Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.)
Глава 11

Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Глава 11

Письмо Белинского произвело на Гоголя огромное впечатление. В ответном письме он сообщал: «Я не мог отвечать скоро на ваше письмо. Душа моя изнемогла, все во мне потрясено, могу сказать, что не осталось чувствительных струн, которым не было бы нанесено поражения...» (XIII, 360). Гоголь признал, что оторвался от России: «...мне показалось только то непреложной истиной, — писал он Белинскому, — что я не знаю вовсе России, что многое изменилось с тех пор, как я в ней не был» (XIII, 360). Он понял, что ему необходимо возвратиться на родину, увидеть все собственными глазами. Однако, даже признав ошибочность издания «Переписки», Гоголь уже не смог до конца преодолеть те реакционно-утопические идеи, которые были им высказаны в этой книге.

Революционно-демократическая критика глубоко раскрыла причины духовной драмы Гоголя.

По словам Н. А. Добролюбова, Гоголь «не смог идти до конца по своей дороге» сатирического разоблачения действительности, потому что он не имел ясных и отчетливых политических взглядов. «Изображение пошлости жизни, — писал Добролюбов, — ужаснуло его; он не сознал, что эта пошлость не есть удел народной жизни, не сознал, что ее нужно до конца преследовать, нисколько не опасаясь, что она может бросить дурную тень на самый народ. Он захотел представить идеалы, которых нигде не мог найти».60

Н. Г. Чернышевский указывал, что отсталость Гоголя как мыслителя во многом определялась теми условиями, в которых складывалось его мировоззрение. «На удел человека, — писал Чернышевский, — достается только наслаждаться или мучиться тем, что дает ему общество. С этой точки мы должны смотреть и на Гоголя. Напрасно было бы отрицать его недостатки: они слишком очевидны: но они были только отражением русского общества. Лично ему принадлежит только мучительное недовольство собой и своим характером, недовольство, в искренности которого невозможно сомневаться, перечитав его „Авторскую исповедь“ и письма; это мучение, ускорившее его кончину, свидетельствует, что по натуре своей он был расположен к чему-то гораздо лучшему, нежели то, чем сделало его наше общество. Лично ему принадлежит также чрезвычайное энергическое желание пособить общественным недостаткам и своим собственным слабостям. Исполнению этого дела он посвятил всю свою жизнь. Не его вина в том, что он схватился за ложные средства: общество не дало ему возможности узнать вовремя о существовании других средств» (IV, 640—641).

Указывая на противоречия в творчестве Гоголя, Чернышевский видел основную причину их в «тесноте горизонта», в отсутствии системы политически определившихся взглядов писателя. Гоголь не смог подняться до осмысления социальной природы всех общественных отношений. В этом и была слабость писателя, во многом обусловившая и отдельные противоречия в его творчестве 30-х годов и тот кризис, который произошел с Гоголем в 40-е годы.

В 1846—1847 годах Гоголь под влиянием охвативших его религиозно-охранительных настроений пытался также заново пересмотреть и обличительное значение «Ревизора», написав «Развязку Ревизора» и «Дополнение к „Развязке Ревизора“». В этих драматизированных рассуждениях Гоголь пробовал объяснить смысл «Ревизора» не как социальной комедии, а как отражения в ней «душевной» жизни, моральных общечеловеческих недостатков общества: «...это наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас» (IV, 130). Однако превратить свою комедию в аллегорическое изображение «обитающих в душе нашей страстей» Гоголь, естественно, не смог. «Развязка Ревизора», реакционное истолкование пьесы самим Гоголем встретили резкую отповедь со стороны М. С. Щепкина, которому Гоголь послал свою «Развязку» с тем, чтобы тот поставил ее в свой бенефис.

Щепкин категорически отказался от постановки «Развязки» и отговорил Гоголя от ее напечатания. «Оставьте мне их <героев пьесы>, как они есть..., — писал он Гоголю. — Не давайте мне никаких намёков, что это-де не чиновники, а наши страсти; нет, я не хочу этой переделки: это люди, настоящие, живые люди, между которыми я взрос и почти состарился... Нет, я их вам не дам!».61

В ответ на это письмо Щепкина Гоголь заверил его, что он не собирается «отнять» у Щепкина городничего и прочих героев, соглашаясь оставить «всё при своем» (XIII, 348), т. е. подтверждая прежнюю редакцию и истолкование «Ревизора».

Прежде чем вернуться на родину, Гоголь совершил утомительное паломничество в Иерусалим и лишь в апреле 1848 года возвратился в Россию.

«Выбранные места» были горьким и тяжелым заблуждением писателя, утратившего представление об окружающей его действительности, выражением его слабости как мыслителя и человека. Под воздействием гневной критики Белинского Гоголь отказывается от той роли проповедника-моралиста, которую пытался взять на себя в «Выбранных местах», и вновь обращается к художественному творчеству, хотя до конца преодолеть свои ошибочные взгляды он уже не был в состоянии.

Последние годы жизни Гоголь неустанно работал над завершением второго тома своей поэмы. Однако непоследовательность и двойственность его идейных позиций, то обстоятельство, что он так и не смог до конца порвать с идеями «Выбранных мест», — определили и творческую незавершенность его труда, и те резкие противоречия, которые сказались во всем замысле и художественных образах второй части «Мертвых душ».

Во второй части «Мертвых душ» Гоголь говорит не только об уходящем, уродливом скопище представителей поместного дворянства, но стремится показать и нарождающееся новое, хотя именно это новое ему и трудно понять и правильно оценить. Нет достаточных оснований представлять себе замысел поэмы Гоголя в трех частях по образцу «Божественной комедии» Данте, как это делало буржуазное литературоведение. Несомненно, однако, что мысль писателя стремилась к построению такого монументального произведения, которое не только должно было дать широкую картину современной действительности, но и наметить пути преодоления застоя и косности крепостнических порядков.

последующих частях поэмы Гоголь хотел показать лишь положительных, «переродившихся» героев. Уже после написания «Выбранных мест» он сообщал в одном из своих писем: «Что же касается до II тома „Мертвых душ“, то я не имел в виду собственно героя добродетелей. Напротив, почти все действующие лица могут назваться героями недостатков. Дело только в том, что характеры прежних и что намеренье автора было войти здесь глубже в высшее значение жизни, нами опошленной, обнаружив видней русского человека не с одной стороны» (XIV, 152). Эти высказывания писателя свидетельствуют о том, что при всех изменениях замысла поэмы ее критический, реалистический характер неизменно сохранялся. Но теперь замысел Гоголя отнюдь не сводился к изображению галереи отрицательных героев, он должен был раскрыть противоречия современной действительности в широком социальном аспекте, показать тот путь, по которому должно было, по мнению автора, идти развитие России. Таким положительным образом, намечавшим новые начала, являлся для Гоголя прежде всего образ Улиньки. Это и есть тот образ русской женщины, которую обещал писатель показать еще в первой части поэмы. Гоголь стремится создать положительный образ русской девушки, родственной пушкинской Татьяне. Улинька противостоит миру «мертвых душ» своей душевной красотой, она благородна, чиста, добра. «Прямая и легкая, как стрелка», она влетала, как «солнечный луч» (VII, 40). Это стремительное, светлое начало выделяет Улиньку из неподвижности и косности дворянского существования, затягивающих Тентетникова в свое липкое болото.

Талант Гоголя-реалиста полностью сохраняется там, где он остается на позициях обличения фальши и распада крепостнического общества, в этом случае его образы сохраняли прежнюю типическую силу и яркость. Чернышевский писал по поводу второго тома «Мертвых душ»: «Да, Гоголь-художник оставался всегда верен своему призванию, как бы ни должны мы были судить о переменах, происшедших с ним в других отношениях. И действительно, каковы бы ни были его ошибки, когда он говорит о предметах для него новых, — но нельзя не признаться, перечитывая уцелевшие главы второго тома „Мертвых душ“, что едва он переходит в близко знакомые ему сферы отношений, которые изображал в первом томе „Мертвых душ“, как талант его является в прежнем своем благородстве, в прежней своей силе и свежести» (III, 13).

Замечательно сочными красками написан портрет помещика Петуха, обжоры и бездельника. Вся его деятельность и все его хозяйство служат для удовлетворения чревоугодия, превратившегося в своеобразную поэзию его жизни. Гоголь показал здесь, как «проедались дворянские имения». Петух — «барин старого покроя», хозяйство его приспособлено для удовлетворения безмерных гастрономических потребностей, а все помыслы его сосредоточены на еде. Самая наружность Петра Петровича, напоминавшего арбуз или пузырь, как говорит о нем Гоголь, подчеркивает его чревоугодие.

деревню выгонять на рыбную ловлю или устраивать пикники с песельниками и гребцами. В новых условиях эти барские затеи приводят к разорению, и недалек час, когда Петух, подобно Хлобуеву, вынужден будет расстаться со своим имением.

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 11

Н. В. Гоголь.
Гравюра на стали Ф. И. Иордана 1857 года с портрета Ф. А. Моллера 1841 года.

Иной характер представляет собой Хлобуев. Легкомыслие, мотовство, дворянские претензии и прихоти доводят его до полного разорения. Хлобуев не новый тип в русской литературе, неоднократно высмеивавшей, начиная с Новикова, расточительность и мотовство дворянских белоручек. Верно и правдиво изобразив бесхозяйственность и прожектерство Хлобуева, Гоголь, однако, пытается заставить его искупить свое легкомыслие в духе своих утопически-религиозных взглядов: откупщик Муразов предлагает Хлобуеву для покаяния и искупления своих прегрешений идти собирать на построение храма. Не менее типичен и полковник Кошкарев — злая карикатура на дворянское прожектерство и космополитизм. Он стремится вести хозяйство согласно «правилам» западноевропейской науки. Но абстрактная теория оказывается нелепой в применении к крепостнической действительности. Заведенные Кошкаревым «Комитет сельских дел», «Депо земледельческих орудий», «Школа нормального просвещения поселян» — смешны в условиях крепостного права. Сам Кошкарев распоряжается хозяйством лишь на бумаге, отдавая приказания во всевозможные комитеты и комиссии, подписывая резолюции, создавая запутанное бюрократическое делопроизводство. В разговоре с Чичиковым он развивает нелепые взгляды дворянских космополитов о том, что достаточно переодеть русских мужиков в парижский или немецкий костюм, и все дела пойдут на лад: «Много еще говорил полковник о том, как привести людей к благополучию. Парижский костюм у него имел большое значение. Он ручался головой, что если только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, — науки возвысятся, торговля подымется, и золотой век настанет в России» (VII, 63).

На деле все эти нелепые «прожекты» приводили и, конечно, не могли не приводить к новым злоупотреблениям, неразберихе, бестолковщине, чудовищному бюрократизму.

«мертвых душ», нарисовал широкую и правдивую картину разорения помещичьего хозяйства. Однако теперь основное внимание он обращает не на захолустных, отставших от жизни Собакевичей и Коробочек, а показывает типических представителей новых веяний времени. Таков прежде всего Тентетников, мечтающий о просвещенном переустройстве крепостнических порядков, прекраснодушный и безвольный мечтатель, «небокоптитель», по выражению Гоголя, чьи благие начинания, подобно прожектам Манилова, остаются неосуществленными.

Образом Тентетникова Гоголь во многом предварил тип Обломова, «лишнего человека» дворянского общества, погибающего от своего духовного бессилия, праздности, неприспособленности к какой-либо деятельности. Рисуя портрет Тентетникова, Гоголь сразу же раскрывает как основную черту «небокоптительства» — праздность и инертность, разрыв слова и дела, подчеркивает бесцельность его существования:

«Беспристрастно же сказать — он не был дурной человек, — он просто коптитель неба. Так как уже не мало есть на белом свете людей, которые коптят небо, то почему ж и Тентетникову не коптить его?» (VII, 9)

Тентетников сначала даже пытается посвятить свою деятельность в деревне «улучшению участи вверенных людей», но вскоре разочаровывается в своей хозяйственной деятельности. Гоголь показал ту глубокую пропасть, которая лежала между помещиком и крестьянами, как даже хорошие задатки людей погибали в условиях тогдашней действительности. Образ Тентетникова до некоторой степени противоречив: то он выступает смешным и бесполезным «небокоптителем», то в качестве носителя положительного начала, задавленного и искаженного общественными условиями.

Тентетников написан Гоголем иными красками, чем Манилов. Гоголь не дает гротескно подчеркнутых комических черт, но сопровождает его описание авторскими лирическими отступлениями. Любовь к Улиньке снова возвращает Тентетникова к жизни, и, видимо, в последующих главах Тентетников должен был бы занять значительное место.

«героем», сумевшим якобы найти выход из кризиса феодально-барщинной системы, является помещик Костанжогло.

Для Гоголя Костанжогло — образцовый хозяин, который сумел сочетать заботу о благосостоянии крепостного крестьянина с выгодой помещика, сумел оживить помещичье хозяйство, выведя его из состояния кризиса и застоя и показав пример преуспеяния. Костанжогло экономен, чрезвычайно бережлив даже в своем домашнем быту, презирает всякую роскошь и барские помещичьи затеи.

Совершенно очевидно, что образ Костанжогло подсказан Гоголю не столько реальной жизнью, сколько рецептами дворянской публицистики 30-х годов, ратовавшей за «образцового» помещика-хозяина, способного противостоять дворянскому разорению. Так, Д. Шелехов в «Библиотеке для чтения» еще в 1836 году рисовал облик «рассудительного хозяина», весьма схожего с Костанжогло.

Костанжогло не только рачительный сельский хозяин. Он соединяет в одном лице помещика и фабриканта: в своем имении он завел мануфактуры для тканья сукон и варки клея. Но Костанжогло не хочет признавать себя промышленником, по его словам, фабрики у него «сами завелись».

В то же время Костанжогло — противник фабрикантов, противник капиталистических отношений. Он держится за крепостную мануфактуру, пытается сочетать рационализацию помещичьего хозяйства с патриархальными началами. Поэтому он осуждает «умников», которые завели «конторы» и «мануфактуры», тех помещиков, которые «торгашами поделались», завели прядильные машины, вырабатывают «кисеи шлюхам городским». Костанжогло считает, что помещик должен прежде всего «возделывать землю» (VII, 67, 69).

«всякая дрянь дает доход» (VII, 68), выступает у Гоголя как защитник патриархальных начал и обличитель капиталистического «разврата». Костанжогло один из вариантов «примирения» непримиримых противоречий. В том и сказался утопизм Гоголя, что реальные противоречия действительности он пытался «лечить» нереальными, утопическими средствами.

«положительный» образ поэмы — откупщик Муразов. Муразов, по характеристике Костанжогло, способен управлять «целым государством», он обладатель миллионов (VII, 75). Откупщик и миллионер Муразов выступает в качестве носителя религиозно-нравственного начала. Богатство не мешает Муразову сохранить патриархальную простоту, он живет в неприхотливой комнате, одевается по-купечески. Муразов выступает моральным судьей Чичикова, он наставляет на путь истинный промотавшегося Хлобуева, тем самым являясь положительным героем второй части поэмы в духе славянофильских идей.

Эта искусственная, надуманная фигура, созданная на основе славянофильской утопии, также призвана разрешить неразрешимые противоречия. Костанжогло и Муразов не получились положительными героями, потому что их образы не только ничего общего не имели с реальностью, но выражали идеи, глубоко чуждые прогрессивному историческому развитию. Отсюда и художественная неудача этих образов, лишенных плоти и крови, остающихся бесцветными и надуманными схемами.

Взгляды Гоголя с наибольшей отчетливостью сказались в заключительной речи генерал-губернатора, на которой обрываются дошедшие до нас фрагменты второго тома «Мертвых душ». В этой речи генерал-губернатор развивает идею о возможности искоренения злоупотреблений «сверху» при помощи насаждения просвещенной и добросовестной администрации. При всей своей реакционно-утопической направленности речь князя содержит и яркую обличительную картину, горькие и тревожные слова правды о современном положении России. «Дело в том, — говорит у Гоголя князь, — что пришло нам спасать нашу землю, что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управленья, образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного» (VII, 126). Князь призывает бороться с этим «другим правленьем» «дурных чиновников», выполнить свой долг, понимаемый им в духе соблюдения существующих законов.

Такова программа «спасения» земли, в которой писатель не смог пойти дальше наивно-утопического призыва к самим же дворянам и чиновникам, к их моральному исправлению, к борьбе с «неправдой». Эта программа отгораживала Гоголя от лагеря революционной демократии, знаменовала отход писателя от передовых идей своей эпохи, приводила его к реакционному тупику.

второй части поэмы приобретала реакционный характер. «Мы должны сказать, — писал Чернышевский, — что на многих страницах второго тома, в противоречие с другими и лучшими страницами, Гоголь является адвокатом закоснелости; впрочем, мы уверены что он принимал эту закоснелость за что-то доброе, обольщаясь некоторыми сторонами ее...» (III, 12).

Для написания второго тома сам Гоголь считал, что ему «нужно будет очень много посмотреть в России самолично вещей, прежде чем приступить ко второму тому», — как сообщал он в письме к Шевыреву от 2 декабря 1847 года (XIII, 398).

Несмотря на настойчивую работу, второй том подвигался медленно. Идейные колебания Гоголя, его неуверенность сказались в многочисленных переделках, не позволявших довести работу до конца. Трудно гадать, в каком направлении продолжалась бы далее работа над второй частью «Мертвых душ». Современники рассказывают о содержании читанных Гоголем и впоследствии уничтоженных им глав поэмы. Д. Оболенский в своих воспоминаниях говорит о полном преображении Тентетникова, пробужденного от своей апатии влиянием Улиньки. Он становится ее женихом, его арестовывают за участие в революционном кружке и отправляют в Сибирь, а Улинька следует за ним.62 Если версия, передаваемая Д. Оболенским, верна, то содержание и самый характер второго тома в целом значительно отличался от тех глав, которые до нас дошли. Чичиков уже не играет главенствующей роли, и события развиваются не только в связи с ним, а переплетаются с судьбами других героев и прежде всего с Тентетниковым и Улинькой. Во втором томе меньшее место занимает сатирическое начало, а все больше выдвигается на первый план психологическая характеристика героев и авторская лирика.

«Мертвых душ» Гоголь пришел и к углублению психологических характеристик: в образах Тентетникова, Улиньки, Хлобуева, Платонова намечены возможности развития внутреннего мира героев.

Степанов Н. Л.: Гоголь Н. В. (История русской литературы в 10 томах. - 1955 г.) Глава 11

Извещение Департамента полиции Министерства внутренних дел
о высылке Тургенева на родину за напечатание некролога по
случаю смерти Н. В. Гоголя. 1852.

В то же время мы имеем и свидетельство, идущее из реакционного лагеря, о том, что Гоголь предполагал завершить свою поэму духовным воскрешением Чичикова, а возможно и других героев. Это говорит о том, что вопрос о характере работы Гоголя над вторым томом «Мертвых душ» не может быть окончательно решен. Гоголь потому и не мог закончить своей поэмы, что его устремления были противоречивы. С одной стороны, они шли от жизни, от тех социальных конфликтов, того кризиса феодально-крепостнических порядков, которые порождали «мертвых душ» дворянского общества. С другой стороны, в поисках выхода писатель приходил к утопическим идеям, к попытке примирения социальных противоречий. Это столкновение прогрессивной реалистической тенденции с реакционной религиозно-нравственной утопией и мешало Гоголю завершить поэму. Характерно свидетельство И. С. Аксакова, близко знавшего Гоголя и осведомленного о его планах, который писал И. С. Тургеневу: «Он <Гоголь> изнемог под тяжестью неразрешимой задачи, от тщетных усилий найти примирение и светлую сторону там, где ни то, ни другое невозможно, — в обществе».63

Писатель чувствовал, как иссякали его творческие силы, болезненное состояние все больше угнетало его. Он чаще начинает думать о смерти, погружаясь в чтение церковных книг, поддается религиозно-мистическим настроениям, поддерживаемым его окружением. Все это способствовало нарастанию душевного кризиса, что и привело его к трагическому концу.

За несколько дней до смерти, в болезненном состоянии Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ».

4 марта (н. ст.) 1852 года Гоголь скончался.

Похороны писателя превратились в широкую общественную демонстрацию. Гоголя хоронила вся передовая Россия, видевшая в нем одного из своих лучших сынов.

«Гоголь умер! — писал Тургенев в «Письме из Петербурга». — Какую русскую душу не потрясут эти два слова?.. Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших!».64 Однако царское правительство и после смерти преследовало писателя. За напечатание этого письма Тургенев был посажен под арест, а затем отправлен на жительство в деревню.

Гоголь пал жертвой самодержавия подобно Пушкину и Лермонтову. Его мучительный конец был завершением той травли со стороны «светской черни» и правительственных кругов, на которую обречен был писатель, посмевший сказать смелое и могучее слово правды.

«Гоголь, — писал о нем Чернышевский, — был горд и самолюбив, но он имел право быть горд своим умом, своим страстным желанием блага родной земле, своим гением, своими заслугами перед всем русским обществом. Он сказал нам, кто мы таковы, чего недостает нам, к чему должны стремиться, чего гнушаться и что любить. И вся его жизнь была страстною борьбою с невежеством и грубостью в себе, как и в других, вся была одушевлена одною горячею, неизменною целью, — мыслью о служении благу своей родины» (III, 775).

«Блажен незлобивый поэт», в которых запечатлел облик писателя-гражданина, обличителя крепостнического общества:

Но нет пощады у судьбы
Тому, чей благородный гений
Стал обличителем толпы,
Ее страстей и заблуждений.


Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей карающею лирой.65

Примечания

60 Добролюбов, Полн. собр. соч., т. I, Гослитиздат, 1934, стр. 237.

61 М. С. Щепкин

62 «Русская старина», 1873, № 12, стр. 940—953.

63 «Русское обозрение», 1894, т. 28, август, стр. 464.

64 И. С. Тургенев«Правда», М., 1949, стр. 242.

65 Н. А. , Полн. собр. соч. и писем, т. I, Гослитиздат, М., 1948, стр. 65.

Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14