Смирнова Е.: С. Т. Аксаков и его книга "История моего знакомства с Гоголем"

С. Т. АКСАКОВ И ЕГО КНИГА
«ИСТОРИЯ МОЕГО ЗНАКОМСТВА С ГОГОЛЕМ»

В 1959 г. советская общественность отметила две памятные даты: 150 лет со дня рождения Гоголя и столетие со дня смерти С. Т. Аксакова. Оба писателя при жизни были тесно связаны между собой; эта дружеская связь, длившаяся целое двадцатилетие, представляет собой значительный эпизод в истории русской литературы. Едва ли будет преувеличением сказать, что без Гоголя С. Т. Аксаков не написал бы «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука». В то же время С. Т. Аксаков, по словам Чернышевского, «лучше всех других друзей Гоголя знал его»1, и этим определяется ценность его воспоминаний о Гоголе.

Встает вопрос, насколько верно, полно, правдиво воссоздает автор воспоминаний образ великого писателя. Надо сразу признать, что С. Т. Аксаков не вскрывает в публикуемой книге все общественное значение творчества Гоголя, не дает его полного анализа и оценки. Но автор и не ставил перед собой этой задачи; в своих мемуарах он занимает позицию не историка и литературоведа, а просто добросовестного современника, стремящегося сохранить для потомства все, вплоть до незначительных мелочей, из жизни великого человека. В этом плане воспоминания С. Т. Аксакова являются ценным документом, дающим в целом ряде моментов подлинную летопись жизни Гоголя. И поскольку личность Гоголя была необычайно сложной, часто загадочной для современников, значение такого подробного и обстоятельного рассказа о жизни писателя трудно переоценить. Однако, выдвигая на первый план как самую важную именно эту сторону воспоминаний С. Т. Аксакова, мы вовсе не хотим сказать, что он вообще не понял творчества Гоголя. Если бы это было так, публикуемая книга представляла бы неизмеримо меньший интерес для читателя. Между тем, нельзя не заметить, что в своих суждениях о Гоголе С. Т. Аксаков часто бывает очень близок к Белинскому. Обратимся к фактам.

Раннее творчество Гоголя воспринимается в доме Аксаковых примерно так же, как воспринимал его тогда и Белинский. Интерес и любовь к Гоголю идут в дом Аксаковых из кружка Станкевича, членами которого были дружные между собой в студенческие годы Белинский и Константин Аксаков, старший сын автора воспоминаний. «В те года только что появлялись творения Гоголя; дышащие новою небывалою художественностью, как действовали они тогда на все юношество, и в особенности на кружок Станкевича!» — пишет К. С. Аксаков в «Воспоминании студентства»2. «Надобно сказать правду, что, кроме просвещенных любителей литературы во всех слоях общества, молодые люди лучше и скорее оценили Гоголя. Московские студенты все пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о новом великом таланте», — рассказывает сам С. Т. Аксаков в своей книге3. Таким образом, С. Т. Аксаков как бы присоединяется к той оценке раннего творчества Гоголя, которая была дана в кружке Станкевича.

Близость эстетических позиций С. Т. Аксакова и Белинского в 30-е годы по целому ряду отдельных вопросов очевидна. С. Т. Аксаков в этот период выступает в основном как театральный критик. Общее направление его статей, в которых он стремился к демократизации театра и прокладывал дорогу реализму на сцене, совпадает с направлением деятельности Белинского, сотрудничавшего с Аксаковым в «Молве» Надеждина. Аксаков и Белинский оказались солидарными в своих выступлениях против «аристократического» искусства Каратыгина, ярым защитником которого был Шевырев. Те же качества, за которые Аксаков боролся в сценическом искусстве, — демократизм, простота, естественность, — привлекли его и в первых произведениях Гоголя. Еще до появления статьи Белинского «О русской повести и повестях Гоголя», где достоинства повестей Гоголя сводятся к одному источнику: «Гоголь — поэт, поэт жизни действительной»4, С. Т. Аксаков писал Надеждину: «Скажи Гоголю <...> что я от него без ума, что «Старосветских помещиков» предпочитаю даже «Тарасу», хотя многими местами в нем истинно очарован. К чорту гофманщину: он писатель действительности, а не фантасмагорий»5.

В 1835 г., когда Гоголь собирался прочесть в доме Аксаковых раннюю редакцию «Женитьбы», в числе близких хозяину людей на чтение были приглашены Станкевич и Белинский.

Очень выразителен следующий отрывок из письма С. Т. Аксакова к жене, написанного из Петербурга 2 декабря 1839 г.: «Вчера заходил ко мне Белинский, но не застал дома. Очень хочется с ним отвесть душу и поговорить языком, понятным для нас! Я не могу выучиться здешнему пошлому разговору, особливо относительно искусства»6. С другой стороны, и сам Белинский пишет 10 января 1840 г. К. С. Аксакову, что уважает его отца, наряду с другими качествами, и за «верное чувство поэзии»7.

неоднократно выражает солидарность с К. С. Аксаковым в отношении к творчеству Гоголя, мы считаем необходимым остановиться на этом вопросе.

Особенно четко близость эстетических взглядов К. С. Аксакова и Белинского в 30-е годы видна из писем К. С. Аксакова к М. Г. Карташевской, хранящихся в ИРЛИ8. В этих письмах отразились почти все вопросы, поставленные в те годы в статьях Белинского. Тут и отрицательное отношение к «светской» литературе, которую пропагандировал Шевырев, и уничтожающие отзывы о Бенедиктове (л. 13—13 об.), насмешки над актерской манерой Каратыгина (л. 65 об.), протест против гиперболизированного изображения страстей у французских романтиков, в частности у Гюго (л. 150), и т. д. Это как раз круг тех вопросов, по которым полемизировал с Шевыревым Белинский в своей программной для этого периода статье «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“». Хотя эстетическая система, созданная в кружке Станкевича, была идеалистической, но, — во всяком случае, в отличие от программы Шевырева, — она требовала от писателя верности действительности, простоты и народности содержания. И в этом К. С. Аксаков, как показывают его письма, был вполне солидарен с Белинским.

Творчеству Гоголя в письмах К. С. Аксакова отведено очень большое место. Он ставит Гоголя выше всех писателей своего времени и настойчиво рекомендует его своей корреспондентке. О том, насколько близко стоял К. С. Аксаков в те годы в понимании Гоголя к Белинскому, говорят хотя бы следующие строки из его письма, где он отстаивает серьезность и гуманизм гоголевского творчества: «Если он <Гоголь> смеется над жизнию, над нелепостями, которые в ней встречает, то поверьте, что в это время на сердце у него тяжело, и он, смеясь над людьми, любит их и огорчается их недостатками. Многие из его повестей оттенены грустию, которая прямо из души вырывается...»9

«комического писателя». На многих страницах « Истории знакомства» он выражает возмущение по адресу людей, понимавших Гоголя таким образом. Примером может служить хотя бы следующий отрывок: «Влад<имир> Ив<анович> Панаев <...> старый мой товарищ, литератор и член Российской академии <...> вдруг спрашивает меня при многих свидетелях: «А что Гоголь? Опять написал что-нибудь смешное и неестественное?» Не помню, что я отвечал ему; но, вероятно, присутствие других спасло его от такого ответа, от которого не поздоровилось бы ему»10. Таким образом, в 30-е годы у Аксаковых еще не было расхождений с Белинским в оценке творчества Гоголя.

***

8 начале 40-х годов, когда складывается славянофильская теория и К. С. Аксаков становится одним из вождей славянофильства, Аксаковы порывают с Белинским, о чем пишет и сам С. Т. Аксаков. Но даже в этот период С. Т. Аксаков в целом ряде моментов, связанных с Гоголем, оказывается гораздо ближе к Белинскому, чем к ортодоксальным славянофилам.

«русского направления» и считая, по выражению С. М. Соловьева, славянофильство своим «фамильным делом»11, С. Т. Аксаков тем не менее разделял далеко не все взгляды своего старшего сына. «Воображаем мы <...> как горячо развивает Константин свои неизменные убеждения, непреложные и святые истины, в сущности и не прилагаемые ни к какому обществу, даже к православной русской общине!»12— пишет С. Т. Аксаков 21 марта 1850 г. сыновьям.

«Я человек совершенно чуждый всех исключительных направлений и люблю прекрасные качества в людях, не смущаясь их убеждениями, если только они честные люди, — писал С. Т. Аксаков о себе. — Может быть, это бесцветно, но я откровенно говорю это всем, и все так называемые славянофилы знают это очень хорошо»13.

«Записках» называет убеждения С. Т. Аксакова «ультразападными». Это, конечно, уже парадокс, но он имеет под собой реальную почву. Знаменательно, например, одобрение С. Т. Аксаковым статьи Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 г.», содержащей в себе резкую критику славянофильства и даже выпад против диссертации К. С. Аксакова о Ломоносове.

В 1856 г. по поводу теоретических разногласий между К. С. Аксаковым и «западником» И. С. Тургеневым С. Т. Аксаков писал последнему: «Скажу <...> что я горбат больше в вашу сторону»14.

Более практический, а потому во многом и гораздо более трезвым подход к жизни, чем у К. С. Аксакова, не позволял С. Т. Аксакову идеализировать «религиозное смирение» русского народа, являвшееся одним из основных положений славянофильства. Это видно хотя бы из его стихов, написанных накануне крестьянской реформы. С. Т. Аксакову представляются равно возможными два пути выхода народа из «тяжкого сна»: или «тихая свобода», или «топор», который порешит все недоумения народа15.

Любовь к народной поэзии, к русской природе, к русскому языку, замечательным мастером которого был С. Т. Аксаков, — все это, как известно из произведений писателя, было присуще ему с самых молодых лет. И, конечно, именно эти причины вызвали его симпатию к «русскому направлению». Что же касается философско-исторических принципов славянофильства, то едва ли можно считать С. Т. Аксакова их поборником. Об этом говорят и приведенные высказывания, и, еще больше, сам склад натуры С. Т. Аксакова. Все его художественное творчество, а также письма подтверждают, что С. Т. Аксаков был человеком с необыкновенно реальным, трезвым, эмпирическим подходом к окружающему миру, совершенно чуждым какому бы то ни было беспочвенному абстрагированию. А учение славянофилов, и как раз реакционная его сторона — желание изменить ход исторического развития России, — представляло собой абстракцию, лишенную самой элементарной реальной почвы. Поэтому мы считаем, что говорить о славянофильстве С. Т. Аксакова можно лишь с очень большой оговоркой, вкладывая в данном случае в этот термин не его общественно-политический смысл, а просто понимая под ним симпатию к русскому народу и поэтическим сторонам его жизни.

как дорожил Гоголь критическими замечаниями С. Т. Аксакова. «Весь первый том „Мертвых душ“ был прочитан ему автором по нескольку раз, с глазу на глаз, или в присутствии двух или трех близких к ним обоим людей, — пишет Ю. Ф. Самарин. — Читая, Гоголь беспрестанно взглядывал на Сергея Тимофеевича и следил за каждым выражением сочувствия или несочувствия на его лице»16. Самарин даже утверждает, что Гоголь после Пушкина ничьим мнением так не дорожил, как мнением С. Т. Аксакова. Если здесь и есть преувеличение, то во всяком случае постоянные чтения С. Т. Аксакову и очень серьезное отношение Гоголя к его замечаниям говорят сами за себя.

Хотя ограниченность общественно-политических взглядов и не позволила С. Т. Аксакову сделать из творчества Гоголя те выводы, которые сделал Белинский, в то же время его понимание гоголевских произведений мы не можем признать враждебным Белинскому. Оценки произведений Гоголя в воспоминаниях С. Т. Аксакова далеко не имеют той глубины, которой отличаются статьи Белинского, но они и не противоречат последним. Можно сказать, что художник-реалист, руководствуясь трезвым чувством жизненной правды, то в большей, то в меньшей степени приближается в своих суждениях к великому критику. Это подтверждается всем текстом воспоминаний С. Т. Аксакова.

Поражает своим совпадением со словами Белинского оценка, данная С. Т. Аксаковым повести Гоголя «Портрет». Интересно сопоставить их не только между собой, но и с оценкой Шевырева, который писал Гоголю 26 марта 1843 г.: «Во время болезни я прочел „Портрет“, тобою переделанный. Ты в нем так раскрыл связь искусства с религией, как еще нигде она не была раскрыта»17.

Совсем другое привлекает в повести такого читателя и критика Гоголя, как С. Т. Аксаков: «Не защища<ю> ее фантастического содержания, <но> все дополнения, относящиеся к погибающему дарованию художника, привели меня в такой восторг, что слезы несколько раз прерывали мое чтение...»18

Напомним отзыв Белинского: «Мысль повести была бы прекрасна, если б поэт понял ее в современном духе: в Чарткове он хотел изобразить даровитого художника, погубившего свой талант, а следовательно, и самого себя жадностию к деньгам и обаянием мелкой известности. И выполнение этой мысли должно было быть просто, без фантастических затей...»19

Белинским, а не с Шевыревым и его последователями.

В 1843 г., после выхода в свет «Сочинений» Гоголя, С. Т. Аксаков сообщает ему свое впечатление от «Театрального разъезда»: ««Разъезд», по обширному своему объему, по сжатости и множеству глубоких мыслей, по разумности цели пиесы, по языку, по благородству и высокости цели, по важности своего действия на общество, — точно выше других пиес»20. Для сравнения приводим отрывок из рецензии Белинского. Упомянув «Игроков», «Тяжбу», «Лакейскую» и «Отрывки», Белинский заключает: «Но выше их «Театральный разъезд после первого представления комедии»: в этой пьесе, поражающей мастерством изложения, Гоголь является столько же мыслителем-эстетиком, глубоко постигающим законы искусства, которому он служит с такою славою, сколько поэтом и социальным писателем <...> В пьесе этой содержится глубоко сознанная теория общественной комедии и удовлетворительные ответы на все вопросы, или, лучше сказать, на все нападки, возбужденные «Ревизором» и другими произведениями автора»21.

В 1847 г., ознакомившись со статьей Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 г.» и его рецензией на предисловие Гоголя ко второму изданию «Мертвых душ», С. Т. Аксаков писал: «С обеими статьями я совершенно согласен, они мне очень нравятся»22.

«Выбранные места из переписки с друзьями», именно от Белинского ждет С. Т. Аксаков критического выступления против этой книги, и, недовольный недостаточной резкостью статьи Белинского, появившейся в «Современнике», он правильно объясняет причины ее недостатков. Отзыв С. Т. Аксакова об этой статье, помещенный в настоящей книге, близок к словам самого Белинского, объяснявшего в письме к Боткину от 28 февраля 1847 г. причины слабых сторон своей статьи.

На первый взгляд С. Т. Аксаков может показаться антагонистом Белинского в оценке главного произведения Гоголя — поэмы «Мертвые души». Но такой вывод был бы слишком поспешным. С. Т. Аксаков, действительно, выступает в своих воспоминаниях как защитник брошюры своего сына о «Мертвых душах», но из текста тех же воспоминаний мы видим, что сам писатель воспринял поэму Гоголя не так, как К. С. Аксаков и другие славянофилы.

В отличие от Белинского славянофилы увидели в «Мертвых душах» не сатиру, а апофеоз русского народа. При этом нужно иметь в виду, что основными чертами русского народа славянофилы объявляли кротость и смирение, и тогда станет ясен реакционный смысл такого истолкования поэмы.

В своей брошюре «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души»» Константин Аксаков не опровергает правдивость образов и картин, созданных Гоголем, как это сделал, например, Шевырев; напротив: «Все, от начала до конца, полно одной неослабной, неустающей, живой жизни, — пишет он о «Мертвых душах». — Жизнь всюду, в каждой строке»23. И при всем том в брошюре полностью игнорируется самая суть поэмы — сатирическая картина русских крепостнических и бюрократических порядков. Фанатически поклоняясь «самобытному русскому началу», К. С. Аксаков считает, что в сравнении с внутренними силами русского народа (разумеется, в его славянофильском истолковании) темные стороны русской действительности ничтожны и не заслуживают серьезного внимания. К тому же нужно иметь в виду, что при зарождении славянофильства его отрицательное отношение к крепостному праву еще не нашло своего окончательного выражения. Поэтому в своем разборе «Мертвых душ» К. С. Аксаков опускает всю критическую сторону поэмы Гоголя и сосредоточивается исключительно на ее лирическом пафосе. Он сам заявляет, что не намерен входить в рассмотрение первого тома «Мертвых душ». Из него он только делает вывод: «Прочтя первую часть, чувствуешь необходимость второй <...> занимает <...> то, как разрешится самый эпос, как явится и предстанет полное, все создание, как разовьется мир, пред нами являющийся, мир, носящий в себе глубокое содержание <...24. Зато окончанию поэмы и ее лирическим отступлениям посвящается восторженный анализ, представляющий собой чисто славянофильский апофеоз России и всего русского.

Дополнением и комментарием к брошюре К. С. Аксакова может служить письмо Ю. Ф. Самарина, написанное по поводу этой брошюры к ее автору. Самарин пишет, что если художник отразит в себе все явления жизни «самые смешные, мелкие и темные, и создаст из них не сатиру, а поэму, такую, как «Мертвые души», то мы должны принять ее как сильнейшее, как самое неопровержимое ручательство за жизнь, и все наши опасения, наш страх, наши жалобы должны умолкнуть»25.

«Мертвых душ». Славянофилы не отрицают критической стороны поэмы, но, в противоположность Белинскому, не ставят ее в центр внимания. Для них важнее найти у Гоголя материал, который мог бы явиться подтверждением позитивной стороны славянофильской доктрины. С этой целью ими используются лирические отступления поэмы. И хотя славянофилы восторженно преклоняются перед Россией и русским народом, сущность этого преклонения реакционна, так как в понятие «русский народ» ими вкладывается в корне неверный, антиисторический смысл. Этим определяется и отрицательное значение брошюры К. С. Аксакова.

В оценке брошюры К. С. Аксакова и его полемики с Белинским С. Т. Аксаков, как видно из его воспоминаний, оказался далеко не на высоте. Ограниченность общественно-исторического кругозора не позволила ему понять всю принципиальную разницу этих двух точек зрения и осудить позицию своего сына. Но в нечеткости теоретических позиций С. Т. Аксакова был и свой положительный момент, потому что благодаря ей он не стал последовательным выразителем теории своего сына. Приняв ее декларативно, С. Т. Аксаков в своих конкретных высказываниях о «Мертвых душах» сплошь и рядам приближается к толкованию поэмы, данному Белинским. Так, например, он пишет в «Истории знакомства»: «Слова самого Гоголя утверждают меня в том мнении, что он начал писать «Мертвые души» как любопытный и забавный анекдот; что только впоследствии он узнал, говоря его словами, «на какие сильные мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет»; что впоследствии, мало-помалу, составилось это колоссальное здание, наполнившееся болезненными явлениями нашей общественной жизни; что впоследствии почувствовал он необходимость исхода из этого страшного сборища человеческих уродов, необходимость — примирения... Возможно ли было исполнение такой задачи и мог ли ее исполнить Гоголь — это вопрос другой...»26 Это, конечно, совсем не то истолкование «Мертвых душ», которое дано в брошюре К. С. Аксакова. К. С. Аксаков вообще как бы не замечает «уродов» в поэме Гоголя. Напротив, он пишет, например, что читатель смотрит на Манилова «без всякой досады, без всякого смеха, даже с участием»27«болезненные явления общественной жизни», отразившиеся в поэме, потому что их значение ему кажется несущественным. Все внимание К. С. Аксакова сосредоточено на лирических отступлениях поэмы. А из воспоминаний С. Т. Аксакова видно, что он воспринял эти отступления совсем не так, как его сын. «Я восхищался ими <„Мертвыми душами“> вместе с другими, а может быть, и больше других или по крайней мере многих; но восхищение мое было одностороннее», — пишет С. Т. Аксаков Гоголю. «Признаю торжественно превосходство эстетического чувства в моем Константине! Он понял вас более меня <...> Что казалось восторженностью, доходившею до смешного излишества, то стало теперь истиною...»28 Из этих слов мы видим, что лирический пафос Гоголя вначале вызвал у С. Т. Аксакова упрек в «смешном излишестве», и только позднее, под влиянием сына, он принял славянофильское истолкование «Мертвых душ». Однако органически оно все-таки оставалось ему чуждым, поэтому, хотя в своей книге С. Т. Аксаков и защищает брошюру, написанную его сыном, фактически идей этой брошюры он нигде не проводит.

То же можно сказать и о втором томе «Мертвых душ». В отличие от К. С. Аксакова, возлагавшего на второй том все свои надежды, ибо там он предполагал увидеть «художественно выговоренную» «тайну русской жизни», С. Т. Аксаков в приводившихся выше словах намекает на невозможность «исхода» из того страшного «сборища человеческих уродов», которое Гоголь нарисовал в первом томе своей поэмы. Тот же смысл имеет и отрывок из письма С. Т. Аксакова к сыну: «Второму тому я не верю: или его не будет, или будет дрянь. Добродетельные люди — не предметы для искусства. Эта задача неисполнимая.

пустячки и побасенки: тут я надеюсь опять наслаждаться творческими произведениями...»29.

Эти слова приводят на память высказывание Белинского, писавшего в своей полемике с К. С. Аксаковым: Кто знает, впрочем, как раскроется содержание «Мертвых душ»?.. кто знает?.. Много, слишком много обещано, так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и нет еще на свете <...30. Если С. Т. Аксаков и не заявляет, как Белинский, что русская действительность не дает материала для второго тома поэмы Гоголя, то чутьем художника он приближается к этой точке зрения.

«Мертвых душ», опять-таки убеждает в том, что С. Т. Аксаков подходил к поэме Гоголя не как теоретик славянофильства, а как художник-реалист. Одни критические заметки С. Т. Аксакова о втором томе «Мертвых душ» просто касаются дефектов изложения, недостатков стиля; другие же, относящиеся к системе художественных образов, говорят о чуткой реакции С. Т. Аксакова на всякую фальшь, отступление от жизненной правды. Так, он сразу подметил идеализированность образов Александра Петровича (воспитателя Тентетникова) и Улиньки и заявил об этом Гоголю.

Таким образом, и в отношении «Мертвых душ» можно сказать то же, что и о других произведениях Гоголя. С. Т. Аксаков как художник приветствовал правду в этих произведениях, хотя как теоретик и не поднимался до полного осознания того социального смысла, который они в себе несли. Выступая против всякой идеализации в искусстве, С. Т. Аксаков не «отрывал» Гоголя от Белинского (что ему неоднократно инкриминировали), а в конечном счете направлял его в ту же сторону, что и великий критик.

***

Рассматривая взаимоотношения С. Т. Аксакова и Гоголя, некоторые исследователи31 упрекают С. Т. Аксакова в том, что он в своей книге приписывает Гоголю якобы не существовавшие у него настроения, близкие к славянофильским. Комментируя письмо Гоголя от 28 декабря 1840 г., С. Т. Аксаков пишет, что на Гоголя повлияли, «русская атмосфера» Москвы и его старший сын, постоянно объяснявший Гоголю «все значение, весь смысл русского народа». Между тем, слова С. Т. Аксакова подтверждаются не только названным письмом Гоголя, но и двумя его письмами к К. С. Аксакову, не входящими в «Историю знакомства»32. Следы славянофильского влияния на Гоголя в свое время отметил еще Белинский, когда писал, что в некоторых местах «Мертвых душ» «автор слишком легко судит о национальности чуждых племен и не слишком скромно предается мечтам о превосходстве славянского племени над ними»33«Мертвых душ», дал этому факту документальное подтверждение34. Таким образом, известное влияние славянофилов на Гоголя действительно имело место, а не было вымыслом С. Т. Аксакова.

Соотношение между взглядами Гоголя и идеями славянофилов получило очень точное, на наш взгляд, выражение в исследовании Д. Тамарченко «„Мертвые души“ Н. В. Гоголя». Касаясь интересующего нас вопроса, автор пишет: «Гоголя увлекла мысль славянофилов, что русскому народу чужда вражда сословий и классов, раздирающая западный мир, что чувство любви и братского единения заложено в самой природе национального русского характера. Гоголя совершенно не интересовали политические выводы из этой идеи, которые делали сами славянофилы <...> Из признания особой славянской природы русского духа Гоголь сделал не политические, а нравственные выводы. Эта идея привлекла его как новая опора для его веры в возможность нравственного возрождения общества»35. Этот частный, локальный, если можно так выразиться, характер влияния славянофилов на Гоголя позволяет понять и его отрицательную реакцию на статью К. С. Аксакова о «Мертвых душах» и последующие идейные расхождения Гоголя с ним, о чем рассказывают документы, помещенные во второй части настоящей книги.

***

его к «Выбранным местам из переписки с друзьями», а затем и к преждевременной смерти. В целом ряде литературоведческих работ Аксаковы обвиняются в губительном воздействии на Гоголя в это время. Им приписываются и идеи «Выбранных мест», от которых они якобы пытались «лицемерно отмежеваться»36. Во всех этих работах авторы подкрепляют свои слова известной цитатой Белинского, направленной против славянофилов: «Они подлецы и трусы, люди неконсеквентные, боящиеся крайних выводов собственного учения...»37 Применять эти слова к С. Т. Аксакову нельзя прежде всего потому, что он, как уже говорилось, очень критически относился к славянофильским теориям. Сейчас известна почти вся переписка С. Т. Аксакова с Гоголем, начиная с его отъезда из России в 1842 г. до появления «Выбранных мест». Весь комплекс этих писем печатается в настоящем издании. Спрашивается, где же в аксаковских письмах те губительные идеи, которые заставили Гоголя написать его реакционную книгу? Прочтя все публикуемые документы, читатель вряд ли будет нуждаться в доказательстве того, что отрицательное отношение С. Т. Аксакова к религиозно-мистическим настроениям Гоголя и его книге «Выбранные места из переписки с друзьями» было искренним. Материалы аксаковской переписки не только неопровержимо убеждают в этом, но и дают основание считать, что именно С. Т. Аксаков первый из людей, близких к Гоголю, заметил у писателя возникновение этих новых настроений и первый выступил против них. Выражая Гоголю свой протест, С. Т. Аксаков писал ему 9 декабря 1846 г.: «Уже давно начало не нравиться мне ваше религиозное направление <...> Пятый год »38.

Первым произведением Гоголя, обозначившим в его творчестве переход к реакционным настроениям, была статья «Об Одиссее, переводимой Жуковским». И вот как воспринял ее Аксаков: «Статья ваша <...> о переводе «Одиссеи», заключая в себе много прекрасного, в то же время показывала ваш непростительно ошибочный взгляд на то действие, какое вы ему предсказываете с самоуверенностью, догматически. Похвалы ваши переводу превзошли не только меру, но и самую возможность достоинства такого труда. Одни видели в этом поэтическое увлечение, другие — пристрастие дружбы; но я знал вас хорошо: ясность и глубина взгляда и верность суда <...> были отличительными вашими качествами, и я, посреди похвал и восклицаний ваших друзей и почитателей, горестно молчал и, тоскуя, думал о будущем»39.

Письма С. Т. Аксакова к самому Гоголю, Плетневу, сыну Ивану Сергеевичу, относящиеся к этому периоду, показывают, как напряженно он боролся за великого писателя. Больной, полуслепой, жестоко страдающий от своих недугов, С. Т. Аксаков напрягает буквально все свои нравственные и физические силы для того, чтобы увести Гоголя с гибельного пути, на который тот вступил. Рискуя потерять дружбу Гоголя, С. Т. Аксаков с полной прямотой высказывает ему свое негодование по поводу предисловия ко второму изданию «Мертвых душ», «Развязки «Ревизора»» и «Выбранных мест из переписки с друзьями». Разумеется, в своей критике «Выбранных мест» С. Т. Аксаков не смог так глубоко вскрыть реакционность этой книги, показать ее антинародной характер, как это сделал Белинский в своем знаменитом зальцбруннском письме к Гоголю. С. Т. Аксаков судил Гоголя не с революционно-демократических позиций, а с либеральных, но это не умаляет его заслуг в другой области: С. Т. Аксаков был единственным человеком из окружения Гоголя, пытавшимся бороться с его мистическими настроениями, начиная с самого их появления. Он сделал все, что мог, чтобы воспрепятствовать выходу в свет «Выбранных мест» и других реакционных произведений Гоголя. Письмо С. Т. Аксакова к сыну от 16 января 1847 г. показывает все благородство его поведения после того, когда, вопреки его усилиям, «Выбранные места» вышли из печати. Полагая, что вся Россия «даст Гоголю оплеуху», С. Т. Аксаков вначале не выступал против его книги публично и высказал свое мнение только самому автору. Узнав же, что книга нашла в определенных кругах почитателей, С. Т. Аксаков пишет: «Мы не можем молчать о Гоголе, мы должны публично порицать его»40«что может сделать друг для друга, брат для брата и человек с поэтическим чувством — теряющий великого поэта»41.

Читатель настоящей книги увидит из публикуемых документов и подлинную причину разрыва между С. Т. Аксаковым и Гоголем, имевшего место в 1847 г. В упоминавшихся уже работах С. И. Машинского этому разрыву дано объяснение, с которым мы не можем согласиться. В предисловии к книге «Гоголь в воспоминаниях современников» автор справедливо указывает, что непонимание и расхождение между Гоголем и Аксаковым начинается с 1842 г. и затем все возрастает, но в качестве причины здесь фигурирует не постепенный уход Гоголя в мистику, а реакционность «славянофилов» — Аксаковых. В обеих работах С. И. Машинский цитирует письмо Гоголя к А. О. Смирновой, где Гоголь отрицает существование подлинной дружбы между ним и Аксаковыми. Автор не учитывает, что бо́льшая идейная близость Гоголя к Смирновой, чем к Аксаковым в этот период, говорит не в пользу Гоголя, а против него. Ведь Смирнова как раз принадлежала к числу тех лиц, которые тянули Гоголя к примирению с николаевской действительностью, к религии и мистицизму. Все это достаточно убедительно раскрывается документами, публикуемыми в настоящей книге, но особенно интересно в том отношении одно из писем самой Смирновой к Гоголю. Это — письмо, написанное после ссоры с Аксаковыми, причиной которой были «Выбранные места из переписки с друзьями». Вот что пишет Смирнова об Аксаковых: «Они <...> говорят, что вашею книгою могут только прельщаться плаксивые ханжи, какова Новосильцева в Москве, и скотный двор Ф. Н. Глинки. Я себя считаю теперь на скотном дворе и в числе ханжей и, признаюсь, очень рада, что не обретаюсь в числе Аксаковых, живущих по неведомому мне закону любви, как и весь Словенский мир. Ненависть к власти, к общественным привилегиям, к высокому рождению и богатству — таковая-то отвлеченная страсть к идеальному русскому, таящемуся в бороде, — вот начало этих господ. Не коммунизм ли это со всеми своими гадостями, то есть коммунизм Жорж-Занда»42.

При всей парадоксальности формулировок Смирновой она не так далека от истины, как это может показаться на первый взгляд. Приводим для сравнения отрывок из письма Белинского к Анненкову от 15 февраля 1848 г.: «Лучшие из славянофилов смотрят на народ совершенно так, как мой верующий друг <М. А. Бакунин>; они высосали эти понятия из социалистов, и в статьях своих цитуют Жоржа Занда и Луи Блана»43.

Из всего этого должно быть ясно, что́ обозначал собой отход Гоголя от Аксаковых и его сближение с Смирновой. Должно быть понятно и то, что если в 1847 г. С. Т. Аксаков пошел даже на разрыв с Гоголем, то причиной этого была не пресловутая славянофильская реакционность С. Т. Аксакова, а полная невозможность для реалистически мыслящего человека поддерживать отношения, основанные на почве религии и мистики.

которые препятствовали работе Гоголя над вторым томом «Мертвых душ», С. Т. Аксаков пишет: «Я думаю, что Гоголю начинало мешать его религиозное направление <...> Гоголь, погруженный беспрестанно в нравственные размышления, начинал думать, что он может и должен поучать других и что поучения его будут полезнее его юмористических сочинений <...> В это время <1843 г.> сошелся он с графом А. П. Толстым, и я считаю это знакомство решительно гибельным для Гоголя. Не менее вредны были ему дружеские связи с женщинами, большею частью высшего круга»44. Далее С. Т. Аксаков делает заключение не только совершенно правильное, но замечательное своей близостью со словами Чернышевского.

В рецензии на изданные Кулишом «Сочинения и письма Н. В. Гоголя», касаясь того же вопроса, Чернышевский писал: «Если бы Гоголь жил в России, вероятно, он встречал бы людей, противоречащих ему во мнении о методе, им избранной <...> Но он жил за границею в обществе трех, четырех людей, имевших одинакие с ним понятия об авторитетах, которыми вздумал он руководствоваться <...> Этим знакомствам надобно приписывать сильное участие в образовании у Гоголя того взгляда на жизнь, который выразился «Перепискою с друзьями». По всем соображениям, особенно сильно должно было быть в этом случае влияние Жуковского»45.

И вот для сравнения строки С. Т. Аксакова: «Все это наделала продолжительная заграничная жизнь вне отечества, вне круга приятелей и литераторов, людей свободного образа мыслей, чуждых ханжества, богомольства и всяких мистических суеверий. Впрочем, я считаю, что ему также была очень вредна дружба с Жуковским <...46.

Бесспорно, что, говоря о людях, общество которых было бы полезно Гоголю, С. Т. Аксаков подразумевал не тех, кого имел в виду Чернышевский. Мы не закрываем глаза на отрицательное отношение Аксаковых к Белинскому, но, по сравнению с заграничными друзьями Гоголя, и атмосфера аксаковского дома была несравненно более свободной и демократичной. При всей нелюбви Аксаковых к Белинскому он все-таки был в их глазах одной из главнейших фигур тогдашней общественной жизни. С. Т. Аксаков, как уже говорилось, неоднократно выражал свое согласие со статьями Белинского, касавшимися не только эстетических, но и социальных проблем. Не кто иной, как И. С. Аксаков, является автором широко известных слов: «Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Нет ни одного учителя гимназии в губернских городах, которые бы не знали наизусть письма Белинского к Гоголю <...> «Мы Белинскому обязаны своим спасением», — говорят мне везде молодые честные люди в провинциях»47. И хотя в том же письме выражается несогласие со взглядами Белинского, его источником являются совсем не те охранительные взгляды, которых придерживались заграничные друзья Гоголя. Это видно из того места письма, в котором И. С. Аксаков объясняет причину огромного авторитета Белинского: «Всякое резкое отрицание нравится молодости, всякое негодование, всякое требование простора, правды принимается с восторгом там, где сплошная мерзость, гнет, рабство, подлость грозят поглотить человека, осадить, убить в нем все человеческое»48. Таких слов, конечно, ни Толстые, ни Смирнова написать не могли.

Если же обратиться к представителю ортодоксального славянофильства в аксаковской семье — К. С. Аксакову, то окажется, что он занимал в славянофильском лагере наиболее радикальные позиции. К. С. Аксаков не только был противником крепостного права, но и требовал, чтобы после освобождения крестьяне сами определяли формы своего общественного устройства. Обсуждая вопросы предстоящей эмансипации, К. С. Аксаков писал в 1857 г. Хомякову: «Дворянство будет отставлено от должности тюремщика, — с чем мы ею искренно поздравляем, — но крестьянин не будет выведен из тюрьмы; из одной тюрьмы он только попадает в другую...»49 — деятелей освобождения, которые и после реформы оставляли крестьян под опекой либерального помещика. «Административное отделение посвятило целый большой доклад сельским сходам и подробному их определению, — писал К. С. Аксаков, ознакомившись с проектами освобождения. — Здесь оно наложило руку на Мир, на душу русского народа. Но страннее всего то, что оно, сковывая и спутывая Мир и даже извращая всю его природу и все его существо, наивно уверяет, что оно дает какое-то самоуправление. Хорошо самоуправление! Оно напоминает знаменитое газетное изречение: «привязан на полной свободе». Но про Мир, обработанный Административным отделением, нельзя даже и этого сказать; это выражение является крайне либеральным в сравнении со скованным по рукам и ногам, изломанным, изуродованным, обезображенным Миром»50.

Оценивая эту позицию К. С. Аксакова, Герцен писал в 1861 г.: «Укором раздается из свежей могилы этот голос горячей любви к народу русскому в то время, когда опричники освободителя освобождения, мы уверены в этом — он бросился бы в ряды крестьян...»51

После этих слов вряд ли нужно доказывать, как далек был К. С. Аксаков в вопросе о крепостном праве, т. е. в основном политическом вопросе интересующей нас эпохи, от тех взглядов, которые выражены в «Выбранных местах из переписки с друзьями», в частности, в главе «Русскому помещику». Письмо К. С. Аксакова к Гоголю с критикой «Выбранных мест», публикуемое в настоящей книге, и слова С. Т. Аксакова, относящиеся к тому же вопросу: «Костя строже нас обоих к Гоголю»52 — служат дополнительным подтверждением.

Все изложенное проливает свет и на характер тех «стычек», которые происходят у Гоголя с К. С. Аксаковым после его возвращения в Россию в 1848 г. и которые лишний раз доказывают, что социальные и религиозные идеи Гоголя в последний период его жизни никак не были связаны с славянофильством и культивировались отнюдь не Аксаковыми.

***

Документы, относящиеся к последнему периоду жизни Гоголя, после его возвращения в Россию, важны как свидетельство напряженной работы обоих писателей, их тесного творческого контакта, обогащавшего обе стороны, и, наконец, эти документы очень интересны тем, что передают нам непосредственные впечатления современников от не дошедших до нас глав второго тома «Мертвых душ».

В этот период Гоголь преимущественно работает над вторым томом своей поэмы. С. Т. Аксаков — над «Записками ружейного охотника». Как показывают помещенные в книге письма, эта работа приняла форму дружеского соревнования двух писателей. «Жду вас с нетерпением: хочу слушать и читать», — пишет С. Т. Аксаков Гоголю 19 марта 1851 г.53 «Готовьте своих птиц, а я приготовлю вам душ», — пишет в свою очередь Гоголь С. Т. Аксакову 20 сентября 1851 г.54

огромно. Собственно, оно-то и определило появление реалистических произведений С. Т. Аксакова. Реализм Гоголя был для С. Т. Аксакова, по выражению его сына, тем рубежом, «перейдя через который С<ергей> Т<имофееви>ч растерял всех своих литературных друзей прежнего псевдоклассического нашего литературного периода. Они остались по сю сторону Гоголя»55. Гоголь же побуждает С. Т. Аксакова приняться за литературный труд. 28 августа 1847 г. Гоголь писал С. Т. Аксакову: «Мне кажется, что, если бы вы стали диктовать кому-нибудь воспоминания прежней жизни вашей и встречи со всеми людьми, с которыми случилось вам встретиться, с верными описаниями характеров их, вы бы усладили много этим последние дни ваши, а между тем доставили бы детям своим много полезных в жизни уроков, а всем соотечественникам лучшее познание русского человека»56.

Воспоминания С. Т. Аксакова легли в основу его книг «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука», но еще раньше появились его охотничьи книги — «Записки об уженье» и «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», из которых отчетливо видно, что С. Т. Аксаков как пейзажист совершенствовался под влиянием Гоголя. Пейзаж вышедших в 1847 г. «Записок об уженье» еще довольно обобщенный и отличается большой эмоциональностью. В ряде случаев он прямо вызывает ассоциации с романтическим пейзажем «Вечеров на хуторе». Прослушав же в 1850 г. вторую главу из второго тома «Мертвых душ», С. Т. Аксаков пишет сыну: «Что за картины природы без малейшей картинности... »57. И в «Записках ружейного охотника», вышедших в 1852 г., мы находим уже точный, реалистический пейзаж, приемы которого были, очевидно, определены описаниями природы в не дошедшей до нас рукописи Гоголя.

Гоголь очень высоко оценил охотничьи книги С. Т. Аксакова. «Однажды он, — пишет о Гоголе Л. И. Арнольди, — пришел к нам от С. Т. Аксакова, где автор «Семейной хроники» читал ему свои «Записки ружейного охотника». Это было года за два до их появления в свет. Гоголь говорил тогда, что никто из русских писателей не умеет описывать природу такими сильными, свежими красками, как Аксаков»58.

В письме к А. О. Смирновой от 19 апреля 1852 г. С. Т. Аксаков приводит перечень тех мест в «Записках ружейного охотника», на которые Гоголь обращал особое внимание: «Болота и бекас <...> Ему также нравились следующие места в птицах: кулички, зуек и воробей; в описании гуся — страницы 168, 169 и 170 <по первому изданию 1852 г. — Е. С.>; описание зоркости и проворства утки-гоголя, причем он сказал: «Вот какой проворный мой соименник». В журавле замечены им 250-я и 251-я страницы; всего более хвалил он голубей: и горлинку и смеялся, слушая описание тетеревиного тока (страница 355); из последней половины моих Записок он более ничего не слыхал и не читал, но первую, после моего чтения, брал к себе на дом. Вторую главу «Мертвых душ» прочел он мне, выслушав наперед , а третью — после куличка-поплавка <...59

В свою очередь С. Т. Аксаков знакомил Гоголя не только с жизнью природы, повадками птиц и зверей, но и с бытом отдаленных губерний России, который Гоголь так упорно изучал, работая над вторым томом «Мертвых душ». «Я помню, с каким напряженным вниманием, уставив в него глаза, Гоголь по целым вечерам вслушивался в рассказы Сергея Тимофеевича о заволжской природе и о тамошней жизни», — пишет Ю. Ф. Самарин60.

«Мертвых душ» только одно место носит бесспорные следы заимствования у С. Т. Аксакова — это описание птиц в первой главе61. Но, по-видимому, таких случаев было гораздо больше. Об этом говорят записные книжки Гоголя, куда занесено большое количество материалов, полученных от С. Т. Аксакова. Кстати сказать, эти записи заставляют поставить под сомнение датировку записных книжек, отнесенных в Полном собрании сочинений Гоголя к первой половине 40-х годов, так как текстуальная близость некоторых заметок к «Запискам ружейного охотника» наводит на мысль, что они могли быть записаны Гоголем только в период работы С. Т. Аксакова над этой книгой. Мы имеем в виду заметку Гоголя «В Оренбургской губернии»62, очень близкую к первым страницам главы «Степь» в книге С. Т. Аксакова63, и перечень птиц в другой записной книжке Гоголя64, где названы, почти в том же порядке, что и у Аксакова, все пернатые герои «Записок ружейного охотника».

«Разделения зайца по возрастам»65, терминология которой совпадает с названиями, приведенными у С. Т. Аксакова в главе «Зайцы»66.

В той же записной книжке Гоголя и многие другие сведения о жизни природы могли быть почерпнуты у С. Т. Аксакова (голоса зверей и птиц, названия звериных следов, классификация лесов и др.), хотя не представляется возможным установить это с полной достоверностью.

Привлекает к себе внимание запись «Рыбные ловли»67. Уже одно заглавие этой заметки невольно ассоциируется с книгой С. Т. Аксакова, и она действительно имеет много общего с «Записками об уженье». Как примеры для сравнения могут быть названы «Блесна» у Гоголя и глава с тем же названием у Аксакова68«Рачня» у Гоголя и «Раки» у С. Т. Аксакова69. Но есть и неполные соответствия. Так, описание ловли с острогой, имеющееся у Гоголя, не выделено как особая тема в книге С. Т. Аксакова; о ней говорится попутно, в нескольких словах, в главе «Форель». Гоголевская запись стоит ближе к статье Аксакова «Охота с острогою», вошедшей в «Рассказы и воспоминания охотника»70. Не выделена у Аксакова особо и «ловля на дух», записанная Гоголем. О ней Аксаков говорит вскользь в главе «О рыбах вообще», которая появилась только во втором издании аксаковской книги — «Записки об уженье рыбы» (М., 1854 г.). Из всего этого можно заключить, что запись Гоголя была сделана не по книге Аксакова, а в результате личных бесед с ним и, очевидно, не сразу после прочтения «Записок об уженье». Последний вывод делается на основании письма В. С. Аксаковой к отцу от 11 сентября 1848 г., в котором приводится одобрительный отзыв Гоголя о книге Аксакова, но при этом сообщается, что «предмет» книги Гоголя совсем не интересовал71. Можно предположить, что сведения о рыбной ловле понадобились Гоголю в связи с описанием деревни Петуха во втором томе «Мертвых душ», где все население занималось этим промыслом. Все изложенное показывает, как благотворна была для Гоголя дружба с таким прекрасным знатоком природы и быта России, каким был С. Т. Аксаков.

Наконец, последнее по счету, но не по важности — это те данные о втором томе «Мертвых душ», которые дошли до нас в аксаковских документах. Эти сведения касаются первых четырех глав второго тома, прослушанных Аксаковым. Они довольно противоречивы, но сама эта противоречивость, на наш взгляд, интересна и многозначительна. «Талант ваш не только жив, но он созрел», — пишет С. Т. Аксаков Гоголю, прослушав первую главу72«Мертвых душ» понятно: она почти полностью посвящена описанию «бедности и несовершенства» русской жизни.

Вторая глава производит на С. Т. Аксакова еще более сильное впечатление, о чем он сообщает в письме к сыну от 20 января 1850 г. Это письмо позволяет заключить, что во втором томе «Мертвых душ» Гоголь шел по линии более многогранной разработки характеров, чем в первом томе своей поэмы. «Так раскрывается духовная внутренность человека, что для всякого из нас, способного что-нибудь чувствовать, открывается собственная своя духовная внутренность», — пишет Аксаков73. В том же письме С. Т. Аксаков восхищается гоголевским пейзажем, о чем уже говорилось выше. Художественное совершенство этого пейзажа отмечает в своих воспоминаниях и Л. И. Арнольди74. Из этих свидетельств выясняется, что какие-то стороны гоголевского реализма получили во втором томе «Мертвых душ» еще более глубокое развитие. Но, с другой стороны, моралистические тенденции, свойственные Гоголю в этот период, неизбежно должны были сказаться отрицательным образом, и мы это чувствуем уже по замечаниям, сделанным С. Т. Аксаковым на первые главы. Еще яснее С. Т. Аксаков говорит об этом в письме к сыну от 3 марта 1852 г.: «Она <А. О. Смирнова> рассказала мне кое-что в дальнейшем развитии «Мерт<вых> д<уш>», и по слабости моего ума на все легла тень ложных их убеждений»75. Неровностью художественного уровня третьей и четвертой глав, по-видимому, объясняется и противоречивость их оценки С. Т. Аксаковым.

«До того хорошо, что нет слов»76, но впоследствии он пишет о том же гораздо сдержаннее. Уже в 1852 г. в письме «Одним сыновьям» С. Т. Аксаков писал: «Правда, я предавался надежде, услышав первые главы «Мер<твых> душ» второго тома, но с каким-то страхом и даже подшпоривая себя...»77 В «Кратких сведениях», написанных еще позже, С. Т. Аксаков ограничивается простой констатацией факта: «До отъезда своего в Малороссию он <Гоголь> прочел третью и четвертую главы»78. Надо думать, что сухость и краткость этого сообщения вызваны позднейшей переоценкой. Так понимал это и Н. С. Тихонравов, писавший: «С. Т. Аксаков приходит в восторг, прослушавши две первые главы. В нем укрепляется уверенность, что «талант Гоголя не погиб». Эта уверенность вызвана только , в которых нет и помину о Костанжогло, Муразове, генерал-губернаторе. О впечатлении, которое произвели на него третья и четвертая глава, С. Т. Аксаков умалчивает. Дальнейших глав своего произведения Гоголь и не читал ему»79.

Преклоняясь перед Гоголем-художником, С. Т. Аксаков умел быть беспристрастным, говоря о его сильных и слабых сторонах. Поэтому воспоминания и письма С. Т. Аксакова, отражающие (с большей или меньшей полнотой) всю творческую биографию Гоголя, позволяют нам лучше узнать одну из самых важных страниц в истории русской литературы.

Е. Смирнова.

Сноски

1  Чернышевский. Полн. собр. соч., т. III, М., Гослитиздат, 1947, стр. 525. В дальнейшем даются ссылки на это издание.

2 К. С. Аксаков

3 Наст. издание, стр. 13.

4 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I, М., Изд-во АН СССР, 1953, стр. 284. В дальнейшем даются ссылки на это издание.

5  47, л. 5.

6 «Литературное наследство», т. 56, М., Изд-во АН СССР, 1952, стр. 135.

7 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XI, стр. 435.

8  173 10 604/ХУС 1; в дальнейшем будут указываться только листы.

9 «Литературное наследство», т. 58, стр. 550. Здесь кстати будет остановиться на одной существенной ошибке, вкравшейся в публикацию аксаковских писем в названном томе «Литературного наследства», а оттуда перешедшей и в другие издания. Оставляя в стороне вопрос о концепции комментатора этих писем Л. Ланского, обратимся только к следующим его словам: «В <...>письме к Карташевской от 19/I—1837 г. К. С. Аксаков, сравнивая «Ревизора» с «Вечерами на хуторе близ Диканьки», отдает явное предпочтение последним, называя гениальную комедию Гоголя «безделицей»...» («Литературное наследство», т. 58, стр. 550). В действительности же в письме К. С. Аксакова речь идет не о «Ревизоре», а о повести Гоголя «Коляска», название которой Л. Ланский неправильно прочел как слово «комедия». Необходимо исправить и датировку письма. Оно относится не к 19, а к 16 января 1837 г. Что же касается содержания, то там сказано следующее: «Коляска Гоголя не то, что Вечера на хуторе...» (л. 147). Таким образом, версию о пренебрежительном отношении К. С. Аксакова к «Ревизору» следует признать несостоятельной.

10 Наст. издание, стр. 25.

11 «Записки Сергея Михайловича Соловьева» (Пг.), б. г., стр. 105.

12 «И. С. Аксаков в его письмах», т. II. М., 1888, стр. 303. В дальнейшем даются ссылки на это издание.

13 — «Новое время», 1901, № 9003.

14 «Русское обозрение», 1894, № 12, стр. 584.

15 С. Т. Аксаков. Собр. соч., т. II, М., 1909, стр. 486.

16  Самарин. Сочинения, т. I. М., 1877, стр. 263.

17 «Отчет имп. Публичной библиотеки за 1893 год». СПб., 1896. Приложение, стр. 6.

18 Наст. издание, стр. 82.

19  Белинский. Полн. собр. соч., т. VI, стр. 426.

20 Наст. издание, стр. 97.

21 В. Г. . Полн. собр., соч., т. VI, стр. 663.

22 Наст. издание, стр. 165.

23 С. А. Венгеров

24 С. А. Венгеров. Собр. соч., т. III. Приложение, стр. 222.

25 «Русская старина», 1890, № 2, стр. 425.

26 —49.

27 С. А. Венгеров. Собр. соч., т. III, Приложение, стр. 226.

28 Наст. издание, стр. 74.

29

30 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. VI, стр. 418.

31 Мы имеем в виду предисловие С. И. Машинского к книге «Гоголь в воспоминаниях современников». М., 1952, и другие его работы, а также статью Э. Л. Войтоловской «О книге С. Т. Аксакова «История моего знакомства с Гоголем» — «Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена», т. 134. Л., 1957, стр. 129—152.

32  Гоголь. Полн. собр. соч., т. XI. М., Изд-во АН СССР, 1952, № 186, 196. В дальнейшем даются ссылки на это издание.

33 В. Г. Белинский

34 См.: М. Гус. Гоголь и николаевская Россия. М., 1957, ч. II, гл. 5.

35 «Русская литература», 1959, № 2, стр. 27.

36 Именно эти слова относит к С. Т. Аксакову С. И. Машинский в предисловии к книге «Гоголь в воспоминаниях современников» (стр. 29); ту же мысль проводит этот автор и в книге «Гоголь и революционные демократы» (М., 1953, стр. 112). Почти буквально то же пишет и И. Сергиевский в предисловии к публикации «Гоголь в неизданной переписке современников» («Литературное наследство», т. 58, стр. 540).

37  Белинский. Полн. собр. соч., т. XII, стр. 323.

38 Наст. издание, стр. 161, 164, курсив наш. — Е. С.

39 Наст. издание, стр. 162.

40

41 Наст. издание, стр. 168.

42 Н. П. Барсуков. Жизнь и труды Погодина, кн. 8. СПб., 1894, стр. 536—537.

43  Белинский. Полн. собр. соч., т. XII, стр. 468.

44 Наст. издание, стр. 118.

45 Н. Г. . Полн. собр. соч., т. IV, стр. 638.

46 Наст. издание, стр. 119.

47 «И. С. Аксаков в его письмах», т. III, стр. 290.

48 Там же.

49 «Русь», 1883, № 3, стр. 34.

50 К. С. Аксаков. Замечания на новое административное устройство крестьян в России. Лейпциг, 1861, стр. 49—50.

51 А. И. . Полн. собр. соч., т. XV. М., Изд-во АН СССР, 1958, стр. 128—129.

52 Наст. издание, стр. 168. Подразумеваются автор и В. С. Аксакова.

53 Наст. издание, стр. 212.

54 Наст. издание, стр. 215.

55 «Русь», 1880, № 5, стр. 14.

56 Наст. издание, стр. 185.

57 Наст. издание, стр. 205.

58 См.: Н. В. Гоголь

59 «Русский архив», 1896, кн. I, стр. 155—156.

60 Ю. Ф. Самарин. Сочинения, т. I. М., 1877, стр. 263.

61  Гоголь. Полн. собр. соч., т. VII, стр. 21.

62 Н. В. Гоголь—348.

63 См.: С. Т. Аксаков. Собр. соч., т. IV. М., Гослитиздат, 1956, стр. 307—310. В дальнейшем даются ссылки на это издание.

64 Н. В. . Полн. собр. соч., т. IX, стр. 550—552.

65 Там же, т. VII, стр. 324.

66 См.: С. Т. Аксаков

67 Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. VII, стр. 334—335.

68 См.: С. Т. . Записки об уженье. М., 1847, стр. 162—163.

69 См. там же, стр. 158—160.

70 См. С. Т. Аксаков—533.

71 См. «Литературное наследство», т. 58, стр. 706.

72 Наст. издание, стр. 200.

73 Наст. издание, стр. 204—205.

74 См.: «Гоголь в воспоминаниях современников». М., 1952, стр. 486.

75

76 Наст. издание, стр. 207.

77 Наст. издание, стр. 223.

78 С. Т. Аксаков

79 Н. В. Гоголь. Сочинения, изд. 10, т. III, М., 1889, стр. 576.

Раздел сайта: