СЮЖЕТ КАК АВТОР
В «Н», «П», «НП» и «ЗС», как нефтяной фонтан, вдруг забил бред: из героев Гоголя, сигнализуя о том, что какие-то процессы в авторе, подготовляемые всей жизнью, вырвались из-за порога сознания и скопление электричества в воздухе повестей первой фазы разрешилось: грозою над автором; обнаружились корни «диких» переживаний для Петруся и Хомы Брута, поданных в романтической дымке; неясность сюжета (до известной черты — ясно, далее — не ясно), олицетворенная необходимостью ввести в фабулу «чорта» («нечистую» силу) и освященная традициями недавно господствовавшего романтизма, выявилась, как ясность (пусть ложная); «чорт» был Гоголю необходим, чтобы отчитаться перед собою самим; он — «deus ex machina»; и — маска недостаточно культурного и оттого достаточно хвастливого «Никоши», помещичьего сынка незнатного рода, севшего между двух стульев, из которых одно — обречено продавить помещичий устой и увязнуть в мещанстве, другое же обречено сделаться бричкою странствующего предпринимателя: негоцианта из комедиантов, или комедианта из негоциантов; таков «Никоша», засевший в Гоголе, как заноза, и вызвавший в его душе нечто подобное гнойной опухоли; отсюда — томление безысходности: вплоть до удара, когда вскрылся нарыв и можно было заглянуть в язву; заноза выскочила в образе Хлестакова-Никоши; тогда и исчез «чорт»; вместо него замелькал здесь и там фрак чиновника, давшего энное количество модификаций до... экс-чиновника с антрепризою «Мертвых душ»; Гоголь в себе опознал хвастливого «гоголька» с коком волос и с откидным наипестрейшим жилетом: «Я — научу профессоров, дерну многотомную историю Малороссии, я уже держал корректуры исследования о земле, я... я... всем покажу... — везде, везде». И — хлоп, хлоп: ходил на лекции с подвязанными зубами, чтоб отделаться от лекции, никакой истории написать не мог, никогда не держал корректур исследования о земле; и вне литературы выявил себя довольно беспомощно.
Созерцание себя в таком виде напоминает гётево: «Du gleichst dem Geist, den du begreifst» 59.
Лицезрение — удар; усилия перевоспитать «гоголька» в себе — рост риторики за счет искусства: на протяжении десятилетия.
С этого же момента конец сюжета, застрявший в Гоголе, смешан с автором сюжета, поданного читателю; сюжет творчества и в поучениях о себятворчестве, и в рисовании карикатур на себя, и в разглагольствовании о своих достижениях; последними вытеснен — увы! — первоначальный сюжет; рисование карикатур изживается в стилизации; себятворчество — в сентенции; сентенционизм третьй фазы так растет из гиперболизма второй, как заостренность тенденции, напоминающая вылезание занозы из раны, растет в борьбе с чрезмерной изобразительностью.
С конца первого тома «МД» уже ясно: герой эпопеи не Чичиков, а... «Николай Васильевич Гоголь» 60; прочие все герои — души с убитою раз навсегда психикой; и оттого — гипертрофия в них физиологических отправлений и условных рефлексов, изученных с чисто научною точностью и поданных вместо души.
Физиология героев гоголевского персонажа взята с натуры, а психика их существует постольку, поскольку она зеркало процесса, происходящего в сознании Гоголя, которого стадии — недоумение, страх, до... — процесса, которого конец — анэстезия жизни; герои в этом конце показаны паралитиками: мертвая душа — продукт процесса; появление ее в «МД» показывает: особи класса, из которого вышел Гоголь, в изображении Гоголя — мертвецы; Гоголь в процессе изображения их преодолевает свой класс; но в выводе из того, что он — изгой класса, грешит ужасной социальной неграмотностью: она-то и укрепляет в нем маниакальную мысль о воскрешении трупов призванным генерал-губернатором, разделяющим тенденции «Переписки»; тут он и налагает запрет на свою настоящую миссию; видит себя чуть ли не мессией того, что есть для художника подлинный запрет: запрет собственным предложением исказить спрос; в этом искажении символический жандарм становится... николаевским; суд народа «городничему»-Николаю становится судом Николая над... марионеткою; в таком ложном прочтении тенденции его инспирировавшего коллектива он, Гоголь, обличитель гнилого строя, выглядит чем-то вроде колдуна из «СМ», — Гоголя же: к ужасу Белинского, узнающего, что генерал-губернатор де «посылается затем, чтобы ускорить биение государственного пульса» (Пер).
— всерьез!
«Находили на меня минуты жизненного онемения; сердце и пульс переставали биться» («Завещание»); онемение, перешедшее в неизлечимое бесчувствие прижизненной смерти, — вот что отразила «мертвая» душа (не чичиковская); «окаменели от страха» (СМ); «вылетел дух... от страха» (В); «умер от страха» (МД); «и уже ни страха, ничего не чувствовал он... умер... и открыл очи; но уже был мертвец и , как мертвец» (СМ); «я желаю иметь мертвых» (МД); «как, на мертвые души купчую?..» «Мы напишем, что они живы» (МД); «народ мертвый, а плати, как за живого» (МД,); «возьми себе все кладбище! Ха, ха, ха, ха!» (МД); являются едкие слезы «уже охладевшего сердца» (СП); и кажутся детскими все прочие чувства в сравнении с «бесчувственной» привычкой (СП); и Афанасий Иванович «сидел бесчувственно, бесчувственно держал ложку», «взгляд его был совершенно бесчувственен» (СП); «призрак пустоты виделся во всем» (Р); всюду «тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность»; всюду — «рука, принадлежавшая... грубо сделанному автомату» (П); «равнодушная пустота обняла его» «шел..., полный бесчувствия » (П); «сказал с... равнодушием» (П); «кисть его хладела и тупела» (П); «сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка» (П); Гоголь становится изобразителем того разряда людей, «который можно назвать... пепельный— имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда нет на небе ни бури, ни солнца, а просто ни то, ни се» (П); «платье было совершенно неопределенное» (МД); «вне... переписыванья... ничего не существовало» (Ш); подруга жизни — «шинель, на толстой вате... без износу» (Ш); «чувства не отражались в чертах лица» (МД); к сукну страшно дотронуться: оно «превращалось в пыль» (МД); «потчевал... гостя... пылью» (МД); рот «ощеливал» (МД); «весь обратился в прореху» (МД); Гоголь берет не Россию, а кладбище: «возьми... все кладбище! Ха, ха, ха, ха!»; каждому в этом кладбище можно сказать: «признаюсь, не знал даже, живете ли вы на свете» (МД); все вокруг — «» (МД); и даже стены дома «ощеливали», т. е. становились «ничто».
Свои трупы далее прибирает Гоголь — , гримируя их под даже степенность: Чичиков «не слишком толст, не слишком тонок»; «не красавец, но и не дурной наружности»; но и губернатор «ни толст, ни тонок» (МД); «нельзя... рассмотреть, какое у него лицо» (МД); оно не представляло «ничего особенного» (МД) и мелькало в гостинице «такого рода, ... как бывают гостиницы», где подают «обычные блюда» и где «по обыкновению» отвечают, откуда «куда следует» извещают (МД), где ходят во фраках, «в какие одеваются», говоря там «какими-то общими местами» (МД); закусил, «как закусывает вся Россия» (МД); «сказал комплимент, ...» (МД); «мужчины здесь, как и везде» (МД); «с вида... ...трудны для портрета» (МД); «не так, чтобы слишком толстые, однакож и не тонкие» (МД); «баба, или мужик... Ой, баба!.. » (МД); «говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует» (МД); «с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращаются» (МД); «читал все с равным вниманием» (МД); «интересуюсь познанием всякого рода мест» (МД); «поступал, разумеется, как все» (МД); «словом, все, как нужно» (МД); «словом, виды известные» (МД); «все было прилично и в порядке» (МД); «он везде между нами» (МД); «таких... не мало» (МД); «не чувство, а какое-то бледное отражение чувства» (МД); «в этом теле совсем не было души» (МД); «ничего не почитаешь в... » (МД); «платье совершенно неопределенное» (МД); «тень со светом перемешалась совершенно» (МД); «у нас подлецов не бывает: есть люди благонамеренные» (МД, 2) и т. д.
Благонамеренное кладбище: даже провала в нем нет: свалиться некуда; все и так повалились в физиологические отправления, как в гробы: чавкают, храпят, свиристят чубуками.
— сфера фигуры фикции, о которой я уже говорил: будто бы приличие бытовых форм, разыгрываемых выкопанными трупами, — «нормальность» почище ненормальности; условия некогда нормального быта разыграны героями Гоголя на общем им кладбище класса; Гоголю, оторванцу средь оторванцев, лучше прочих увидевшему кладбище класса, следовало бы принципиально вырешить: во что ему и ему подобным вродиться?
В выявлении путей — тенденция гоголевской изобразительности.
Гоголю далекий и очень «невнятный» Белинский и был делегатом от нового коллектива людей, для которых тенденция Гоголя могла бы быть жизненна и запросы которых Гоголь услышал, но в звуках, «»; так казалось «Никоше» Гоголю; Белинский мог бы «овнятить» Гоголю «Гоголя», хотя бы правильным осознанием «смеха сквозь слезы»; славянофилы же лишь толкали к изображению положительных типов в среде, где их не было; разнобой требований кричал в неустойчивом сознании Гоголя; Гоголь сузил в себе тенденцию спроса неправильным толкованием и недолжно расширил звуки, чуждые ему и летевшие из лагеря, с которым он створился лишь в быте, но не в сознании; славянофилы, католики, православные лишь топили художника; и голая рефлексия Гоголя оказалась в несоответствии с собою же в процессе сложения из конкрета изобразительности; вставало противоречие между тем, как пелось, и что пелось; Чернышевский доказывает: Гоголь прав в том, что он видел Россию, устремленной к нему: «Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?» (МД); «полные ожидания очи» — были очами лиц; первое из лиц, реально узренное, — Белинский, а не Аксаковы, не Толстой-католик, и не Росетти, и не Матвей; когда появилось перед Гоголем и подлинное от ему грезившихся очей лицо, то он пришел в ужас (ждал одного, явился другой): но ему доказывали: народу-де нечему учиться у «гнилого» Запада, потому что неисповедим путь России; «но отчего же вдруг стал он... с разинутым ртом... » Явилось «не то» лицо: «непрошенное, незваное, явилось оно к нему в гости; ...— все незнакомое: никогда во всю жизнь свою он его не видывал» (СМ); не видывал, но слыхивал: оно-то в слагало знаки запроса к нему: показать лик «великого мертвеца» или — душу класса; чужое лицо есть Гоголь же, но в раскрытии Белинского и Чернышевского, выразителей интеллигенции, слагавшейся наперекор мертвому классу и зачитывавшейся утопическими социалистами; «и страшного, кажется, в нем мало, а непреодолимый ужас напал на него» (СМ); «соотечественники! Страшно!»; «погодите, скоро поднимутся снизу такие крики... »; «если бы я вам рассказал то, что я знаю... вы... подумали бы, как убежать из России»; «даже с... ... насчет... ».
Гоголь ходил средь будто бы «близких» врагов, производя жуткое впечатление: не то святого, не то преступника (по Аксакову); для чего-то писал в кокошнике; «кокошник», вероятно, смутил Аксакова, как «чудная чалма» на колдуне смутила пана Данилу; Толстой-американец предлагал Гоголя заковать в кандалы; оттого-то долженствовавшие стать друзьями увиделись врагами; и Гоголь ходил сам не свой в своем мороке: «походка... мелкая, неверная... ... ... в кулак... ничего открытого... взгляды исподлобья, наискось, мельком, ...... в глаза»; таким виделся он Бергу; Белинскому же десять лет «чужой» Гоголь виделся близким.
После «Рев» жизнь Гоголя остывает в моральный столбняк; окаменив героев в последней сцене комедии, стал окаменевать в годах и автор, напуганный собственным смехом; выяснение «невидимых слез», подсказанных Белинским, в условиях столбняка провело лишь грань меж Белинским и ним; «слезы» не соответствовали «слезам»; для Белинского они стали тоскою по социализму; для Гоголя — тоской по содействующему генерал-губернатору; для Белинского этого рода слезы, конечно же, «крокодиловы»; и Белинский отрекся от Гоголя, не поняв, что имеет дело с болезнью в Гоголе, с «Никошей» в Гоголе; «Никоша» же — опухоль наследственности, которую можно было бы во-время оперировать; «опухоль» предъявила право на собственность; стала автором; автор стал тенью ее; и Гоголь вообразил: миссия его-де — мистическая; рядом с тенденцией художника Гоголя, имманентной краскам и звукам, оказалась другая, втиснутая извне, трансцендентная и краскам и звукам: и краски померкли, и звуки угасли.
— хохот из ужаса; наковальней оказался породивший Гоголя класс; молотом — будущее творений Гоголя, изъятых из рук больного в раскрытии лика «Руси», которую издалека слышал же, как никто, Гоголь.
«», иль молотом в биографии Гоголя поднялся вдруг единственный «пониматель», Белинский (Пушкин не понимал до конца; Жуковский дружил, но спал, когда Гоголь читал ему); и такое видение Белинского — оттого, что сам Гоголь увидел себя каким-то предателем, колдуном: «изо рта выбежал клык... » (СМ); вот до чего довели Гоголя друзья: от славянофилов до «схимника» Матвея; когда «колдун» прибежал к схимнику, схимник сказал: «Иди, окаянный!» (СМ); в «СМ» колдун убил схимника, а «колдун» Гоголь — себя.
«Колдуна»-то и не было: «колдун» — болезнь Гоголя.
«Переписки» Гоголь еще чувствовал себя где-то посредине между провалом и высью, на которой ждал его — его «всадник».
— яма; сверху — высь:
— вертись, вертись...
Брюсов.
Конец петербургской жизни — начало «верча»: из боли; он отразился ветром из «Ш», дующим сразу с четырех сторон; в Петербурге «колдун», увиденный сперва романтически, выскочил из провала, в который был сброшен, или из рамы «Портрета», как «болезнь Гоголя», разыгравшись идеей, что он, Гоголь, убил смехом то, что должен был бы возродить; на самом деле он осмеял класс, который не осмеять не мог; «Русь! Чего же ты хочешь от меня?» Осмеял же Гоголь свою «прекрасную даму», Русь смешал с Агафьей Федосеевной; тема последней фазы: никто России не знает; и — Гоголь ее не знает.
Класс, породивший Гоголя, России не знал; Гоголь же, «тщетно тщась» усвоить тенденцию своего класса, присвоил себе право на то, от чего уже отказался художник: во имя того коллектива, весть которого дошла до художника; больной художник отдал перо «Никоше», руками которого завладел «великий мертвец», воображенный «старцем, вещим духом» (СМ); перо сломалось; однако: «художник» все-таки победил мертвый свой класс: показом его; «человек» же победил «Никошу» в себе тем фактом, что не мог жить, сломав перо; русская литература поняла жуть этой смерти; если верить, что Гоголь имманентен тенденции последних лет, то непонятно, почему он не заздравствовал в ней: николаевская действительность дала бы Гоголю средства для широкой деятельности в духе воображенной тенденции.
Смерть эта — оправдание художнику.
Примечания
59 «Ты равен духу, которого созерцаешь» (Гёте. «Фауст»).
60 «МД» — Гоголь, что здесь сюжетный центр часто — не мертвые души, а сентенция резонирующего над ними автора.