами и идеологами официальной народности — с другой, отношения Гоголя со всем кругом его московских «друзей» и особенно с Погодиным становятся чрезвычайно напряженными. Аксаковы, Шевырев, Погодин были враждебны общественному пафосу его творчества. Белинский с полным основанием мог писать о произведениях Гоголя, как о «положительно и резко антиславянофильских» (Соч., т. VII, стр. 509) и видел в авторе «Ревизора» и «Мертвых душ» своего идейного союзника. Не возвышаясь до страстных революционных убеждений Белинского, Гоголь своими гениальными обличительными произведениями помогал его делу.
Славянофилы, и в более грубой форме Погодин, не щадили усилий, чтобы привлечь Гоголя на свою сторону и использовать его имя в борьбе против Белинского. По приезде в Москву Гоголь обычно останавливался и жил у Погодина, в мезонине его дома на Девичьем поле. Погодин не гнушался никакими средствами, чтобы достичь цели.
ГОГОЛЬ
Гравюра Ф. И. Иордана 1857 г. с портрета маслом Ф. А. Моллера 1841 г.
Авторский оттиск с подписью гравера
В воспоминаниях Аксакова содержится интересное признание: «Погодин пилил, мучил Гоголя не только словами, но даже записками, требуя статей себе в журнал и укоряя его в неблагодарности, которые посылал ежедневно к нему снизу наверх. Такая жизнь сделалась мученьем для Гоголя и была единственною причиною скорого его отъезда за границу» («История», 55). Вот одна из этих записок, датируемая Е. П. Казанович началом 1842 г. Погодин пишет в ней Гоголю: «Я устраиваю теперь 2 книжку <«Москвитянина»>, будет ли от тебя что для нее?» Гоголь на обороте того же клочка бумаги ответил: «Ничего» («Временник Пушкинского дома», Пг., 1914, стр. 80). В начале апреля 1842 г. Гоголь получил из Петербурга цензурное разрешение на печатание «Мертвых душ». В «Москвитянине» появилось объявление о предстоящем выходе нового произведения.
Погодин стал добиваться от Гоголя разрешения опубликовать в журнале несколько отрывков из поэмы до ее выхода в свет отдельным изданием. Гоголь наотрез отказался и написал в этой связи откровенную записку Погодину: «А насчет „Мертвых душ“: ты бессовестен, и неумолим, жесток, неблагоразумен. Если тебе ничто и мои слезы, и мое душевное терзанье, и мои убеждения, которых ты не можешь и не в силах понять, то исполни, по крайней мере <...> мою просьбу: имей веру, которой ты не в силах и не можешь иметь ко мне, имей ее хоть на пять-шесть месяцев. Боже! Я думал, что буду спокоен хоть до моего выезда...» (там же, стр. 82). Здесь особенно характерно замечание Гоголя о том, что его убеждения совершенно чужды Погодину.
каким только приемам ни прибегал Погодин! Еще в 1841 г. он без разрешения автора напечатал в «Москвитянине» несколько новых сцен «Ревизора». Два года спустя он самовольно опубликовал в своем журнале портрет Гоголя, что вызвало гневную реакцию у писателя.
В заключительных строках своего знаменитого памфлета «Педант» Белинский высмеял издателя «Москвитянина» в образе «хитрого антрепренера», «ловкого промышленника», «ученого литератора» и «спекулянта». Эти качества Погодина во всей неприглядной наготе проявились в его отношениях с Гоголем. Однажды и сам Гоголь в письме к Н. М. Языкову недвусмысленно оценил Погодина, как грубого и беспринципного человека: «Такой степени отсутствия чутья, всякого приличия и до такой степени неимения деликатности, я думаю, не было еще ни в одном человеке испокон веку» («Письма», II, 355).
В декабре 1844 г. Гоголь в письме к А. О. Смирновой дал выразительную характеристику своих отношений с «друзьями» и в их числе — с Погодиным: «В приезд мой в Россию они встретили меня с разверстыми объятиями. Всякий из них, занятый литературным делом, кто журналом, кто пристрастясь к одной какой-нибудь любимой идее и встретив в других противников своему мнению, ждал меня в уверенности, что я разделю его мысли, поддержу, защищу его против других, считая это первым условием и актом дружбы, не подозревая, что требования были даже бесчеловечны. Жертвовать мне временем и трудами своими для поддержания их любимых идей было невозможно, потому что я <...> не вполне разделял их мысли» («Письма», II, 551).
В конце концов усилия Погодина представить Гоголя в качестве союзника «Москвитянина» завершились провалом. Их личные отношения оказались на грани полного разрыва. Конфликт был вскоре предан публичной огласке в «Выбранных местах из переписки с друзьями», в статье «О том, что такое слово», датированной 1844 г., годом наибольшего обострения отношений между Гоголем и Погодиным. Статья эта примечательна. Она, между прочим, ясно отвечает на вопрос о причинах, по которым Гоголь отказывался от сотрудничества в «Москвитянине». Мы читаем здесь: «Приятель наш П***<огодин> имеет обыкновение, отрывши, какие ни попало, строки известного писателя, тот же час их тиснуть в журнале, не взвесив хорошенько, , или к бесчестию его» (разрядка наша. — С. М.). Сотрудничество в журнале, подобном «Москвитянину», Гоголь, вероятно, считал «бесчестьем».
Негодующая, памфлетная характеристика Погодина, содержавшаяся в статье Гоголя, а также оскорбительная надпись, которую он сделал на экземпляре «Выбранных мест», подаренном Погодину (см. ее воспроизведение ниже), взбудоражили весь круг его московских друзей. С. Т. Аксаков возмутился тем, что Гоголь «публично обесчестил Погодина», а в письме к сыну Ивану от 14 января 1847 г. заметил: «Я никогда не прощу ему <Гоголю> выходок на Погодина: в них дышит дьявольская злоба...» («История», 162). Шевырев назвал поступок Гоголя «нехорошим» и ультимативно потребовал при втором издании книги снять все компрометирующее Погодина: «Второе издание твоей книги я приму на себя на том только условии, чтобы уничтожено было то, что ты сказал о Погодине. В противном случае отказываюсь. Я не хочу, чтобы через мои руки проходила оплеуха человеку, которого я люблю и уважаю» («Отчет императорской Публичной библиотеки за 1893 г.», стр. 42, 44). Московские «друзья» Гоголя всячески пытались ослабить принципиальное значение конфликта между Гоголем и Погодиным, придать ему сугубо личный характер, лишенный какого бы то ни было общественного смысла.
Публикуемые письма Погодина ценны прежде всего тем, что они помогают уяснить истинный смысл отношений Гоголя с Погодиным, подтверждают принципиальный характер происшедшего между ними конфликта. Сам Погодин, по понятным причинам, пытается всячески сгладить острые углы и истолковать все, как случайную размолвку, как «великое недоразумение». Однако же содержание писем говорит само за себя. Весьма примечательны, например, признания Погодина об отсутствии у Гоголя к нему «доверенности», о прямой даже ненависти к нему.
Любопытен неизвестный до сих пор факт — намерение Погодина написать нечто вроде критических замечаний к «Мертвым душам». О предполагаемом характере этих критических высказываний Погодина можно судить по тому, что автор, как он сам сообщает, отказался от своего замысла, опасаясь, чтобы после выхода в свет «Выбранных мест» его замечания «не были растолкованы отмщением». Красноречивое и ценное признание!
Заслуживает также внимания сообщение Погодина о том, что в 1839 г. в Мариенбаде Гоголь заявил ему, что при жизни своей он не будет печатать «Мертвые души». Это сообщение Погодина свидетельствует о том, что Гоголю был ясен обличительный характер поэмы и что он считал невозможным ее издание по цензурным условиям (см. об этом также выше, в публикации Г. Фридлендера «Заметка М. П. Погодина о Гоголе»).
Погодин нередко упрекал Гоголя в неравнодушии к «знати», к «богачам», в якобы свойственном писателю стремлении «тереться около знатных». Погодин обычно подкреплял эти обвинения ссылками на свое «плебейское происхождение». Гоголь с негодованием отвергал подобные обвинения (см., например, в «Письмах», IV, 11—12). Истинное отношение писателя к дворянской аристократии, к знати прекрасно выражено во многих его письмах — в то иронических, то гневных отзывах о «надменной гордости безмозглого класса людей», о «презренной черни» или «благородном нашем аристократстве», при одной мысли о котором «сердце <...> содрогается». Наветы Погодина опровергаются и многими мемуаристами. Так, А. П. Толченов в своих воспоминаниях «Гоголь в Одессе» писал: «Сколько мне случалось видеть, с людьми наименее значащими Гоголь сходился скорее, проще, был более самим собою, а с людьми, власть имеющими, застегивался на все пуговицы» («Музыкальный свет», 1876, № 33).
пути и использовать его имя в борьбе против передовых, демократических сил России. Нельзя пройти мимо письма церковного проповедника Иннокентия к Погодину, которое последний воспроизвел в письме к Гоголю: «Голос его <Гоголя> нужен для молодежи особенно, но если он будет неумерен, поднимут насмех и пользы не будет». Эти строки заставляют еще раз вспомнить мудрое письмо Белинского к Боткину от 6 февраля 1847 г., в котором он писал о «друзьях» Гоголя, что они напрасно сердятся на автора «Выбранных мест», — «им бы вспомнить пословицу: „неча на зеркало пенять, “. Они подлецы и трусы, люди не консеквентные, боящиеся крайних выводов собственного учения» («Письма Белинского», т. III, стр. 166).
годов девятнадцатого века. Упрекая Гоголя в незнании действительного положения дел в России, Погодин, например, с ужасом обращает его внимание на рост освободительных идей. «Какой яд разливается у нас!» — тревожно восклицает он. Не понимая смысла и причин развивающихся в стране событий, реакционер Погодин видит в них плоды «западного направления». Но не объяснения его важны, а факты. Вот что он пишет Гоголю: «Побывай-ка ты в губернии, поговори с капитан-исправником или заседателевой дочерью, которая начиталась мадам Занд (раздаваемой даром при наших журналах), почитай новые русские повести да потом и суди! В пять лет ныне происходит в обществе то, на что требовалось прежде пятьдесят. Посмотри на молодых людей нового поколения, в Петербурге, Москве, да и посмейся с ними, если найдешь духу». Хотя Погодин и не называет журналов, повинных в распространении «яда», но совершенно ясно, что речь идет об «Отечественных записках» и «Современнике», в которых идейное руководство принадлежало Белинскому. Поучителен и рассказ Погодина о расправе, которую учинили крепостные крестьянки над помещиком. Все эти свидетельства Погодина вполне достоверны и представляют несомненную историческую ценность.
Наконец, публикуемые письма Погодина позволяют внести уточнения в некоторые письма самого Гоголя, давно вошедшие в научный оборот, глубже их осмыслить, а также приблизительно уяснить содержание и хронологию не дошедших до нас его писем к Погодину.
Письма публикуются в алфавитном порядке корреспондентов. Подробности о большинстве корреспондентов и упоминаемых лиц и их характеристики см. выше в работе Л. — «Гоголь в неизданной переписке современников».
С. Машинский