Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.)
Глава 9

Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Глава 9

В конце мая 1842 года первый том «Мертвых душ» вышел, наконец, в свет. Поэма произвела большое впечатление, еще более сильное, чем «Ревизор». «„Мертвые души“ потрясли всю Россию», — писал еще при жизни Гоголя Герцен.36 Передовая часть общества приняла книгу с восторгом, реакционные круги, узнавшие себя в разных лицах поэмы, злобно осуждали писателя. «Многие помещики, — сообщал Гоголю Константин Аксаков, — не на шутку выходят из себя, и считают вас своим смертельным личным врагом».37 «Мертвых душ» был событием огромного общественного значения.

В «Мертвых душах» Гоголь показал в еще большей мере, чем в «Ревизоре», беспощадную, уничтожающую картину крепостного общества, глубокий моральный распад, духовное и экономическое оскудение и разложение представителей господствующих классов. Писатель с поразительной силой вскрыл в своей эпопее не только отдельные безобразные проявления действительности той эпохи, но и разложение всего феодально-крепостнического строя в целом, его духовное и социальное гниение.

В этом центральном своем произведении Гоголь выступил на борьбу с главным врагом русского народа — крепостным правом и его многообразными проявлениями в социальной и духовной областях русской жизни. И хотя Гоголь не смог до конца понять взаимную связь всех звеньев крепостнического общества, а тем более дать революционное разрешение его противоречий, но показанная им правдивая типическая картина этого общества раскрыла перед народом всю губительность «мертвых душ» и страшную картину самодержавно-крепостнического строя.

В. И. Ленин в статье «Либеральное подкрашивание крепостничества», характеризуя крепостнические отношения, писал:

«Мы привыкли к тому, что все либеральные и часть народнических историков прикрашивают крепостничество и крепостническую государственную власть в России...

«Не хрупким и не случайно созданным было крепостное право и крепостническое поместное сословие в России, а гораздо более „крепким“, твердым, могучим, всесильным, „чем где бы то ни было в цивилизованном мире“».38

Тем важнее и плодотворнее было правдивое разоблачение мерзостей этого «поместного сословия», которое дал Гоголь в своей поэме. И хотя в поэме относительно мало показано положение крепостного крестьянства, но то ощущение страшного гнета, распада, которое возникает из картин жизни помещиков, изображаемых Гоголем, в достаточной мере явственно говорит и о положении народа.

В правдивых широко обобщенных образах Гоголь раскрыл картину экономического, социального и духовного кризиса крепостнического общества. В своем изображении крепостной России Гоголь выражал чувства и настроения широких народных масс, протестовавших против крепостничества. Именно потому Белинский и Герцен с таким восторгом приветствовали появление поэмы Гоголя, видя в ней беспощадное разоблачение крепостнического строя.

Герцен дал глубокую характеристику поэмы Гоголя: «После „Ревизора“ Гоголь обратился к поместному дворянству и выставил на показ этот неизвестный народ, державшийся за кулисами вдали от дорог и больших городов, хоронившийся в глуши своих деревень, — эту Россию дворянчиков... Благодаря Гоголю мы, наконец, увидели их выходящими из своих дворцов и домов без масок, без прикрас, вечно пьяными и обжирающимися: рабы власти без достоинства и тираны без сострадания своих крепостных, высасывающие жизнь и кровь народа с тою же естественностью и наивностью, с какой питается ребенок грудью своей матери. „Мертвые души“ потрясли всю Россию».39

«Мертвых душ» подсказан был, как уже указывалось, Пушкиным. Рассказывая о том, что именно Пушкин заставил его перейти от веселого юмора ранних произведений к широкой социальной сатире, Гоголь писал: «Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение и наконец, один раз, после того, как я ему прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж, поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: „Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью, не приняться за большое сочинение! Это, просто, грех!“». «На этот раз, — продолжает Гоголь, — и я сам уже задумался сурьезно, — тем более, что стали приближаться такие года, когда сам собой приходит запрос всякому поступку: зачем и для чего его делаешь? Я увидел, что в сочинениях моих смеюсь даром, напрасно, сам не зная зачем. Если смеяться, так уже лучше смеяться сильно и над тем, что действительно достойно осмеянья всеобщего» (VIII, 439—440).

Сюжет «Мертвых душ» давал возможность широкого социального обобщения, выражал глубокие противоречия действительности, позволяя писателю показать в своем произведении «всю Русь».

В письме к Жуковскому из Парижа от 12 ноября 1836 года Гоголь подчеркивал грандиозность своего замысла: «...какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем!» (XI, 74). Еще находясь под впечатлением резкой хулы реакционеров по адресу «Ревизора», он с горечью заключал: «Огромно велико мое творение, и не скоро конец его. Еще восстанут против меня новые сословия и много разных господ; но что ж мне делать! Уже судьба моя враждовать с моими земляками» (XI, 75). Если в «Ревизоре» Гоголь нанес основной удар по чиновничье-бюрократической клике, то «новым сословием», которое с беспощадной правдивостью было показано писателем в его поэме, явился помещичье-крепостнический класс.

«Мертвые души» — это хозяева тогдашнего государства, жестокие и бездушные владельцы миллионов крепостных крестьян, безжалостно эксплуатирующие их. «„Мертвые души“, — писал Герцен, — это заглавие само носит в себе что-то, наводящее ужас. И иначе он не мог назвать; не ревизские — мертвые души, а все эти Ноздревы, Маниловы и tutti quanti40— вот мертвые души, и мы их встречаем на каждом шагу».41

В поэме Гоголя, как в фокусе, собрано было все то прогнившее, отвратительное, мертвенное, что мешало развитию народной России. Этим объясняется и то впечатление, которое произвело на Пушкина чтение Гоголем первых глав поэмы: «Боже, как грустна наша Россия!» — воскликнул Пушкин (Гоголь, т. VIII, 294). Позже, в 1846 году, по поводу своей поэмы Гоголь сказал: «Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже всё поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости...» (VIII, 298). Этим и определился широкий социальный замысел поэмы, глубокая и бесстрашная критика действительности.

В начале седьмой главы «Мертвых душ» Гоголь говорит о горькой судьбе писателя, «дерзнувшего вызвать наружу всё, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!» (VI, 134). В этом и был писательский подвиг Гоголя, всю свою жизнь руководившегося мыслью о служении народу.

Гоголь раскрыл в «Мертвых душах» перед русским читателем обреченность и гнилость крепостнического общества, показал страшный мир дворянского поместья, пропасть, разделявшую дворянское общество и народ. Потому-то его поэма и была встречена злобной хулой реакционной части общества. Полевой, Сенковский и Булгарин всячески стремились опорочить Гоголя и доказать, что его поэма не имеет ничего общего с русской действительностью. В свою очередь «друзья» Гоголя из славянофильского лагеря, вроде К. Аксакова и С. Шевырева, пытались умалить обличительное и социальное содержание гениального произведения, уверяя, что Гоголь вовсе не стремился в нем к сатирическому разоблачению крепостнической России.

«творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно-художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, — и в то же время, глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое» (VII, 253).

Это широкое социальное содержание поэмы отметил и молодой Чернышевский, записав в своем дневнике по поводу «Мертвых душ»: «Велико, истинно велико! ни одного слова лишнего, одно удивительно! вся жизнь русская, во всех ее различных сферах исчерпывается ими...» (I, 69).

Разоблачительная сила образов Гоголя — в их жизненной правде и в то же время в глубокой социальной типичности. В каждом из его «героев» типически обобщены и заострены наиболее существенные, основные черты и стороны крепостнического общества, всего того мертвого, косного, уродливого, безобразного, что мешало движению вперед, сковывало и давило жизненные силы страны. Принцип типического изображения определял и художественное своеобразие манеры Гоголя как художника-реалиста.

Гоголь рисует галерею «мертвых душ», отвратительных своим моральным уродством представителей поместного дворянства, располагая их в порядке все большего безобразия, все большей потери человеческого облика. Тунеядцем, «небокоптителем» является приторно сладкий Манилов, предающийся нелепым и бесплодным мечтаниям. Бесцельное прожектерство, сентиментальное мечтательство Манилова являлись выражением той праздности, того экономического и духовного паразитизма, который порождался крепостническим строем.

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

«Мертвые души». Рисунок
Э. А. Дмитриева-Мамонова. 1839.

Ноздрев во многом родствен Хлестакову, однако есть и существенная разница между ними. Хлестаков охотно срывает «цветы удовольствия», но он труслив и довольствуется внешним эффектом, им производимым. Ноздрев же хищник, нагло и бесцеремонно вмешивающийся в чужие дела. В противоположность Манилову, Ноздрев задорен, активен, напорист. Однако его бестолковая энергия так же бесцельна и бессмысленна, как и жадное стяжательство Плюшкина. Ноздрев не признает никаких принципов человеческого общежития: он шулер, лжец, мошенник, демагог, он беспринципен и подл, нагл и труслив одновременно, однако все это не спасает его от разорения. Его имение в полном расстройстве, сам он вечно без средств и ведет жизнь, которая, несомненно, закончится полным крахом его расстроенного хозяйства.

Ноздрев — типичный представитель безвременья и реакции, когда наглость и авантюризм подобных «героев ярмарок» безнаказанно распускались пышным цветом. Характеризуя подобных представителей крепостнической реакции, В. И. Ленин заклеймил их словами Герцена: «Дворяне дали России Биронов и Аракчеевых, бесчисленное количество „пьяных офицеров, забияк, картежных игроков, героев ярмарок, псарей, драчунов, секунов, серальников...“».42

Жаргонная пестрота и грубость речи Ноздрева с особенной наглядностью передают его наглую самоуверенность завсегдатая ярмарок, картежника и собачника, дорисовывая его социальной облик, порожденный крепостнической провинциальной средой.

Характерной фигурой патриархального помещичьего уклада является Коробочка. Если в «Старосветских помещиках» сатирическое изображение Пульхерии Ивановны у Гоголя было смягчено чувством жалости и мягкой иронии, то, показывая «дубинноголовую» Коробочку, он не знает снисхождения. Жадность, скупость, мелочность и крохоборство, недоверчивость и умственная тупость отличают Настасью Петровну, одну «из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемного деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов» (VI, 45). Коробочку отличает прежде всего ее крепкая собственническая хватка. Ее мелочная бережливость и скопидомство хотя и не перешли еще в такую болезненно-патологическую скупость, как у Плюшкина, но в сущности выражают то же духовное уродство человека, охваченного жаждой наживы, тупым эгоистическим стремлением собственника.

Образ хлопотливой стяжательницы «дубинноголовой» Коробочки для Гоголя не ограничен сферой мелкопоместного круга. В замечательном авторском отступлении, навеянном мыслями о Коробочке, Гоголь дает глубокую и едкую характеристику и великосветским Коробочкам аристократического общества, подчеркивая широкое типическое значение созданного им образа.

В образе Собакевича Гоголь с огромной художественной силой и обобщенностью запечатлел тип алчного стяжателя, кулака и мракобеса. Если Ноздрев весь нараспашку, стремится к скандальной и бурной «деятельности», то Собакевич, наоборот, избегает общества, он нелюдим, предпочитает действовать втихомолку. Ему ненавистна самая мысль о «просвещении», всякая тень прогресса. Даже среди благонамеренных чиновников города и окрестных помещиков он выделяется своей заскорузлой ненавистью ко всяким «новшествам», своим невежеством и приверженностью к неизменно заведенному «порядку». В разговоре с Чичиковым Собакевич выступает с безапелляционным приговором по адресу решительно всех «отцов города», считая их, правда с полным основанием, «разбойниками» и «мошенниками».

упрямо держащегося за старину и цинично грабящего и надувающего всех, кто имеет несчастье от него зависеть. Недаром в образе Собакевича Ленин видел прежде всего типическое изображение тупых хранителей реакционных «устоев», душителей всякой мысли, наглых приспешников реакции. С образом Собакевича связан у Ленина типический облик помещика-черносотенца. Говоря в своей работе «Развитие капитализма в России» о том, что «крестьяне массами бегут из местностей с наиболее патриархальными хозяйственными отношениями», В. И. Ленин в «хоре» осуждающих их «голосов из „общества“» выделяет голос Собакевича: «„мало привязаны!“ — угрожающе рычит черносотенец Собакевич».43

Последним представителем этой галереи «мертвых душ» является Плюшкин, стоящий на самой низкой ступени человеческого падения. Страсть к стяжательству привела Плюшкина к полной утрате человеческого облика. Даже по своей внешности Плюшкин представляет чудовищную карикатуру на человека.

В подчеркнутой заостренности этого образа Гоголь с особенной силой показывает загнивание и распад феодально-крепостнического строя. Образ Плюшкина вырастает в отвратительный символ дворянского разложения, оскудения и распада крепостнического хозяйства, духовного и морального вырождения поместного общества.

Все окружающее Плюшкина являет признаки разорения, нищеты, запустения. Сам Плюшкин имел столь нищенский и убогий вид, что Чичиков принял его за дворовую бабу. Соседние крестьяне прозвали его метким и злым прозвищем «заплатанный». Гоголь называет его «прорехой на человечестве», подчеркивая этим широкую обобщенность образа Плюшкина, не только как представителя дворянского разорения, но и той чудовищной алчности и скупости собственника, которая извращает природу человека, делает Плюшкина символом собственнического стяжательства.

В «Мертвых душах» Гоголь разоблачал ту косность, дикость, отсталость, которая характеризовала господство крепостников-помещиков, их звериную жажду наживы, безграничную эксплуатацию народных масс. «Герои» поэмы Гоголя представляют целую галерею «мертвых душ» крепостнического общества, отражая различные стороны его социальной и духовной жизни и выступая в поэме во все вырастающей градации своей «пошлости».

изображенные в поэме.

Особое место в поэме занимает главный герой ее — Чичиков. Он является как бы воплощением всей той пошлости, хищничества, нравственной пустоты, цинизма, угодливости и всех прочих отвратительных качеств, которые создавались и культивировались всем строем помещичье-крепостнического общества того времени. В лице Чичикова Гоголь показал «приобретателя» нового типа, «рыцаря копейки», лицемерного и опасного хищника, порожденного переходным временем, когда старые патриархальные методы ограбления и наживы сменялись новыми, более гибкими. Ловкий и наглый аферист Чичиков проникнут духом карьеризма и спекуляции, сохраняя в то же время всю благовидную внешность чиновничье-дворянской среды, которая его породила.

Чичиков для Гоголя — наиболее полное воплощение и выражение «пошлости пошлого человека», холодного и расчетливого эгоизма, нравственного ничтожества и духовной пустоты, являвшихся знамением времени, ядовитой отравой, принесенной новыми буржуазно-капиталистическими отношениями. Циничная хватка дельца, безудержная жажда наживы и обогащения, ловкость и плутовство авантюриста, бессердечный эгоизм в Чичикове прикрыты лицемерной маской «приятности», приспособляемости к любым людям и обстоятельствам, фальшивым добродушием и угодливым краснобайством. При всем ничтожестве своего нравственного облика Чичиков всюду неизменно втирается в доверие и под прикрытием лицемерной угодливости совершает свои нечистоплотные дела. Недаром В. И. Ленин говорил про «увертливого Чичикова»,44 отмечая этим определением прежде всего его беспринципность, гибкость, ловкое подлаживание.

Показывая центрального своего героя — Павла Ивановича Чичикова, Гоголь создает сложный и многогранный характер, который, однако, не открывается перед читателем сразу. На протяжении всего первого тома Гоголь шаг за шагом прослеживает и разоблачает самые мельчайшие проявления его подлой, эгоистической сущности. Образ Чичикова раскрывается в действии в продолжение всего повествования, и неслучайно поэтому «биография» Чичикова дается в конце, как бы завершая и объясняя то, о чем читатель уже догадался из поступков и всех душевных движений «героя».

жестов, мимики, повадок, манеры говорить. Гоголь все время пронизывает повествование иронией, подчеркивая свое отрицательное отношение к герою, к его лицемерию, разоблачая ложную значительность его поступков и слов, показывая, что за любезными манерами и «приятной» наружностью Павла Ивановича скрывается хищник, циничный и расчетливый приобретатель. В конце первого тома Гоголь выносит и решительный приговор Чичикову и в то же время раскрывает огромное типическое значение этого образа: «Итак, вот весь налицо герой наш, каков он есть! Но потребуют, может быть, заключительного определения одной чертою: кто же он относительно качеств нравственных? Что он не герой, исполненный совершенств и добродетелей, это видно. Кто же он? стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть так строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два-три человека, да и те уже говорят теперь о добродетели. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых» (VI, 241—242).

Н. Г. Чернышевский писал о щедринском Порфирии Петровиче из «Губернских очерков», отмечая в нем близкое родство с гоголевским героем: «В каждом обществе есть люди с дурным сердцем, с душой решительно низкою... Таков, например, Порфирий Петрович, принадлежащий к семейству Чичиковых, но отличающийся от Павла Ивановича Чичикова тем, что не имеет его мягких и добропорядочных форм и более Павла Ивановича покрыт грязью всякого рода... » (IV, 267).

Между Павлом Ивановичем Чичиковым и Порфирием Петровичем действительно есть много общего и прежде всего эта «низость души», которую отметил Чернышевский. Чичиков низок и подл во всех своих поступках и побуждениях. Вся жизнь Чичикова построена на лжи и обмане, определяется беспрестанной погоней за рублем, заботой о собственном преуспеянии.

Чичиков, Манилов, Собакевич живут и действуют в конкретной социальной атмосфере, которая передана с необычайной точностью.

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

«Мертвые души». Канцелярия. Гравюра на дереве Е. Е. Бернардского
по рисунку А. А. Агина. 1846.

Герцен по прочтении поэмы воскликнул: «Грустно в мире Чичикова».45

Говоря об изображенном им губернском городе в первой части поэмы, Гоголь так определил основную идею, выраженную в обобщенных художественных образах: «Идея города. Возникшая до высшей степени Пустота. Пустословие. Сплетни, перешедшие пределы, как всё это возникло из безделья и приняло выражение смешного в высшей степени...». Более того, Гоголь стремился, по его словам, показать «как пустота и бессильная праздность жизни сменяются мутною, ничего не говорящею смертью» (VI, 692).

Язвительно дано описание бала у губернатора, на котором, словно на выставке, показан «цвет» провинциального общества, с «блистающей гирляндою дам» «просто приятных» и «приятных во всех отношениях». Гоголь жестоко высмеивает эту блистающую пошлость, эту фальшивую видимость благополучия, прикрывающие отвратительный и страшный облик крепостнического общества.

Раздосадованный пьяной болтовней Ноздрева, Чичиков проговаривается об истинной цене этой показной роскоши: «Ну, чему сдуру обрадовались? В губернии неурожаи, дороговизна, так вот они за балы! Эк штука: разрядились в бабьи тряпки! Невидаль: что иная навертела на себя тысячу рублей! А ведь на счет же крестьянских оброков или, что еще хуже, на счет совести нашего брата. Ведь известно, зачем берешь взятку и покривишь душой: для того, чтобы жене достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их называют. А из чего? чтобы не сказала какая-нибудь подстёга Сидоровна, что на почтмейстерше лучше было платье, да из-за нее бух тысячу рублей» (VI, 174).

этого чиновнического аппарата сверху донизу выступают как гнусные и алчные хищники. Таков чиновник губернской канцелярии Иван Антонович «кувшинное рыло» — законченный и типический образ наглого взяточника и вымогателя.

Гоголь разоблачал все уродство, всю грязь жизни господствующих верхов, для того чтобы показать то зло, которое они приносили стране. Его ненависть к «мертвым душам» царской крепостнической России определялась его любовью к народу, к России народной. Обличая и разоблачая крепостников-помещиков и чиновников, Гоголь тем самым становился на защиту народа. Образ родины и образ народа проходят через всю поэму, определяя ее идейную направленность, остроту сатирического изображения отрицательных персонажей, возникая как утверждающее начало в лирических отступлениях поэмы.

Герцен справедливо усмотрел в поэме Гоголя не только «историю болезни», не только «крик ужаса и стыда», но и протест, не только «горький упрек современной Руси», но и веру писателя в свой народ, в его живые творческие силы. «Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он видит удалую, полную силы национальность».46

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

«Мертвые души». Въезд Чичикова в губернский город. Гравюра на дереве
Е. Е. Бернардского по рисунку А. А. Агина. 1846.

«мертвые души» николаевской России, всех этих Собакевичей, Ноздревых, Плюшкиных. За этим страшным миром крепостной действительности Гоголь почувствовал и биение здорового народного пульса, увидел живую душу России — ее народ. Это и придало разящую силу его сатире, наполнило поэму патриотическим и оптимистическим пафосом, который с такой проникновенностью сказался там, где писатель говорит о своей родине, о своем народе, таящем в себе огромные подспудные силы, связанные и скованные крепостническим режимом.

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

«Мертвые души». Чичиков у Плюшкина. Гравюра
на дереве Е. Е. Бернардского по рисунку
А. А. Агина. 1846.

Помещичьей и чиновничьей России Гоголь противопоставил в своей поэме образ родины. Во имя этой живой народной России писатель и подвергает осмеянию и обличению «мертвые души» помещиков-крепостников.

но характерных зарисовках отдельных его представителей, таких, например, как могучий волжский бурлак Абакум Фыров.

Гоголь с огромной чуткостью уловил и то нарастание народного недовольства, которое так явственно выступало в смутных слухах и толках чиновников города. Рассказывая о появлении панических слухов, толков, опасений как о явлении типическом для тогдашней жизни, Гоголь передает самую атмосферу, в которой жили помещики и бюрократия, наполненную тревожным ожиданием. Все время чувствуется стоящая за порогом помещичьих домов, за пределами тусклой и ничтожной жизни провинциальных городков, чей покой охраняется всяческими Держимордами, угрюмая и бурлящая, народная крестьянская Русь, с ее клокочущей, с трудом сдерживаемой ненавистью к помещичьему классу. Как огневые зарницы вспыхивают на страницах «Мертвых душ» эпизодические, но яркие сцены крестьянского недовольства, озаряющие, хотя и на мгновение, всю безрадостную и мрачную картину умирания и распада помещичье-бюрократического общества.

Такова девятая глава поэмы, повествующая о переполохе в губернском городе в связи с похождениями Чичикова. Нарастающие нелепые слухи, беспокойство доселе благополучных обывателей города N., — все это передает ту атмосферу тревоги, которая охватила тогдашнюю дворянскую и чиновничью Россию в связи с усилением крестьянских волнений. В этих разговорах, вскрывающих с необычайной резкостью и смелостью как настроения дворянского общества, так и недовольство крестьян, Гоголь не только не обходит вопросов крепостного права, но и прямо откликается на них. Злая ирония, с которой он говорит как о мерах «военной жестокости», так и о «кротости» предложений губернских «политиков», лучше всего свидетельствует, что он прекрасно понимал помещичий антинародный характер этих предложений. В толках и опасениях чиновников Гоголь передал настроения испуга перед народным недовольством, охватившим господствующие классы: «Многие сильно входили в положение Чичикова, и трудность переселения такого огромного количества крестьян их устрашала необыкновенно»; стали сильно «опасаться, чтобы не произошло даже бунта, особенно между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова. На это полицеймейстер заметил, что бунта нечего опасаться, что в отвращение его существует власть капитан-исправника и земской полиции... Многие предложили свои мнения насчет того, как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова» (VI, 458—459).

Гоголь иронически добавляет при этом, что «мнения были всякого рода. Были такие, которые уж чересчур отзывались военною жестокостью и строгостью, едва ли не излишнею, были, однако же, и такие, которые дышали кротостью. Почтмейстер заметил, что Чичикову предстоит священная обязанность, что он может быть среди своих крестьян некоторым образом отцом, ввести даже благодетельное просвещение, и при этом случае отозвался с большою похвалой об Ланкастеровой системе взаимного обучения» (VI, 459). С едкой иронией говорит здесь Гоголь о дворянских «либералах», которые возлагали свои упования на «благодетельное просвещение» и рассуждали подобно «вольнодумцу» почтмейстеру.

Дробяжкина. Это «происшествие», взволновавшее чиновников города, является прямым отражением повсеместных крестьянских выступлений и бунтов, не раз кончавшихся убийствами ненавистных помещиков и их ставленников. Дробяжкин заслужил особую ненависть к себе своими любострастными преследованиями деревенских баб и девок. Гоголь рассказывает, что крестьяне «снесли с лица земли» «земскую полицию в лице заседателя». Дело об «убиении» чиновника постарались «замять», так как неизвестно было, «кто из крестьян именно участвовал, а всех их много», но факт расправы возмущенных крестьян с полицией тревожил испуганное воображение чиновников: «...земскую полицию нашли на дороге, мундир или сертук на земской полиции был хуже тряпки, а уж физиогномии и распознать нельзя было» (VI, 194). История о Дробяжкине рассказана Гоголем как типическая история, она звучит как грозное предостережение, напоминая о том подлинном настроении крестьянских масс, которое сказалось не в холуйской «философии» Селифана, а в проявлениях крестьянского гнева против помещиков.

Выражением глубокого недовольства широких масс, того стихийного, еще не оформившегося протеста, который хотя и смутно, но был уловлен и передан Гоголем, — является и «Повесть о капитане Копейкине». Повесть эта не была пропущена цензурой, и писателю пришлось написать совершенно иной подцензурный вариант.

В «Повести о капитане Копейкине» Гоголь выступил с резкой критикой и обличением бюрократических верхов. Инвалид Отечественной войны 1812 года капитан Копейкин пытается добиться справедливости и помощи. Однако он встречается с бездушным издевательским отношением к себе со стороны министра, раздраженного его просьбами. За свое непочтительное отношение к власти Копейкин препровождается по этапу в Сибирь, а затем, по слухам, дошедшим до напуганных чиновников, он якобы становится атаманом разбойников в рязанских лесах. В воображении чиновников капитан Копейкин — своего рода знамение времени, выражение тех угрожающих симптомов «непокорства», которые проявлялись в народе. Характерно, что образ капитана Копейкина подсказан был Гоголю народной песней.

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

«Мертвые души». Чичиков. Гравюра на дереве

1846.

Гоголя волнует и тревожит судьба народа, его будущее. Этой тревогой, а вместе с тем, и горячей верой в народ, в его мощь, в его великое будущее проникнута вся поэма. Перечисляя крестьян, купленных Чичиковым, Гоголь с гордостью рассказывает о них как о великих тружениках, как о людях широкого душевного размаха. Здесь и «богатырь» плотник Степан, который «в гвардию годился бы», замечательный мастер, честный труженик, который «все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы» и «притаскивал всякой раз домой целковиков по сту». Или сапожник Максим Телятников, бесхитростная история жизни которого тут же рассказана — и учение у немца, бившего его ремнем, и то, что Телятников стал «чудо, а не сапожник», и попытку его уйти на оброк и разбогатеть, и безрадостный конец — такова типичнейшая судьба русского крестьянина, оброчного мастерового (VI, 136, 137). Во всех этих характеристиках подчеркнута одаренность, терпение, удаль и в то же время безвыходность положения крепостного человека, все попытки которого выбиться из крепостной неволи кончались кабаком или гибелью. С горьким чувством восклицает Гоголь, рисуя печальную судьбу извозчика, отпущенного на оброк: «Эх, русский народец! не любит умирать своею смертью!» (VI, 137).

Особенной поэтической силы и пафоса достигает Гоголь, рисуя образ крестьянина, сбежавшего от крепостной неволи, — бурлака Абакума Фырова, «взлюбившего вольную жизнь». Этот образ приобретает обобщенный символический смысл, передавая вольнолюбивую и широкую натуру, талантливость и могучую природу русского человека. Здесь Гоголь от иронически насмешливого отношения к своим героям, от горького смеха сквозь слезы переходит к изображению подлинно героического образа. Меняется самый стиль и слог повествования, приобретая ту эпическую силу и яркость, которые напоминают героический эпос «Тараса Бульбы».

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

«Мертвые души». Обложка, рисованная Н. В. Гоголем. 1846.

«могучем пространстве», согретый пламенной любовью к ней писателя-патриота.

Высокие идеалы писателя, его понимание своего писательского долга, величественная идея патриотического служения народу, с такой силой высказанные Гоголем в «Тарасе Бульбе» и в лирических отступлениях «Мертвых душ», определяют и обличительный пафос его сатиры. Создавая свои произведения, Гоголь утверждал в них положительный идеал, то прекрасное и могучее начало, которое он видел в русском народе.

Этот пафос утверждения положительного начала, народного характера, русского богатырства звучит в лирико-эпических «отступлениях» первого тома «Мертвых душ», раскрывающих с такой силой и прозорливостью героизм и широту русского национального характера, «богатырство» русского народа.

В необъятных просторах России, в ее шири видит писатель воплощение широкого размаха характера русского народа, его мужества и свободолюбия. Рисуя картину России, Гоголь говорит об этом необъятном просторе, порождающем богатырский характер русского человека, его устремленность к будущему: «Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» (VI, 221).

В «Мертвых душах», — писал Белинский, — Гоголь «стал русским национальным поэтом во всем пространстве этого слова. При каждом слове его поэмы читатель может говорить: „Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!“. Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы...» (VII, 254—255).

Образ родины, возникающий в лирических отступлениях поэмы, — это образ России народной, России будущего. Именно этот образ родины возникает из знаменитого лирического уподобления Гоголем России несущейся «тройке птице». Заключительная картина первой части «Мертвых душ» полна глубочайшего смысла и значения. Исчезающая вдали тройка с Чичиковым словно уносит с собой всю неприглядную «тину мелочей», страшный в своей животной неподвижности мир Собакевичей и Плюшкиных. И на ее месте вырастает уже поэтически прекрасный образ России, стремительно несущейся вперед: «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи» (VI, 246).

Эта «птица тройка» олицетворяет в поэме все лучшее, смелое, широкое, могучее и прекрасное, что таится в народе, составляет сущность национального русского характера. Поэтому столь величественно прекрасны пророческие слова Гоголя, заключающие первый том поэмы: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится, вся вдохновенная богом!.. Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земли, и косясь постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства» (VI, 247).

Гоголь смог передать лишь самое стремление русского народа вперед, пробуждение в нем скованных сил, но определить и увидеть то направление, по которому должно идти это движение вперед, он не смог. Чувствуя всей силой гениального художника пробуждение народа, веря в его могучие, творческие силы, Гоголь в условиях своей эпохи не смог увидеть конкретную историческую перспективу. Поэтому романтически неопределенны и образы, выражающие это движение.

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

«Мертвые души». Повесть о капитане Копейкине. Гравюра
на дереве Е. Е. Бернардского по рисунку А. А. Агина.
«Иллюстрированный альманах». 1848.

И стрелою несущаяся тройка и кони, «заслышавшие с вышины знакомую песню», и «чудным звоном заливающийся колокольчик» — все эти поэтические образы передают лишь стихийное, еще не осознанное самим автором начало «движения». Оттого и нет ответа на вопрос, поставленный Гоголем: «Русь, куда ж несешься ты, дай ответ?» (VI, 247). Всем сердцем приветствуя это стремительное движение России вперед, веря в великое предназначение ее народа, Гоголь на поставленный им вопрос не смог дать ответа.

«так называемыми патриотами» и связанную с нею «притчу» о Кифе Мокиевиче и сыне его Мокии Кифовиче. Гоголь здесь резко полемизирует с тем официальным «квасным патриотизмом», который свойствен был как правительственным кругам, так и славянофилам. Давая заранее отпор всем тем реакционным силам, которые в свое время выступали против «Ревизора», упрекая писателя в искаженном изображении действительности, Гоголь противопоставляет им подлинный патриотизм, основанный на любви к народу и родине, патриотизм, направленный на обличение и борьбу с теми темными сторонами действительности, которые препятствуют развитию народных сил.

«Еще падает обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устраивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мнению их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: „Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это всё, что ни описано здесь, это всё наше, — хорошо ли это? А что скажут иностранцы? Разве весело слышать дурное мнение о себе? Думают, разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты!“» (VI, 243).

«Мертвые души» — вершина творчества Гоголя. Эта грандиозная эпопея, охватывающая, по выражению самого писателя, «всю Русь», оказала исключительно сильное воздействие на дальнейшее развитие русской литературы. Национальное своеобразие «Мертвых душ» сказалось прежде всего в идейной насыщенности поэмы Гоголя, в ее передовой, демократической направленности, в беспощадном осуждении не только крепостнического режима, но и самых отвратительных проявлений духовного и морального разложения эксплуататорского общества, порабощающего и уродующего личность человека.

Не менее важно отметить и художественное новаторство «Мертвых душ». Наряду с Пушкиным Гоголь являлся «отцом» русской прозы, как сказал о нем Н. Г. Чернышевский (III, 13). Гоголь создал новые национально-своеобразные и высоко художественные формы реалистического, социального романа, который изображал не только личную судьбу человека, не борьбу индивидуума с обществом за право на личную жизнь, что прежде всего характеризовало западноевропейский роман того времени, но судьбы общественных групп, общее, типическое начало. Этим определялась и новизна композиции произведения, позволявшей включить в роман самых различных героев, показать «всю Русь». О таком новом типе романа позже писал М. Е. Салтыков-Щедрин. В отличие от исчерпавшего себя «семейного романа» Гоголь, по словам Щедрина, являлся зачинателем романа социального: «В этом случае я могу сослаться на величайшего из русских художников, Гоголя, который давно провидел, что роману предстоит выйти из рамок семейственности».47

«Мертвые души» поэмой, подчеркнув тем самым лирико-эпический характер своего произведения.

Говоря о своеобразии такого жанра, как сатирическая эпопея, Гоголь в своей «Учебной книге словесности» писал:

«В новые веки произошел род повествовательных сочинений, составляющих как бы средину между романом и эпопеей, героем которого бывает хотя частное и невидное лицо, но однако же, значительное во многих отношениях для наблюдателя души человеческой. Автор ведет его жизнь сквозь цепь приключений и перемен, дабы представить с тем вместе вживе верную картину всего значительного в чертах и нравах взятого им времени, ту земную, почти статистически схваченную картину недостатков, злоупотреблений, пороков и всего, что заметил он во взятой эпохе и времени достойного привлечь взгляд всякого наблюдательного современника...» (VIII, 478—479).

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 9

К числу таких «малых эпопей» Гоголь относил «Дон Кихота» Сервантеса и «Неистового Роланда» Ариосто, но прежде всего под это определение подходит поэма самого Гоголя.

Сюжет поэмы, основанный на разъездах Чичикова по России с целью покупки «мертвых душ» крепостных крестьян, давал Гоголю большую свободу для включения в свое повествование самых разнообразных эпизодов и персонажей. «Пушкин находил, — писал впоследствии сам автор, — что сюжет „Мертвых душ“ хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров» (VIII, 440).

«Ревизором», реакционная критика встретила поэму Гоголя грубой бранью. Граф Ф. Толстой («американец») заявлял в обществе, что Гоголь «враг России, и что его следует в кандалах отправить в Сибирь».48«Русском вестнике», отказывал Гоголю в какой-либо верности изображенных им картин действительности, видя в «Мертвых душах» лишь карикатуру и неправдоподобное изображение «грязных» сторон жизни.49Сенковский писал в «Библиотеке для чтения», что в поэме Гоголя лишь «зловонные картины» и «грязь на грязи».50

Несколько иной характер имели отзывы друзей Гоголя из славянофильского лагеря. Если Полевой объявил в своей статье, что «Мертвые души» не имеют никакого отношения к русской действительности, являясь злостной выдумкой автора, то К. Аксаков и С. Шевырев в своих статьях о поэме Гоголя пытались всячески преуменьшить ее сатирическое, разоблачительное значение. К. Аксаков в брошюре «Несколько слов о поэме Гоголя», а затем в статье, помещенной в «Москвитянине», пытался истолковать поэму в славянофильском духе, как апофеоз русской жизни, как поэтизацию действительности. Он видел в поэме Гоголя «возрождение древнего эпоса», новую «Илиаду», отказываясь признавать в «Мертвых душах» критическую сторону. Для К. Аксакова поэма Гоголя лишь «примирение» с жизнью, утверждение ее положительного начала. С. Шевырев в свою очередь договорился до того, что даже в Селифане и Петрушке готов был видеть положительных героев, выражение народного характера.

«Мертвые души» — прежде всего разоблачение действительности, отрицание крепостнического строя. Пафос поэмы Гоголя, ее идейный смысл Белинский видел «в противоречии общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом...» (VII, 444).

Отмечая противоречия между уродливыми социальными формами, которые сковывали развитие русской жизни, с положительным, жизненным, «субстанциальным» началом, заложенным в народе, в национальном характере русского человека, Белинский тем самым раскрывал глубокий идейный демократический смысл поэмы Гоголя.

Однако в положительном идеале русского «богатырства», утверждаемом Гоголем в первом томе «Мертвых душ», уже намечались известные тенденции той двойственности мировоззрения писателя, которые получили свое дальнейшее развитие впоследствии, так отрицательно сказавшись на втором томе поэмы. Противопоставляя крепостнической действительности, «мертвым душам» помещичьего общества — народ, его, говоря словами Белинского, «субстанцию», его национальную сущность, Гоголь, однако, не определяет конкретного и исторического характера этой «субстанции».

«мужа, одаренного божественными доблестями», в неясности представлений писателя о сущности национального характера и о будущих путях развития России Белинский увидел основание для тревоги и тогда же высказал свои сомнения:

«Не зная, как, впрочем, раскроется содержание „Мертвых душ“ в двух последних частях, — писал Белинский, — мы еще не понимаем ясно, почему Гоголь назвал „поэмою“ все произведение, и пока видим в этом названии тот же юмор, каким растворено и проникнуто насквозь это произведение. Если же сам поэт почитает свое произведение „поэмою“, содержание и герой которой есть субстанция русского народа, — то мы не обинуясь скажем, что поэт сделал великую ошибку: ибо, хотя эта „субстанция“ глубока, и сильна, и громадна (что́ уже ярко проблескивает и в комическом определении общественности, в котором она пока проявляется и которое Гоголь так гениально схватывает и воспроизводит в „Мертвых душах“), однако субстанция народа может быть предметом поэмы только в своем разумном определении, когда она есть нечто положительное и действительное, а не гадательное и предположительное, когда она есть уже прошедшее и настоящее, а не будущее только...» (VII, 433—434).

Возражая здесь против неопределенности в понимании и истолковании сущности русского народа и его «субстанции», Белинский видел именно в этой неопределенности и основной недостаток поэмы — неопределенность самого мировоззрения писателя, который не в состоянии поэтому ответить на вопросы, поставленные действительностью о путях и роли русского народа в условиях его порабощения феодально-крепостническим строем.

36 А. И. , Избранные сочинения, 1937, стр. 407.

37 Н. В. Гоголь в письмах и воспоминаниях. М., 1931, стр. 247.

38 Ленин

39 А. И. Герцен, Избранные сочинения, 1937, стр. 407.

40 Ред.

41 А. И. Герцен, Полн. собр. соч., т. III, Пгр., 1919, стр. 35.

42 Ленин

43 В. И. Ленин, Сочинения, т. 3, стр. 517.

44 Ленин, Сочинения, т. 7, стр. 180.

45 Герцен

46 Там же.

47 Н. Щедрин ), Полн. собр. соч., т. X, Гослитиздат, М., 1936, стр. 56.

48 С. Т. Аксаков

49 «Русский вестник», 1842, № 5 и 6, отд. III, стр. 40, 43.

50 «Библиотека для чтения», 1842, т. 53, отд. VI, стр. 32, 37.

Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14