«Вечера на хуторе близ Диканьки»
1
Гоголь вошел в литературу в момент, когда разгоралась борьба вокруг проблемы народности. Стремление раскрыть национальное своеобразие, поиски черт этого своеобразия прежде всего в фольклоре — было тенденцией, общей для различных направлений, иногда враждебных по своему идейному содержанию. На позициях реакционного патриархализма стоял известный фольклорист Цертелев, который агитировал за изучение безыскусственной поэзии и одновременно против крестьянской грамотности. В других случаях пропаганда собирания и изучения фольклора велась под знаменем научной объективности, но с очевидной тенденцией провести границу между народной поэзией и большой литературой — таково было направление «Московского телеграфа». Обращения Пушкина к «мутным, но кипящим источникам» народной словесности 19 — к песням и сказкам — как к равноценным с книжной словесностью памятникам поэзии были одиноки и существенной поддержки не встречали.
В народной поэзии Гоголь искал выражения чаяний народа, его идеалов.
— в своеобразии его прошлого и настоящего, его природы и быта, его психологических черт и созданий народной фантазии — вот художественная тема гоголевских «Вечеров».
Героев своих Гоголь наделяет прежде всего смелостью и бесстрашием, затем силой чувства и непринужденной веселостью. Все эти качества он находит в «простом народе», в украинском селянстве, а это было почти что вызовом традициям дворянской литературы. «Вечера на хуторе», по словам Белинского, это — «поэтические очерки Малороссии, очерки полные жизни и очарования. Все, что может иметь природа прекрасного, сельская жизнь простолюдинов обольстительного, все, что народ может иметь оригинального, типического, все это радужными цветами блестит в этих первых поэтических грезах г. Гоголя». 20
Украинская тематика сама по себе не чужда была и догоголевской литературе; в одном из первых писем к матери из Петербурга Гоголь сделал даже наблюдение: «Здесь так занимает всех все малороссийское» (X, 142). Украинский быт нашел отражение в сентиментально-нравоописательных романах Нарежного, украинская историческая тема звучала в романтических думах Рылеева и в пушкинской «Полтаве», на фольклорной фантастике, а частично на темах казацкой старины основывал свои повести Орест Сомов; наконец, росла и развивалась украинская литература, уже выдвинувшая крупные имена Ивана Котляревского, Гулака-Артемовского и других. Общение между украинской и русской литературой было самым тесным. Харьковский журнал «Украинский вестник» был двуязычным, «Вестник Европы» охотно печатал опыты украинских поэтов. Гоголевские «Вечера» многими читателями сближались с явлениями литературы украинской выдержанным местным колоритом, образами украинцев-рассказчиков, обилием украинского элемента в лексике, наконец — прямо украинскими эпиграфами и цитатами. В условиях роста молодой украинской литературы это делало русскую книгу Гоголя принадлежащей как бы двум литературам; на дальнейшую украинскую литературу она не могла не оказать сильного влияния. Но Гоголем твердо был выбран русский язык и значит — путь русского писателя, тем самым и образ Украины в художественном замысле книги приобрел особые черты как рассчитанный на восприятие не только украинских, но и русских читателей.
2
«Вечеров» находится в письме Гоголя к матери от 30 апреля 1829 г. Не раскрывая своего замысла прямо, Гоголь не только забрасывает мать просьбами сообщать ему поверья, страшные сказания, предания, анекдоты, которые «носятся между простым народом» (X, 141), на его родине, но задает и конкретные вопросы, которые говорят уже о более определенном замысле.
Наиболее детальные расспросы явно связаны с сюжетом «Вечера накануне Ивана Купалы», повести, задуманной как рассказ сельского дьячка, с действием, происходящим «Лет — куды! более чем за сто» (I, 139), с «описанием свадьбы» (X, 141), действительно включенным в сюжет. Так как эта именно повесть появилась в печати первой и так как она наиболее разностильна из всех повестей цикла, — можно предположить, что именно с этой повести и была начата работа над «Вечерами на хуторе». В том же письме Гоголь просит прислать ему «папенькины ... » (X, 142), с которыми ближайшим образом (вплоть до эпиграфов) связана «Сорочинская ярмарка», а в письме от 22 мая 1829 г., продолжая свои запросы, Гоголь упоминает и о некоторых подробностях, вошедших впоследствии в «Майскую ночь» (игра девушек) и в «Пропавшую грамоту» (карточные игры). Все эти четыре повести и составили первую часть «Вечеров на хуторе», завершенную в 1831 г. и вышедшую в свет осенью того же года (вторая часть вышла в следующем 1832 г.).
Ни в одной из повестей первой части нет никаких упоминаний о пасечнике Рудом Паньке. Образ пасечника был взят Гоголем по совету Плетнева и, вероятно, вслед за Пушкиным, объединившим цикл своих болдинских повестей образом и именем Белкина. Гоголю, как и Пушкину, образ рассказчика нужен был для создания колорита «подлинности» рассказанных происшествий. Однако Гоголю пришлось приспособлять к позднейшему образу пасечника рассказы, уже написанные, причем частью имевшие уже готового рассказчика (дьячка Фому Григорьевича), частью написанные вне сказовой манеры. В целях согласования повестей с заглавием книги для окончательной циклизации их — повестям было предпослано предисловие пасечника. Пасечник выступает здесь как , а не рассказчик. «Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь», не похожие по стилю на рассказы простодушного хуторянина, приписаны особому рассказчику — горожанину, паничу в гороховом кафтане, говорящему «вычурно, да хитро» (I, 105). Здесь же упомянут рассказчик «страшных историй» (I, 106), чья повесть — очевидно, «Страшная месть» — отложена до следующей книжки. Здесь же обещаны «побасенки самого пасечника» (I, 106). Это обещание не было исполнено, но предисловия к обеим частям приобрели самостоятельное значение — как образцы непринужденной домашней, проникнутой юмором и пересыпанной шутками, речи.
Особой мотивировки потребовала повесть о Шпоньке, выпадающая из цикла и по социальному материалу (поместная, а не сельская среда), и по своему чисто бытовому содержанию, лишенному сказочной фантастики. Рассказчиком повести был назван Степан Иванович Курочка из Гадяча. Все это распределение по рассказчикам было довольно условно и не до конца соответствовало сюжетным и стилистическим отличиям повестей. Но оно показывает, что эти отличия были Гоголем осознаны. Особенно характерно «изгнание» панича Макара Назаровича, произведенное в предисловии ко второй части. Тем самым «Ночь перед рождеством» была откреплена от рассказчика «Сорочинской ярмарки» и «Майской ночи». Действительно, в «Ночи перед рождеством» уже нет лирико-патетических картин природы, к которым, очевидно, относятся слова пасечника о «вычурной» и «хитрой» речи рассказчика-панича.
3
— «Вечер накануне Ивана Купала» — была наименее стройной по замыслу и по стилю. Повесть задумана как рассказ простодушного сельского дьячка — со слов покойника деда — рассказ вдвойне забавный, с одной стороны, шутками самого рассказчика, с другой — воркотней его на скептическую молодежь, которая отказывается верить в нечистую силу. Но этот тон выдерживается только в немногих побочных этюдах в начале и в конце повести. Центральная же в сюжете тема — страшная история о гибели Петруся, ценой преступления получившего нечистое богатство, — выпадает из сказа, несмотря на все старания Гоголя (особенно в новой редакции) приблизить ее к народной сказке, напитать местным колоритом и теснее включить в сказовую форму. Гоголь ставил в своей повести тему борьбы за богатство, тему денег, но деньги истолковывались им в условном, романтическом плане, как «зло мира» и бесовское начало. Вот почему Белинский усмотрел в «Вечере накануне Ивана Купала» «сложное понятие о народности», а самую повесть счел «каким-то уродливым произведением, за исключением нескольких превосходных частностей, касающихся до проникнутого юмором изображения действительности». 21
«Сорочинской ярмарке» с начала до конца, или почти до конца повести, — мы погружены в особую атмосферу жизни, преображенной безудержным весельем. Уже лирический зачин рисует украинскую природу как торжество звуков и красок, «сладострастия» и «неги» (I, 111). Повесть завязывается вводом героев, по сказочному схематичных — «красавицы», простака-отца, злой мачехи и задорного парубка, который после первых же слов приветствия красавице-дивчине бросает комом грязи в «дьявола»-мачеху. Действие развивается от первых поцелуев, тут же на ярмарке, до сговора, тоже на ярмарке — на следующее утро. Каждая сцена в отдельности насыщена комизмом внешних смешных положений. Страшный рассказ о похождениях черта прерывается свиными рылами, заглянувшими в окно. Попович, запрятанный Хиврей на доски, с грохотом летит на пол. Перепуганные гости прячутся, кто в печку, кто под женин подол, Солопий Черевик бежит, надев на голову горшок вместо шапки. Куски красной свитки непонятным образом попадают под руку Солопию — то вместо полотенца, то даже вместо кобылы. Вся эта сложная цепь приключений оказывается нужна только для того, чтоб герою представился случай оказать Солопию услугу — освободить его из инсценированного заключения и вернуться к исходному положению, когда Солопий соглашался на брак. Общий тон повести с ее яркими бытовыми картинами омрачается, однако, вторжением непонятных сил: «красная свитка» выбивает всех из колеи, вселяет в людей страх, ощущение неуверенности. Гоголь с иронией развертывает фантастический сюжет о «красной свитке», но финал повести завершается элегической концовкой. Гоголь показывает, что подлинная красота и здоровые начала народной жизни неизбежно сталкиваются с враждебными силами.
«Сорочинская ярмарка» больше чем другие повести «Вечеров» вызвала упреки как современной критики (А. Я. Стороженко), так и позднейшей (П. А. Кулиш) в сюжетных непоследовательностях и этнографических неточностях. Особенно неправдоподобной казалась критике свадьба на ярмарке без соблюдения всех свадебных обрядов. Гоголь остался равнодушен к замечаниям Стороженко и не учел их при подготовке нового издания.
Несомненно, что в «Сорочинской ярмарке», как и в «Майской ночи», Гоголь стремился воссоздать то прекрасное и поэтическое, что он видел в жизни украинского народа. Ни в одной повести не было сосредоточено столько веселости, как в «Сорочинской ярмарке», ни одна повесть не оказалась так близка к уже сложившейся в самой украинской литературе комедийной и вообще комической традиции. Близость Гоголя к И. Котляревскому, Гулаку-Артемовскому и Гоголю-отцу сказалась во многих деталях вплоть до целой сцены — свидания Хиври с поповичем, построенной на основе комедий Котляревского и В. А. Гоголя; сам Гоголь отметил эту связь эпиграфами к отдельным главам.
«Майская ночь» близка по своему построению к «Сорочинской ярмарке» и, вероятно, следует за ней по времени создания. И здесь также молодые герои, сочувственная им «толпа» и, с другой стороны, комическая страшная пара с ее окружением из двух-трех также комических лиц. Здесь также — любовная новелла смыкается с цепью веселых эпизодов. В бытовое содержание и здесь включен сказочный сюжет, наконец и здесь повествование прерывается эмоционально окрашенным изображением природы.
«Майская ночь» во многом существенно отличается от «Сорочинской ярмарки». Прежде всего, здесь гораздо глубже разработано лирическое содержание. Оно не ограничено «отступлениями» или слабыми намеками в диалоге молодых героев; герои — теперь погружены в лирическую эмоциональную стихию; эмоционально окрашенные сказочные мотивы и целый сказочный сюжет (об утопленнице) объединены и с любовным диалогом героев, и с лирическим пейзажем в одно художественное целое.
Затем, более четкие очертания приданы бытовым картинам, которые сплетаются в повести с откровенной фантастикой. Здесь появляется некоторая историческая и социальная перспектива. Несколько более индивидуализированы, чем в «Сорочинской ярмарке», характеры героев. Но, как и там, Гоголь мало заботится о связи всех разнородных элементов повести, о мотивированности каждого отдельного эпизода. Критика, требовавшая и здесь психологического и бытового правдоподобия, опять не учитывала авторского замысла. Больше того, в развязке Гоголь демонстративно пренебрегает обоими возможными объяснениями — фантастическим и реальным, и дает их нарочитое смешение; призрачная панночка из народной сказки, приснившаяся герою, вручает ему во сне записку — с совершенно реальными именами и фамилиями (и даже с крепкими ругательствами!) от лица реального комиссара, и записка остается в руках героя как во сне, так и наяву.
Первая часть «Вечеров» оканчивалась «Пропавшей грамотой». Повесть построена как рассказ простодушного дьячка о своем простодушном деде-казаке, современнике гетманства Разумовского. Целям воссоздания наивности былых времен, всецело, впрочем, совпадающей с наивностью рассказчика, служит как исторический колорит, так и сказовая форма. Сказочная фантастика, попадая в эту атмосферу, делается вполне органической; автор — с его неизбежным скепсисом — гораздо больше удален от повествования, чем это было в «рассказах Макара Назаровича». Чертовщина изображена в тонах нарочитого примитива, смешного, прежде всего, своей наивностью: черти внешне похожи либо на людей, либо на животных и наделены чертами человеческой психологии, вплоть до жадности к деньгам. Но этот примитив включен в наивную психологию героев, показан как отражение их подлинных верований. Исторических черт в повести немного, но все же нарочито шаржированный рассказ деда о царице, которая в золотой короне, в серой новехонькой свитке и в красных сапогах ест золотые галушки, явился зерном, из которого вырос петербургский эпизод «Ночи перед рождеством», а легкий очерк казацкого товарищества и казацкого разгула — подготовкой к широким историко-бытовым картинам «Тараса Бульбы».
В «Заколдованном месте», написанном как завершение всего цикла, Гоголь перенес метод «Пропавшей грамоты» на рассказ, лишенный исторического колорита (детские воспоминания Фомы Григорьевича). На поэтическом изображении украинского народа здесь основан самый сюжет в сочетании со сказочным (как и в «Пропавшей грамоте») колоритом. Как и «Пропавшая грамота», «Заколдованное место» носит шутливо-комический характер. Гоголь явно смеется здесь над суеверными страхами.
«Ночь перед рождеством», открывавшая вторую часть «Вечеров». Здесь объединены в одном целом те черты художественного образа Украины, которые либо порознь, либо в немногих случайных сочетаниях привлекали Гоголя и в прежних повестях: поэзия народных обычаев и исторических преданий; фантастика народных сказок, комизм, возникающий на основе народного поэтического творчества и самого народного быта, наконец — образ демократического героя. Сказка и быт здесь слились; сказочные герои стали в то же время бытовыми. Повесть основана на двух подлинно фольклорных сюжетах — на сюжете о кузнеце и черте (где фантастика в самом сказочном источнике окрашена комизмом и не оторвана от быта) и на сюжете бытовой сказки-анекдота о любовниках, спрятанных в мешки. Оба сюжета Гоголь скрепил общими ситуациями: кузнец сделан сыном бытовой героини — Солохи, черт — одним из ее любовников, а сама она — ведьмой.
— сказочная царица становится исторической Екатериной, окруженной двором, Потемкиным и Фонвизиным, а действие, происходившее, казалось бы, в неопределенное время, неожиданно точно датируется, так как в него включается исторический факт — прием запорожской делегации. Петербургский эпизод разросся в эпизод самостоятельного значения, реалистически убедительный, с элементами тонкой сатиры на екатерининский двор. Любовные переживания здесь уже несколько психологизированы. Герой — впервые стал здесь активным, завоевателем своего счастья, причем этим героем стал простой сельский кузнец. По словам Белинского, «Ночь перед рождеством» «есть целая, полная картина домашней жизни народа, его маленьких радостей, его маленьких горестей, словом, тут вся поэзия его жизни». 22
«Страшная месть» занимает в цикле особое положение. В ней та же художественная основа, что и в остальных повестях — образ Украины, но здесь этот образ поднят на еще большую высоту. Украина взята не в обаянии ее «веселости», «поэзии» и «чувствительности», 23 а в величии ее героики; образ украинского народа показан в героической борьбе за национальную независимость. Однако национально-героическая тема разрешается Гоголем в романтическом аспекте: героическая борьба украинского народа за свою независимость раскрывается в «Страшной мести» как извечная борьба добра и зла. Оба плана ее по замыслу должны совпасть; символический «злодей, какого еще и не бывало на свете» (I, 281), и не только мрачный чародей и убийца в кругу одной семьи, но и такой злодей, который задумал «продать католикам украинский народ» (I, 261). Данило Бурульбаш трагически гибнет как герой народной борьбы Украины с Польшей и в то же время как борец со злом, воплощенным в образе предателя-колдуна. Самая тема страшной мести, изображенной в тонах мрачно-романтической фантастики (мертвецы грызут мертвеца), развита как тема казни за предательство: над предателем-колдуном тяготеет родовое проклятие предателя — братоубийцы Петра.
имеет второстепенное значение: украинская старина, казачество, «ляхи» истолкованы в качестве символов; очень условны и немногие бытовые детали. К традициям реакционно-романтической литературной (а не украинской народной) сказки восходит и образ колдуна, и подробности его чародейства. Украинский фольклор не мог дать здесь Гоголю тех сюжетных основ, какие нашлись для остальных повестей цикла, но весь местный колорит повести и, главное, весь ее стиль ориентирован на народно-поэтическое творчество. Тот лиро-эпический распев, то эмоциональное строение фразы, которыми повесть открывается («Шумит, гремит конец Киева» и т. д.; I, 244), — не случайное «украшение», а стилистический принцип, последовательно проведенный через всю повесть, в связи, конечно, с новым «героическим» ее содержанием — ведь и в «Вечере» и в «Майской ночи» песенный стиль появляется именно на эмоциональных высотах рассказов. Ориентация на народно-поэтическое творчество, на песню, на примитивно-образное восприятие мира выдержана и в картинах природы, в том числе и в знаменитых картинах Днепра в начале десятой главы.
4
Идейно-художественное значение «Вечеров» определяется созданием образа Украины как образа украинского народа в демократическом смысле этого слова, т. е. как «простого народа», крестьянства прежде всего. Для позиции автора характерно глубокое личное отношение к изображаемому миру, личное сочувствие к нему — и в то же время художественная многосторонность, разнообразие элементов и тонов. Для Гоголя невозможен внешнеэтнографический подход, невозможны и снисходительные или тем более пренебрежительные общие оценки. За народом — как основным предметом изображения — утверждается объективная ценность.
и сильных объединились в «Вечерах» с чаяниями народа и его идеалами, отраженными в произведениях фольклора. Обратившись к народно-поэтическому творчеству, Гоголь нашел правильный путь для воссоздания подлинных обычаев и представлений народа, подлинных черт народной психологии. В цикле «Вечеров» Гоголь впервые показал русскому народу прекрасный облик братского украинского народа таким, каким он отображен в украинских преданиях, песнях и исторических думах. Своеобразие реализма «Вечеров» определяется их народно-поэтической первоосновой.
С установкой на народную поэзию связаны в «Вечерах» образы рассказчиков пасечника, Фомы Григорьевича, передающих живую фразеологию и интонацию народной речи. С этой же установкой связаны также сказочные и фактические образы. Самая народная сказка у Гоголя тесно вплетается в простую реальную жизнь: фантастические образы взяты из народных сказок, а простодушные герои Гоголя верят в этот сказочный мир. Вместе со сказочно-фантастическими коллизиями в «Вечерах» раскрываются и конкретные жизненные конфликты — семейно-бытовые (борьба с самовластной мачехой в «Сорочинской ярмарке») и социальные (борьба с самовластным головой в «Майской ночи»).
5
» — бытовая юмористическая повесть из современной мелкопоместной жизни — оказалась настолько инородной всему циклу, что ее пришлось приписать особому автору (а не только рассказчику) — Степану Ивановичу Курочке, горожанину из Гадяча.
Гоголь явно ищет здесь новых средств изображения человека, нового, более углубленного развития комического характера, чем это было, — намеками еще в «Страшном кабане» (1830 ?), затем в «Ночи перед Рождеством». Замена схематических порядков, добродетелей и слабостей «чудачествами» давала возможность индивидуализировать образы, связывая их с социально-бытовыми условиями. Чудачествами наделена, прежде всего, тетушка Василиса Кашпоровна, обладающая наперекор нравам своего времени чисто мужскими повадками: она стреляет дичь, влезает на деревья и т. п., но тут же сообщено, что она «била ленивых вассалов своею страшною рукою и подносила достойным рюмку водки из той же грозной руки» (I, 294) — это уже подлинная черта крепостного быта. «Чудаком» по внешности, привычкам и повадкам является и «толстый помещик» (I, 292) Сторченко, но в то же время и это убедительный бытовой образ.
Поместный быт в усадьбах Василисы Кашпоровны и особенно Сторченко дан со многими, часто мелкими деталями. Эти детали всегда почти окружены авторской иронией, прямо заявленной там, где Сторченко отнесен к людям, «которые не ломали никогда головы над пустяками и которых вся жизнь катилась по маслу» (I, 289).
творческое своеобразие Гоголя сравнительно с такими умелыми, но не глубокими бытописателями-современниками, как А. Погорельский (роман «Монастырка»).
«кроткая» душа (I, 286), и тут же ему присвоены явно авторские лирические настроения: эстетическое восприятие вечерней природы и поэзии сенокоса. С другой стороны, тот же образ подвергнут резкому комическому освещению, так как в нем кроме качеств «кроткой» души обнаружено полное умственное убожество (стоит вспомнить перечень занятий, которым он любил предаваться); самое простодушие героя подчас оборачивается своими комическими сторонами. Возникает противоречивая авторская оценка героя; как обыватель, «существователь», он близок к своему окружению, к тем героям, в которых намечается тема пошлости, но как «кроткая» душа он им противостоит. Здесь начало очень важной линии гоголевского творчества: разоблачение социальной пошлости, явившейся результатом патриархальной неподвижности крепостнического строя, но вместе с тем защита человека и прав подлинной человечности. И то, и другое с гораздо большей глубиной и силой, чем здесь, будет выражено Гоголем в центральных образах «Старосветских помещиков» и «Записок сумасшедшего».
Примечания
19 А. С. Пушкин
20 В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. I, 1953, стр. 301.
21
22
23 А. С. Пушкин