Глава первая
В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая бричка, в которой сидел «господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». Въезд его в город не был отмечен ничем особенным. Когда экипаж въехал во двор, господина встретил трактирный слуга – живой и вертлявый молодой человек. Он проворно проводил приезжего вверх по всей деревянной «галдарее», чтобы показать «ниспосланный ему Богом покой». «Покой» этот был обычным для всех гостиниц в губернских городах, где за умеренную плату можно получить комнату с тараканами, «выглядывающими, как чернослив, изо всех углов».
Пока приезжий осматривался, в комнату внесли его пожитки: прежде всего заметно «поистасканный» чемодан из белой кожи, много раз бывавший в дороге, а также небольшой ларчик из красного дерева, сапожные колодки и завернутую в бумагу курицу. Чемодан внесли кучер Селифан, низенький человек в тулупчике, и лакей Петрушка – молодой человек лет тридцати, немного суровый на первый взгляд. Пока слуги возились, господин отправился в общую залу и велел подать ему обед, который состоял из обычных для всех трактиров блюд: щей со слоеным пирожком, который специально берегли для проезжающих в течение нескольких недель, мозгов с горошком, сосиской с капустой, жареной пулярки, соленого огурца и слоеного сладкого пирожка.
В то время, когда подавали еду, господин заставил слугу рассказывать всякий вздор о трактире и трактирщике – кто прежде содержал трактир, а кто содержит сейчас, какой получают доход, расспрашивал о хозяине и т. д. Потом перевел разговор на чиновников – узнал, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, расспросил обо всех важных помещиках, поинтересовался «состоянием края» – спросил, не случалось ли в последнее время каких-либо болезней, от которых обычно погибает много людей. Все вопросы были обстоятельны и имели глубокий смысл. Слушая трактирного слугу, господин громко высмаркивался.
по просьбе трактирного слуги, сведения о себе, которые вновь прибывшие в город должны отправлять в полицию: «Советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям». После этого он отправился осматривать город, и остался доволен, так как нашел, что город никак не уступал другим губернским городам. Каменные дома были окрашены в желтый цвет, бросавшийся в глаза, деревянные дома – в серый. Время от времени попадались вывески с кренделями и сапогами, чаще – потемневшие двуглавые государственные орлы, которые ныне были заменены надписью «Питейный дом».
Весь следующий день приезжий господин посвятил визитам – засвидетельствовал свое почтение всем городским сановникам. Он побывал у губернатора, вице-губернатора, у прокурора, у председателя палаты, у полицеймейстера, у откупщика, у начальника над казенными фабриками, и даже у инспектора врачебной управы и городского архитектора. В разговорах с властителями он сумел очень искусно польстить каждому. О себе же старался много не говорить, и если и говорил, то с заметной скромностью и книжными оборотами: «что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам».
Вскоре после этого господин «показал себя» на губернаторской вечеринке. Собираясь к губернатору, он проявил повышенное внимание к своему туалету – «долго тер мылом обе щеки, подперши их изнутри языком», затем старательно вытерся, выдернул из носа две волосинки и облачился во фрак брусничного цвета.
Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Все было залито светом. Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета…
Не успел Чичиков осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше. Приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый. Когда установившиеся пары танцующих притиснули всех к стене, он, заложивши руки назад, глядел на них минуты две очень внимательно. Многие дамы были хорошо одеты и по моде, другие оделись во что бог послал в губернский город. Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые все увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, – волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе...
и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека. Все они приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности. Тут же познакомился он с учтивым помещиком Маниловым и несколько неуклюжим Собакевичем. Отозвав в сторону председателя и почтмейстера, он расспросил их, сколько у Манилова и Собакевича душ крестьян и в каком положении находятся их имения, а потом уже осведомился об их имени и отчестве. Спустя некоторое время ему удалось очаровать упомянутых помещиков.
Помещик Манилов, еще вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар, и щуривший их всякий раз, когда смеялся, был от него без памяти. Он очень долго жал ему руку и просил убедительно сделать ему честь своим приездом в деревню, к которой, по его словам, было только пятнадцать верст от городской заставы. На что Чичиков с весьма вежливым наклонением головы и искренним пожатием руки отвечал, что он не только с большою охотою готов это исполнить, но даже почтет за священнейший долг. Собакевич тоже сказал несколько лаконически: «И ко мне прошу», – шаркнувши ногою, обутою в сапог такого исполинского размера, которому вряд ли где можно найти отвечающую ногу, особливо в нынешнее время, когда и на Руси начинают выводиться богатыри.
На другой день Чичиков отправился на обед к полицеймейстеру, где играли в вист до двух часов ночи. Там, между прочим, он познакомился с помещиком Ноздревым, «человеком лет тридцати, разбитным малым, который ему после трех-четырех слов начал говорить «ты». С полицеймейстером и прокурором Ноздрев тоже был на «ты» и обращался по-дружески; но, когда сели играть в большую игру, полицеймейстер и прокурор чрезвычайно внимательно рассматривали его взятки и следили почти за всякою картою, с которой он ходил».
«Он во всем как-то умел найтиться и показал в себе светского человека... умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек. Все чиновники были довольны приездом нового лица».