Глава 8
Гоголь покинул Россию в разгар жесточайшей реакции, в год закрытия «Телескопа», в котором деятельно сотрудничал молодой Белинский. За помещение «Философических писем» Чаадаева редактор «Телескопа» Н. И. Надеждин был сослан, а сам Чаадаев объявлен сумасшедшим. «Светская чернь» уже подготавливала убийство Пушкина. Писатель-патриот, горячо любивший свою родину, Гоголь тяжело переживал отъезд, вернее — свое добровольное изгнание. Величайший художник-реалист, помогавший пробуждению народа, он вынужден был бежать от удушливой атмосферы николаевской реакции, от злобной травли «светской черни». Но порывая с официальной царской Россией, Гоголь продолжал горячо любить свою родину и свой народ. Он и на чужбине полностью живет интересами и нуждами своей страны.
За границей Гоголь продолжает работу над своим величайшим созданием — поэмой «Мертвые души». Сюжет поэмы, как и сюжет «Ревизора», был подсказан ему Пушкиным. Гоголь начал свою работу над поэмой еще до окончания «Ревизора». В письме к Пушкину от 7 октября 1835 года он сообщал: «Начал писать „Мертвых душ“. Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтиться. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь» (X, 375).
Гоголь первоначально направился в Швейцарию. За границей писатель живет одной лишь мыслью о России, остро и болезненно переживая разлуку с родиной. Зиму Гоголь провел в Париже. Здесь он знакомится с знаменитым польским поэтом Мицкевичем. В Париже он также продолжает работу над «Мертвыми душами». В письме к Жуковскому от 12 ноября 1836 года он сообщал: «...я принялся за „Мертвых душ“, которых было начал в Петербурге. Всё начатое переделал я вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись... Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то... какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем!.. „Мертвые“ текут живо, свежее и бодрее, чем в Веве <Швейцария>, и мне совершенно кажется, как будто я в России: передо мною все наши, наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы, словом вся православная Русь» (XI, 73—74).
отношение Гоголя к политической жизни Франции, а затем и Италии, где он провел особенно длительное время, весьма характерно для писателя. Он стремится отгородиться от «политики», его пугает нарастание революционного подъема, в причинах и характере которого ему трудно разобраться.
Западноевропейская жизнь была чужда Гоголю и тем, что в ней он видел враждебные ему черты капиталистического развития и угрозу революционных потрясений. Справедливо осуждая отрицательные, бесчеловечные стороны капитализма, Гоголь в то же время не видел на Западе тех передовых сил, которые могли ему противостоять, да и самый процесс капиталистического развития внушал ему отвращение и страх. Этим объясняется односторонность его критики капитализма, которому он противопоставлял идеализацию патриархального прошлого.
В Париже Гоголь получил глубоко потрясшее его известие о смерти Пушкина. «Никакой вести хуже нельзя было получить из России, — писал Гоголь Плетневу. — Всё наслаждение моей жизни, всё мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его пред собою...» (XI, 88).
После смерти Пушкина Гоголя все чаще посещают сомнения в правильности избранного им пути, одолевают те тревожные мысли и настроения, которые впоследствии и приводят его к душевному и идейному кризису. Пребывание за границей было вынужденным изгнанием писателя, оскорбленного и уязвленного травлей светской черни. Гибель Пушкина, убитого ею, произвела на него особенно тягостное впечатление, и Гоголь решает задержаться за границей. В ответ на приглашение М. П. Погодина вернуться в Россию Гоголь пишет ему из Рима: «Ты приглашаешь меня ехать к вам. Для чего? не для того ли, чтобы повторить вечную участь поэтов на родине! Или ты нарочно сделал такое заключение после сильного тобой приведенного примера, чтобы сделать еще разительнее самый пример. Для чего я приеду? Не видал я разве дорогого сборища наших просвещенных невежд?.. » (XI, 91).
Говоря об этой трагической судьбе Пушкина, о ненавистном ему «сборище просвещенных невежд», Гоголь в то же время подчеркивает свою беспредельную любовь к родине, угнетаемой и унижаемой «благородным аристократством», подлостью «безмозглого класса людей»: «О! когда я вспомню наших судий, меценатов, ученых умников, благородное наше аристократство... Сердце мое содрагается при одной мысли. Должны быть сильные причины, когда они меня заставили решиться на то, на что я бы не хотел решиться. Или ты думаешь мне ничего, что мои друзья, что вы отделены от меня горами? Или я не люблю нашей неизмеримой, нашей родной русской земли?
«Я живу около года в чужой земле, вижу прекрасные небеса, мир, богатый искусствами и человеком. Но разве перо мое принялось описывать предметы, могучие поразить всякого? Ни одной строки не мог посвятить я чуждому. Непреодолимою цепью прикован я к своему, и наш бедный, неяркий мир наш, наши курные избы, обнаженные пространства предпочел я лучшим небесам, приветливее глядевшим на меня. И я ли после этого могу не любить своей отчизны? Но ехать, выносить надменную гордость безмозглого класса людей, которые будут передо мною дуться и даже мне пакостить. Нет, слуга покорный» (XI, 91—92).
Отрыв Гоголя от передовых деятелей общественной борьбы в России, а также круг знакомств, в котором вращался за границей писатель, не способствовали правильному решению вопросов, встававших перед ним. Роль в жизни Гоголя П. А. Плетнева, В. А. Жуковского, М. П. Погодина, Н. М. Языкова, С. П. Шевырева с этого времени все более и более возрастает.
«Рим» (1839—1841).
В этой повести Гоголь дает сравнительную характеристику Парижа и Рима, в которой ярко отразились впечатления самого писателя от пребывания за границей. Париж — это центр Европы, наиболее полное выражение тех бурных стремлений, которые отличали политическую жизнь тех лет: «Вот он, Париж, это вечное, волнующееся жерло, водомет, мечущий искры новостей, просвещенья, мод...» (III, 222, 223). С острым сарказмом показывает Гоголь социальные противоречия большого города, порожденные властью золота. Гоголь тонко подмечает в этой жизни большого европейского города лицемерие, парадный блеск, прикрывающий в сущности холодный эгоизм, черствую натуру собственника, показной лоск буржуазной культуры: «В движении торговли, ума, везде, во всем видел он <герой повести> только напряженное усилие и стремление к новости. Один силился пред другим, во что бы то ни стало взять верх, хотя бы на одну минуту. Купец весь капитал свой употреблял на одну только уборку магазина, чтобы блеском и великолепием его заманить к себе толпу. Книжная литература прибегала к картинкам и типографической роскоши, чтоб ими привлечь к себе охлаждающееся внимание» (III, 227).
«Ревизор». Первоначальный вариант. Сцены, не включенные Н. В. Гоголем в окончательную
редакцию. Копия с автографа с пометой Гоголя: «Две сцены, выключенные
».
В своей критике новых буржуазных порядков Гоголь достигает большой прозорливости и меткости. Но, наряду с этой справедливой критикой, Гоголь идеализирует те черты патриархальности, которые он находил в Риме, городе подлинного и высокого искусства. В Риме, по мнению Гоголя, воплотилось то прекрасное, гармоническое и величественное начало, которого лишен был Париж с его суетной и ненасытной жаждой наслаждений и перемен. «И как пред этой величественной прекрасной роскошью, — восклицает Гоголь, говоря о своем герое, вернувшемся в Рим, — показалась ему теперь низкою роскошь XIX столетия, мелкая, ничтожная роскошь, годная только для украшенья магазинов..., низведшая к ремеслу искусство» (III, 235—236). В этой патриархальности и поэзии прошлого Гоголь видит противодействие губительным и развращающим человека сторонам буржуазного общества, с его лицемерием, эгоизмом, жаждой обогащения. Ему были близки не только прекрасные памятники прошлого, но и сам итальянский народ, в котором он видел «что-то младенчески благородное», «чувство собственного достоинства», «высокое чувство справедливости» (III, 243—245).
Однако в своей идеализации прошлого Гоголь был далек от стремления к воскрешению средневековья, от идеализации реакционных сторон феодализма. В прошлом его привлекала та красота искусства, то величие творчества, которые были утрачены и поруганы в условиях торжества буржуазии. Древнее античное и народное искусство Италии противопоставляется им «меркантильности», измельчанию, приниженности искусства и культуры в буржуазном обществе.
Пробыв на чужбине около трех лет, Гоголь начинает тяготиться своим пребыванием за границей и осенью 1839 года приезжает в Россию для устройства своих семейных дел. В Петербурге Гоголь встречается с Белинским, с которым он познакомился еще в 1835 году. Встречи и беседы с Белинским ободрили Гоголя, способствовали укреплению в нем сознания его общественной роли писателя-сатирика, обличителя крепостнического общества. 10 января 1840 года Белинский писал К. С. Аксакову: «Поклонись от меня Гоголю и скажи ему, что я так люблю его, и как поэта, и как человека, что те немногие минуты, в которые я встречался с ним в Питере, были для меня отрадою и отдыхом».34
«официальной народности», как Погодин и Шевырев. Погодин и Шевырев старались направить творчество Гоголя по желательному для них пути безобидного юмора, ослабить обличительный характер его сатиры, вытравить ее демократические тенденции. Они всячески стремились изолировать Гоголя от влияния Белинского, противопоставляя его демократической позиции свою идеализацию патриархальных начал.
9 мая 1840 года Гоголь отметил день своих именин, устроив обед в саду Погодина. Среди гостей был Лермонтов, читавший Гоголю отрывки из еще не напечатанной поэмы «Мцыри». Гоголь высоко оценил творчество Лермонтова, видя в нем подлинную народность. По поводу «Песни про купца Калашникова» Гоголь писал, что в этом произведении, созданном «в духе народном», «отгаданы дух и время» (VIII, 483), а о его прозе, что «никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой. Тут видно больше углубленья в действительность жизни; готовился будущий великий живописец русского быта...» (VIII, 402).
Обогащенный впечатлениями от пребывания на родине, Гоголь в мае 1840 года вновь едет в Италию. В Риме летом 1841 года была завершена работа над первым томом «Мертвых душ», а в октябре 1841 года Гоголь снова возвращается в Россию, чтобы напечатать свое новое произведение. Когда рукопись «Мертвых душ» попала в Московский цензурный комитет, то председатель его Голохвастов решительно воспротивился печатанию поэмы: «Нет, этого я никогда не позволю, — заявил он, по словам Гоголя, — душа бывает бессмертна; мертвой души не может быть, автор вооружается против бессмертья». Когда же ему разъяснили, что речь идет о ревизских душах, то «произошла еще бо̀льшая кутерьма», «этого и подавно нельзя позволить..., это значит против крепостного права». На уверения в том, что на крепостное право в поэме нет и намека, Голохвастов и другие цензоры, как рассказывает Гоголь в том же письме к Плетневу, указывали, что «предприятие Чичикова... » (XII, 28—29).
Таким образом, о печатании поэмы в Москве не приходилось и думать. Встретившись с приехавшим в Москву Белинским, Гоголь просил его передать рукопись в петербургскую цензуру и помочь ее скорейшему прохождению. Белинский охотно согласился и отвез первый том «Мертвых душ» в Петербург. Цензор Никитенко под давлением литературных кругов пропустил поэму, но потребовал удаления из нее «Повести о капитане Копейкине», которую Гоголю пришлось совершенно переделать в угоду цензуре.
Белинский всячески стремился вырвать Гоголя из окружения Погодина и Шевырева, оказывавших вредное влияние на писателя. Эти представители реакционных кругов настолько «опекали» Гоголя, что даже самая встреча его с Белинским была устроена втайне от них. Сообщая из Петербурга о высылке рукописи «Мертвых душ», Белинский вновь обратился к Гоголю с призывом принять участие в «Отечественных записках», единственном журнале на Руси, — как писал Белинский, — «в котором находит себе место и убежище честное, благородное и... умное мнение».35 Гоголь не решился принять это предложение Белинского.
34 Белинский. Письма. Редакция Е. А. Ляцкого, т. II, СПб., 1914, стр. 25.
35 Белинский