Гоголь Н. В. - Смирновой А. О., 27 января н. ст. 1846 г.

7. А. О. СМИРНОВОЙ.

<27 января н. ст. 1846. Рим.>

Наконец от вас письмо из Калуги (от 12 декабря)! Как долго я ждал его! как соскучил без ваших писем! как мне теперь нужны ваши письма! как нужно теперь для вас самих писать ко мне чаще, чем когда-либо прежде, ради вас самих! Я вам говорю это не напрасно. После вы узнаете, как я прав. Христа ради, не забывайте этого и пишите. Я глотал жадно ваши известия калужские, хотя в них только1 один легкий очерк вашей жизни. Но на первый раз быть так: вам было много хлопот и не до того. Друг мой Алек<сандра> Осиповна, будьте же отныне обстоятел<ьны> и дайте себе слово отвечать на всякий запрос моего письма. Вы уже сделали визиты, как сказываете сами, всем служащим, некоторым помещикам и почетным купеческим женам. Напишите же мне, что такое служащие ваши, что такое помещики и что такое купеческие жены. Сначала их дух вообще, как целого сословия, а потом, какие есть между ними исключения. Узнавайте их понемногу, не спешите еще выводить о них заключения, но сообщайте всё по мере того, как узнаете, мне. Не бросайте многих людей и характеров, как уже узнанных и вам известных, но продолжайте присматривать за ними и наблюдать: в душе и в сердце человеческом столько есть неуловимых оттенок и излучин, что всякий день могут случиться открытья и открытья. У вас есть порок, свойственный почти всем женщинам: вы поспешны и быстры и хотели бы иное вдруг сделать. Этот порок, однако же, лучше мужского порока, известного под именем байбачничества. От этого порока вы избавитесь уже тем, если дадите себе слово — всякое дело, какое2 ни захотите сделать, изложить прежде мне в письме, а потом его сделать. Чувствуя, что излагаете его мне, вы уже невольно увидите его обстоятельнее и лучше и, не имея от меня ответа, уже узнаете сами мой ответ. Друг мой Александра Осиповна, не пренебрегайте всеми этими просьбами: просит об этом вас больной и подчас сильно страждущий друг. Вы никогда не любите смотреть в письма мои перед тем, как пишете, и почти никогда не отвечаете на нужные, иногда слишком нужные и слишком душевные запросы. Друг мой, не поступайте со мной так! Держите хотя одно это письмо перед собой в то время, когда пишете. Но возвращаюсь вновь к моим просьбам и продолжаю их: определите мне характеры всех находящихся в Калуге; не пропускайте мелочей и подробностей, вы знаете, что я до них охотник и что по ним мне удавалось узнать многое, многое в человеке, вовсе не мелочное, которое иногда он не только не открывает другим, но и сам не знает. Уведомляйте меня также о всех толках, какие ни занимают город, о всех распоряжениях, какие ни делаются в губерниях, и о всех злоупотреблениях, какие ни открываются. Не пропускайте также упоминать о всех мерах, какие предпринимаются противу голода, как раздаются хлеба, то есть какими порядками, образами и средства<ми>. Не пропускайте также извещать меня от времени до времени о крестьянах, находящихся в вашей губернии, как помещичьих, так и казенных, обо всех у них и с ними переменах и вообще обо всем, что ни касается их участи. Не пропускайте также уведомлять меня обо всех важнейших делах,3 какие предстоят в Калуге Николаю Михайловичу (которому при сем передайте мой радушный и дружеский поклон), обо всем, что удалось ему уже сделать, равно как и о множестве всякого рода затруднений, какие4 предстоят повсюду. За всё это я отблагодарю вам потом не словом, но делом. Я буду вам потом в великой пригоде. Друг мой, дайте мне силы сделать что-нибудь5 похожее на доброе дело. У меня так мало истинно добрых дел,6 а жизнь наша так быстро летит, я же к тому и недомогаю, чем далее, тем более.7 Вы знаете, что я люблю Россию, что всё, что ни есть в ней, мне дорого, что любовь моя растет, несмотря на бренные мои физические силы. Друг мой, исполните мою просьбу! Что вам сказать о самом себе? Я зябну и зябну, и зябкость увеличивается, чем далее, более, а что хуже, вместе с нею8 необыкновенная леность всяких желудочных и вообще телесных отправлений. Существование мое как-то странно. Я должен бегать и не сидеть на месте, чтобы согреться. Едва успею согреться, как уже вновь остываю, а между тем бегать становится трудней и труднее, потому что начинают пухнуть ноги или, лучше, жилы в ногах. От этого едва выбирается из всего дни один час, который бы можно было отдать занятиям. Но при всем том бог милостив: я не унываю. Думаю о многом том, о чем мне следует думать, и мысли мои, несмотря на телесный недуг, нечувствительно зреют. Да будет же во всем его святая воля! Всё, что ни посылается нам, исполнено смысла, и не наберется потом душа наша благодарений за все трудные и тяжкие минуты жизни. Продолжайте обо мне молиться. Вы пишете известить о пребывании царя в Риме. Он пробыл четыре дни. Я его видел и любовался им издали, когда он прогуливался по Monte Pincio. Лицо его было прекрасно. Исполнен<ная> благоволен<ия> наружность его, несмотря на некрасивое и к нему вовсе не идущее наше штатское платье, не могла не поразить всех. Я не представлялся к нему потому, что стало9 стыдно и совестно, не сделавши почти ничего еще доброго и достойного благоволения,10 напоминать о своем существовании.11 К тому ж в четыре дни столько нужно было ему видеть вещей замечательных, что это было бы с моей стороны одним пустым притязаньем. Государь должен увидеть меня тогда, когда я на своем скромном поприще сослужу ему такую службу, какую совершают другие на государственных поприщах. Впрочем, он был особенно благосклонен к художника<м>, приказывал им быть во время своей прогулки по Ватикану, а архитекторам — во время осмотра древностей и римск<их> памятников. Иванова очень похвалил за его картину. Тут бы можно было обделать прекрасно его дело. Но на беду здешний их директор Киль, севший на место Кривцова, еще хуже в этом деле покойника: все до единого из художников им недовольны. Человек ни то, ни сё и, кроме то<го>, страшно предубежден противу русских, неблагоразумно,12 неосмотрительно стал хлопотать и выставлять13 <ников> иностранных... Словом, никто его понять не может. В Иванове, впрочем, принимает участие Григорий Волкон<ский> и обещался о нем особенно хлопотать. Римом вообще государь остался бы больше доволен, если бы прожил подолее, если бы погода была получше и если бы квартира не попалась ему такая дурная, каков сырой и мрачный palazzo Giustiniani, занимаемый Бутеневым. О пребывании государыни в Palermo вы, верно, знаете. Климат Палерма пришелся ей по душе и по здоровью, и нужно только желать, чтоб она осталась там подолее. Конст<антина> Никол<аевича> ждут сюда к карнавалу; государыня же не раньше намеревается, как на пасхе. Вот вам всё, что я знаю о царской фамил<ии>. Русских наехала сюда куча, но таких, с которыми я видаюсь, немного. Чаще бываю у гр<афов> Чернышевых-Кругликовых, потому что они мои старые знакомые, потому что больные и потому что, сверх того, очень добры и просты. Часто14 бываю у Апраксиной, Соф<ьи> Пет<ровны>, потому что она также очень добра и притом сестра моего любезного Александра Петровича (гр<афа> Толст<ого>), который сидит теперь в Париже. Дурнову я видел несколько раз. Она неразговорчива, но в лице ее много доброты. Нельзя не заметить вдруг апатии и душевной недеятельности.15 не скроется от меня, я вижу ее на лице16 прежде, чем откроются уста говорить. С ней мы говорили, разумеется, о вас. Графиня Растопчина тоже здесь. Она, при доброте и уме,17 пустовата. Это вовсе не книга, написанная о каком-нибудь одном и притом дельном предмете, а сшитые лоскутки всего: tutti frutti— повсюду, где скука. С этими тремя дама<ми> я вижусь реже только единственно потому, что не вижу, каким образом и чем именно могу быть им в текущую минуту полезен. Мне трудно даже найти настоящий дельный и обоюдно-интересный разговор с теми людьми, которые еще не избрали поприще и находятся покаместь на дороге и на станции, а не дома. Для них, равно как и для многих других люд<ей>, готовятся «Мертвые души», если только милость божья благословит меня окончить этот труд так, как бы я желал и как бы мне следовало. Тогда только уяснятся глаза у многих, которым другим путем нельзя сказать иных истин. И только по прочтении 2 тома «М<ертвых> д<уш>» могу я заговорить со многими людьми сурьезно. Стало быть, никак не думайте, прекрасный18 друг, что я отталкиваю от себя каких бы то ни было людей. Я просто действую только расчетливо и не хочу тратить пороха даром. Вы писали мне в прежн<ем> письме вашем, чтобы я не дичился с Самариным, если он будет писать ко мне. На это скажу вам, что еще не дичился в таком смысле19 ни одного человека и не оставлял без ответа ни одного письма, если только было подвигнуто душевным побужденьем,20 если оно21 22 на потребность душевную. А доказательство всему этому то, что я, не получивши от Самарина ни строки, написал ему на днях сам вызов. Скажите мне также кстати, что это за таинственное письмо, о котором вы мне уже раза три писали. Сначала во Франкфурт, что я получу через месяц какое-то длинное письмо; полгода спустя, вы сказали вновь, что мне будет переслано длинное письмо (не упомянув тоже от кого), но я его не получал вовсе. Наконец написали мне уже в Рим, что в посольстве лежит для меня предлинное письмо. Я справлял<ся> и никакого, ниже́ короткого, не нашел. Скажите мне, наконец, хотя теперь, от кого это письмо и почему вы не захотели ни разу писавшего назвать23 по имени? и зачем была эта таинственность? Адресуйте мне прямо на квартиру мою (Via de la Croce, № 81, 3 piano) — это вернее. И не забывайте, повторяю вновь еще раз, не забывайте писать ко мне24 именно о том, о чем просил вас в начале письма этого. Держите письмо мое перед глазами, когда пишете ко мне, оно вам всё напомнит. Грех вам будет, если вы не исполните просьб вашего недугующего и вас во Христе любящего брата и друга. Никакого оправданья вы не можете привести. Никакие недосуги не могут помешать. Час всегда можно выбрать, если вы решитесь твердо отдать один час навсегда. Напротив, от этого еще сами дела ваши потекут размеренней, порядочней и лучше. Час, отданный мне, только разграничит день и время на законные половины и установит лучший порядок. Зачем вы не хотите также исполнить то, о чем я уже четыре раза просил, именно25 такого-то26 месяца и числа, вами получено. Мне это нужно. Друг мой, во многих вещах нужна аккуратность, да и где она не нужна? Увы, есть много таких вещей, которые в глазах всего света мелки, а для меня не мелки.

 81, 3 piano.

: Russie. Kalouga.

Ее превосходительству Александре Осиповне Смирновой

В Калуге.

Сноски

1

2 котор<ое>

3 обо всех де<лах>

4 котор<ые>

5 сколько-нибудь

6

7 более и более

8 что вместе с нею прекращаются

9 потому, что, во-первых, было

10 его благоволения

11

12 и неблагоразумно

13 заботиться

14 Также часто

15 Это бросилось мне с первого раза, хотя я не мог не заметить в то же время даже в лице присутствия апатии и душевной недеятельности.

16

17

18 добрый мой

19 не отталкивал

20 Далее начато

21 это

22 просто

23 упомин<ать>

24 ко мне, друг мой

25 то есть

26

Примечания

Печатается по подлиннику (ЛБ).

Впервые напечатано, с пропусками и с зашифровкой имен, — в «Сочинениях и письмах», VI, стр. 230—235; один из пропусков опубликован в «Указателе» Шенрока, стр. 86—87; полностью — в «Письмах», III, стр. 136—143.

Датируется на основании почтового штемпеля.

! Письмо не от 12, а от 16 декабря 1845 г. (см. «Русская Старина» 1890, № 6, стр. 653—656).

...дайте себе слово отвечать на всякий запрос моего письма. Усиленные просьбы Гоголя (как в этом, так и в других письмах к Смирновой) сообщать ему всевозможные сведения о жителях и всех сторонах жизни в Калуге объясняются тем, что, оторванный от России, он считал эти сведения ценнейшим материалом для изучения русской жизни и русского человека, необходимым ему при создании второго тома «Мертвых душ».

Николай Михайлович — муж А. О. Смирновой.

Он пробыл четыре дни. Николай I находился в Риме с 1/13 по 5/17 декабря 1845 г.

Киль— бывший адъютант вел. кн. Михаила Павловича, генерал-майор, директор русских художников, пенсионеров Академии Художеств, в Риме. Своей грубостью и высокомерием заслужил общую ненависть со стороны подчиненных.

О Кривцове — см. Гоголь АН СССР, XI, стр. 386.

Григорий Волкон<ский> — Григорий Петрович (1808—1882), князь, попечитель Петербургского учебного округа, певец-любитель. Долгое время жил в Риме в качестве попечителя находившихся там русских художников.

Бутенев, Аполлинарий Петрович (1787—1866) — русский посол в Риме.

<антин> Никол<аевич> — великий князь.

Дурнова — Александра Петровна Дурново (урожд. кнж. Волконская; 1804—1859). Дурново жаловалась Смирновой, что Гоголь был у нее только раз, так как не нашел ее «достойною» своих посещений («Русская Старина» 1890, № 6, стр. 656).

Графиня Нессельрод — Мария Дмитриевна Нессельроде (урожд. Гурьева; 1786—1849), жена государственного канцлера гр. К. В. Нессельроде. Известна своим враждебным отношением к Пушкину и Лермонтову.

Графиня Растопчина — Евдокия Петровна (урожд. Сушкова; 1811—1858), поэтесса, приятельница Смирновой.

Tutti frutti — итальянское выражение, означает смесь (буквально — «всякие фрукты»).

— Торлония, банкир в Риме.

Дория — князь, один из представителей римской аристократии.

Вы писали мне в прежн<ем> письме вашем, чтобы я не дичился с Самариным... — см. примеч. к № 2.

... Подразумевается ожидавшееся письмо к Гоголю от Ю. Ф. Самарина (см. примеч. к № 2).

Раздел сайта: