Степанов Н. Л.: Гоголь - Творческий путь
Глава 2. "Вечера на хуторе близ Диканьки". Часть 4

4

Основным художественным принципом повествования в «Вечерах» является «сказ»: передача событий от лица рассказчика. Автор как бы перелагает ответственность за достоверность и характер рассказа на то лицо, которое выступает в роли повествователя. Рассказчик отличается не только своеобразием языковой манеры, своей ориентацией на устную речь. Самая личность рассказчика определяет точку зрения на происходящие события, аспект, в котором они воспринимаются.

Рассказчики повестей, за исключением «горохового панича», высмеянного за книжность своего рассказа самим Рудым Паньком, выступают как носители народного начала, разделяя и наивную веру народа в сверхъестественное, в «нечистую силу», и его неприязнь к панству. Уже в предисловии к «Вечерам на хуторе», написанном от лица «пасичника Рудого Панька», как ранее указывалось, подчеркнуто противопоставление его «мужицких» рассказов «светской», салонной литературе. Иронически показывая тот переполох, который произведет появление его повестей в чопорной обстановке Дворянских салонов, Гоголь утверждал право на изображение народной жизни во всем ее многообразии. Предисловие мотивирует жизненную правдивость повестей, подчеркивает народность их содержания и стиля. Обращаясь к читателям чуждого ему дворянского круга, пасичник просит извинения за простоту своего рассказа: «Вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму…» Безыскусственность и правдивость своих повестей Рудый Панько все время противопоставляет вычурному, книжному рассказу.

Упоминая о «гороховом паниче», которого можно «хоть сейчас нарядить в заседатели», Рудый Панько говорит о нем: «Бывало, поставит перед собою палец и, глядя на конец его, пойдет рассказывать вычурно да хитро, как в печатных книжках! Иной раз слушаешь, слушаешь, да и раздумье нападет. Ничего, хотя убей, не понимаешь. Откуда он слов понабрался таких!» Образ пасичника Рудого Панька имеет большое значение для понимания всего идейного замысла «Вечеров», определяя собой самое отношение к изображаемому, народный характер того мира, который возникает в рассказах, им собранных. Автор как бы передоверяет повествование человеку, вышедшему из того социального круга, который ему хорошо знаком, тем самым не только внешним образом объединяя отдельные повести «Вечеров на хуторе», но и придавая им внутреннее единство.

Издание «Вечеров» от имени «пасичника Рудого Панька» вызвано было, несомненно, не только желанием писателя скрыть свое авторство из боязни критики. Гоголю хотелось, чтобы его повести из жизни народа были восприняты читателями как подлинно народные.

«высшего общества»: здесь и «гороховый панич», кичащийся своей «образованностью» и тем, что дядя его был когда-то «комиссаром», здесь и Степан Иванович Курочка из мелкопоместных дворян. Эта точная бытовая живопись создает переход к такой повести, как «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». В первом издании «Опыта биографии Н. В. Гоголя» Кулиш, отмечая жизненность образов «Вечеров на хуторе», особо выделил предисловия Рудого Панька: «Надобно быть жителем Малороссии, – писал Кулиш, – или, лучше сказать, малороссийских захолустий, лет тридцать назад, чтобы постигнуть, до какой степени общий тон этих картин верен действительности. Читая эти предисловия, не только чуешь знакомый склад речей, слышишь родную интонацию разговоров, но видишь лица собеседников и обоняешь напитанную запахом пирогов со сметаною или благоуханием сотов атмосферу, в которой жили эти прототипы Гоголевой фантазии».^[88]

Наибольшую конкретность среди рассказчиков «Вечеров» приобрел облик дьячка Фомы Григорьевича, – любителя поболтать, рассказать маловероятную историю, сдобрив ее изрядной дозой своих рассуждений. В нем показана и «ученость», и провинциальная благовоспитанность сельского дьячка, прочно связанного с деревенским бытом. Рудый Панько умиляется этой ученостью и благородным обращением дьячка, высказывая чисто народное понимание его образованности: «Вот, например, знаете ли вы дьячка диканьской церкви, Фому Григорьевича? Эх, голова! Что за истории умел он отпускать! Две из них найдете в этой книжке». Во вступлении к «Вечеру накануне Ивана Купала» Фома Григорьевич охарактеризован следующим образом: «За Фомою Григорьевичем водилась особенного рода странность: он до смерти не любил пересказывать одно и то же. Бывало, иногда, если упросишь его рассказать что сызнова, то, смотри, что-нибудь да вкинет новое или переиначит так, что узнать нельзя». С самого начала читатель предупрежден, что в повести многое принадлежит фантазии рассказчика, его любви «вкинуть» что-нибудь от себя.

Рассказчик постоянно пускается в казалось бы ненужные отступления от основной темы, но эти отступления, эта словоохотливость и придают художественную выразительность рассказу, так как из них возникает конкретная и вместе с тем типическая картина жизни украинского села. В то же время эти, казалось бы излишние, подробности и отступления характеризуют самого рассказчика, превращают его в реальный, конкретный персонаж, воспринимаются как круг его, рассказчика, а не автора наблюдений, ограниченных умственным горизонтом рассказчика, его представлениями о жизни.

По отношению рассказчика к действительности, по своей языковой манере повести Гоголя близки к народным сказкам. Об этом можно судить, сравнивая «Пропавшую грамоту» с народным рассказом «Музыкант и черти» (записанным М. Драгомановым в 60-е годы). В этой народной сказке, близкой и по сюжету к «Пропавшей грамоте», говорится о музыканте, попавшем на веселье нечистой силы. Как и у Гоголя, рассказ ведется от лица простодушного рассказчика, повествующего о своих похождениях. Музыкант, приглашенный играть каким-то прохожим, принятым им за «панского служку», попадает в незнакомый дом, оказавшийся местом сборищ «нечистой силы». Рассказ этот не только по своим мотивам напоминает сцену посещения пекла дедом в «Пропавшей грамоте», но и выдержан в том же простодушно невозмутимом тоне, так же обильно насыщен бытовыми подробностями: «Будинок такий, як у здоровiх панiв тiлько буваэ. Входим туди – тут челядi повно вертится. От, думаю, тут мiнi iграть, – се, думаю, мене челядь позвала. Аж нi, киваэ дальше мiй провожатый iтить. Прошов я дальше, в здорову таку горницю. Тут як высыпало панства, да все разряжене таке, що аж ну! ще я такого, здаэться, i не бачив нiколи! Я уклонився низенько, – вони оскалили зубы, усмiхнулись. «А ну, кажуть, заграй нам метелицi». Я iм як учистив, як понесуться в танцi, як вiхор! Я й родився, й хрестився, нiколи не бачив, щоб хрещенi люде так танцювали! Тут мiнi горiлки, закуски всякоi, я пью, iм, iграю…»^[89] Рассказчик получает от одного из танцующих золотые червонцы. Однако, случайно проведя рукой по правому глазу, он вместо комнаты с разряженными гостями увидел вокруг себя нечистую силу, а червонцы оказались обыкновенными черепками. Лишь перекрестившись и прочитав вслух «Да воскреснет бог», выбрался музыкант из развалин дома покойного войскового писаря Черныша, куда завела его нечистая сила.

«Пропавшей грамоте», подобно рассказчику предания «Музыкант и черти», также принимает нечистую силу за людей; лишь бросив им деньги, он видит их в подлинном облике. «Батюшки мои! – ахнул дед, разглядевши хорошенько. – Что за чудища! рожи на роже, как говорится, не видно. Ведьм такая гибель, как случается иногда на рождество выпадет снегу: разряжены, размазаны, словно панночки на ярмарке. И все, сколько ни было их там, как хмельные, отплясывали какого-то чертовского трепака. Пыль подняли, боже упаси какую!»

Близость этих сказочных мотивов и, что особенно существенно, сочетание фантастики с бытом, ее комическое осмысление, манера рассказа (повествование от лица простодушного рассказчика) наглядно свидетельствуют, насколько прочной и органической была связь повестей Гоголя с народным творчеством. Как и в описании похождений черта в «Ночи перед рождеством», это изображение ведьмовского кутежа наподобие сельского бала придает пародийно-комический смысл всему рассказу, позволяет представить сельское общество в сатирическом его изображении. При описании игры деда с ведьмами «в дурня» это сатирическое значение фантастики становится еще очевиднее. Жульнические проделки нечистой силы, жадность и тщеславие чертей и ведьм в «пекле» являются как бы карикатурным изображением малопривлекательных качеств в людском обществе. Представляя себе нечистую силу по образу и подобию своих односельчан, подгулявший дед невольно рисует и нравы диканьского общества. Чем конкретнее, жизненней образ Фомы Григорьевича, чем ощутимее он как рассказчик, тем правдоподобнее становится и все повествование, фантастика и преувеличения которого остаются на совести рассказчика.

«деда» рассказчик передает с его слов, добавляя и кое-какие собственные домыслы. Поэтому и поиски запорожцем пропавшей грамоты в аду, и игра в дурня с ведьмами на казацкую шапку переданы с такими смешными бытовыми подробностями, что фантастика утрачивает свою таинственность, становится хитроумной выдумкой и брехней подгулявшего казака. Недаром нечистая сила ему представляется ничуть не таинственной и потусторонней, а самой обыденной. Рассказ даже о самых невероятных событиях ведется с той же верой в правдивость рассказываемого, тем же невозмутимо простодушным тоном и с самыми точными подробностями, как и рассказ о незначительных бытовых происшествиях. Для рассказчика нет ничего невозможного ни в игре в дурачки деда с ведьмами в пекле, ни в фантастическом появлении красной свитки, ни в том, что Солоха летает на помеле. Все это в порядке вещей. Обыденность, естественность этих фантастических событий для рассказчика не подлежит сомнению. Это и создает юмористический характер повествования, основанный на несовпадении точки зрения рассказчика с авторским отношением, подчеркнутым затаенной иронической усмешкой. Автор как бы подсмеивается все время над наивным простодушием и доверчивостью рассказчика.

Художественный такт Гоголя сказался в том, что он не разрешает до конца вопрос о том, в какой мере сам рассказчик уверен в правдивости своего повествования, но насыщает свои повести таким количеством бытовых, преимущественно комических деталей, что фантастические события сами собой становятся нелепыми и смешными. Повествуя о том, как черт в «Ночи перед рождеством» украл месяц, рассказчик с наивным «простодушием» добавляет: «Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том все село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех». Этим отрицанием сомнений «мирян» рассказчик не только не рассеивает, а усугубляет предположения о нетрезвом состоянии писаря, обнаруживавшего проделки черта. Лукавая усмешка, ирония автора чувствуются за этим якобы простодушным повествованием.

Однако Гоголь не всецело придерживается сказовой манеры избранного им рассказчика, не отождествляет авторское отношение к событиям с отношением рассказчика – Рудого Панька или дьячка Фомы Григорьевича. Повествование только от имени Фомы Григорьевича во многом суживало бы возможность многостороннего показа действительности, стилистический диапазон рассказа. Круг наблюдений рассказчика ограничен и не дает возможности раскрыть в монологической системе речи реальную сложность и противоречивость явлений. Этим объясняется, что в ряде повестей «Вечеров» рассказчик уже не выступает как конкретное лицо, лишен точной характеристики.

элементы в художественном произведении при всем своем многообразии получают единство, подчинены задаче раскрытия его идейного замысла. Поэтому вопросы стиля являются вместе с тем и вопросами художественного метода и мастерства писателя. Именно в стиле находит свое выражение неповторимое своеобразие его художественной манеры. Писатель создает свой индивидуальный стиль, пользуясь средствами общенародного языка, применяя его словарный фонд, его грамматические формы сообразно со своими идейно-художественными задачами. Стиль «Вечеров на хуторе» представляет сочетание устного народного сказа и индивидуальной авторской речи. В переплетении живого разговорного языка с формами книжно-патетического стиля – своеобразие «Вечеров». Гоголь пользуется здесь синтаксическими и грамматическими формами русского языка, включая в него относительно небольшое количество украинских слов и оборотов. Украинские слова и выражения подчеркивают специфичность бытовой обстановки украинской деревни, реалистически рисуют народные типы и характеры.

«Вечеров» народный колорит, подчеркивают характерность и национальное своеобразие речи украинских персонажей повестей, устный, «сказовый» характер самого повествования. Но нигде эти украинизмы не нарушают и не оттесняют основного для повестей русского языка, его грамматического строя и основного словарного фонда, только лишь острее и ярче выделяясь на его фоне. Во втором издании «Вечеров» (а затем и в последующих их переизданиях) Гоголь еще более сократил количество украинизмов как в синтаксисе, так и в словаре своих повестей. Напомним, что к каждой части «Вечеров» был присоединен особый словарик украинских слов, таких, как «бандура», «буряк», «буханец», «гопак» и т. д., – в основном слова, обозначающие предметы сельского хозяйства, бытового обихода, местных родов кушаний, растений и т. д.

Однако Гоголь отчетливо сознавал обращенность своих повестей именно к русскому читателю, их значение для русской литературы. Поэтому украинские слова вводятся им лишь изредка, как напоминание о речевой характеристике рассказчика, как усиливающие местный колорит. Тремя годами позднее после выхода «Вечеров» Гоголь писал М. Максимовичу по поводу его переводов украинских песен на русский язык, подчеркивая значение включения отдельных украинских слов в русскую речь: «я сам…вряд ли бы уберегся от того, чтобы не влепить звонкое словцо в русскую речь, в простодушной уверенности, что его и другие также поймут. Помни, что твой перевод для русских, и потому все малороссийские обороты речи и конструкцию прочь!» В «Вечерах» же сам Гоголь еще нередко пользовался оборотами и конструкцией украинской речи, но уже после «Миргорода» он почти полностью отказывается от этого, обращаясь к нормам русского литературного стиля. В «Вечерах» Гоголь демократизирует литературную речь, раздвигает ее рамки, широко пользуясь возможностями обогащения русского литературного языка украинизмами.

из персонажей в «Вечерах» еще лишь намечалась, оставаясь в сфере общих социальных характеристик; полностью это свойство поэтического языка Гоголя раскроется позднее. Акад. В. В. Виноградов писал по поводу языка «Вечеров на хуторе»: «Задача Гоголя состояла в том, чтобы усилить характеристическую выразительность и лаконизм рассказа, приблизить повествовательный стиль к устно-народной речи, гармонически слить его образную структуру, его семантический строй, заключенное в нем «мировоззрение» с образом деревенского дьячка, расцветить сказ экспрессивными красками народной речи с оттенками украинизма. Отход от норм среднего литературного стиля предшествующей эпохи требовал решительного преобразования лексики и синтаксиса и насыщения их разговорно-народными «приметами».^[90]

«Вечерах», – сближение литературного языка с народным, в противовес тому разграничению языка литературы и языка общенародного, которое было столь характерно для сентиментально-салонного стиля карамзинистов и начальной поры русского романтизма. Гоголь смело разрушил искусственную замкнутость литературной речи, уничтожив перегородки между ней и речью народной. В «Вечерах» это еще подчеркнуто обращением к украинскому языку, который в глазах русского читателя имел более «простонародный» характер. Употребление украинского просторечия чаще всего служит для комической характеристики персонажей, передает бытовые особенности.

Народный юмор повестей сказался и в том, что Гоголь охотно дает своим героям смешные фамилии – Солопий Черевик, Голопупенко. Эти фамилии рассчитаны уже по своей этимологии на комический эффект, подчеркивают щедрый юмор повестей. В «Пропавшей грамоте» Гоголь даже вводит перечень комических фамилий: «Тогдашний полковой писарь, вот нелегкая его возьми, и прозвища не вспомню… Вискряк не не не Голопуцек…знаю только, что как-то чудно начинается мудреное прозвище».

«горохового панича», над которой потешается «пасичник». Еще комичнее церковный жаргон поповича в «Сорочинской ярмарке» или дьяка в «Ночи перед рождеством», особенно неуместный в той бытовой обстановке и ситуации, в которой оказываются эти персонажи. Так, например, дьяк в «Ночи перед рождеством» изъясняется витиеватым, книжным слогом с примесью церковнославянских фраз: «Ради бога, добродетельная Солоха, – говорил он, дрожа всем телом. – Ваша доброта, как говорит писание Луки, глава трина… трин…» Попович Афанасий Иванович в «Сорочинской ярмарке» также говорит на бурсацком жаргоне. Витиеватая, пересыпанная церковными славянизмами речь придает не только социальную и профессиональную характерность его образу, но и комически осмысляется как искусственный, чуждый народному языку жаргон. Упав, перелезая забор, в крапиву, попович успокаивает Хиврю: «Тс! ничего, ничего, любезнейшая Хавронья Никифоровна, – болезненно и шепотно произнес попович, подымаясь на ноги, – выключая только уязвления со стороны крапивы, сего змиеподобного злака, по выражению покойного отца протопопа».

В «Вечерах на хуторе» Гоголь стремится к поэтизации мира, поэтому он не подчеркивает непривлекательно прозаических деталей его (как это он будет делать позднее), а утверждает радостное, оптимистическое восприятие мира, живописную зрительную яркость и полноценность вещей, выражающих поэтичность и красочность народной жизни. С восхищением говорит писатель в «Сорочинской ярмарке» о простых глиняных горшках, которые везут на возу на ярмарку. Зрительная наглядность подчеркнута здесь метафорической яркостью сравнений, глубоко врезающихся в нашу память, словно приближая предмет к нашим глазам. Вслед за Гоголем мы восхищаемся ярко расписанными мисками и макитрами – прекрасным народным искусством сельского гончара. И нам не кажется уже преувеличением, когда Гоголь называет эти глиняные изделия «щеголями» и «кокетками», говорит о них как о живых существах: «Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток ненавистным для них сеном».

«Вечерах» уже сказались те особенности стиля Гоголя, которые в дальнейшем выступят во всей своей полноте, начиная с «Миргорода»: зрительная наглядность образа, точность предметного изображения и в то же время его гиперболическая заостренность. Достаточно напомнить облик Пацюка в «Ночи перед рождеством» или изображение приятеля головы – винокура в «Майской ночи», «толстенького человечка», беспрерывно курящего свою «люльку»: «Облака дыма быстро разрастались над ним, одевая его в сизый туман. Казалось, будто широкая труба с какой-нибудь винокурни, наскуча сидеть на своей крыше, задумала прогуляться и чинно уселась за столом в хате головы».

В описаниях природы Гоголь широко пользуется яркими сравнениями, метафорами, гиперболами, расцвечивающими речь, придающими ей ту живописность, которая выражает поэтичность народной жизни. Гоголь обращается чаще всего к сравнениям и метафорам, взятым из народного быта и фольклора, особенно наглядным и конкретным. В «Пропавшей грамоте», рассказанной дьячком Фомой Григорьевичем, речка, вздрагивавшая, как «польский шляхтич в казачьих лапах», или поле, по которому «пестрели нивы, что праздничные плахты чернобровых молодиц», – сравнения удивительные по своей зрительной конкретности. Поэтические сравнения и метафоры приоткрывают внутренний, лирический подтекст повестей. В «Ночи перед рождеством» – «снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами». Это сравнение усиливает общий нарядно-праздничный колорит всего пейзажа, оптимистически светлую тональность повести о любви Вакулы и Оксаны.

– один из наиболее часто и удачно иллюстрировавшихся писателей. Его портреты, пейзажи, описания полно и ярко могут быть переданы таким искусством, как живопись. Его внимание постоянно обращено на живописную, зрительную выразительность предметов. Своеобразие реализма Гоголя – на начальном этапе его творчества – во многом и состояло в обращении к этой словесной живописи, к предметным изображениям, к передаче полноты ощущения жизни, вещественной, материальной стороны мира.

Примечания