«НАТУРА» ИЗОБРАЗИТЕЛЯ ГОГОЛЯ
Противоборство двух стилей — в слоге, в красках, в ландшафте в портрете и в жанре — имеет точки пересечения: соединив и замкнув их, приходим — к «натуре»; стили заключаемы в скобки: вообще штампа; и «стеклянная панночка», и «критская модница» противостоят Параске с Агафьей Тихоновной, как нечто ненатуральное; вынося за скобки «натуру», имеем: все «стильное»; тогда вместе с Гиппиусом можно сказать: и Невский дан в принципах кукольного театра; трафарет многих сцен «Веч» (баба и чорт, москаль и цыган и т. д.) лишь аналогии трафаретно данных усов, бакенбард; но качественность — иная; и, формализм: видеть корни обоих штампов в народном пещном действе; относительно «Веч», может быть, это — так; относительно дам и носов — нет; «гиньоль» не украинская «кукла»; Бердслей — не Росетти 50.
Определяет качественность, а не форма: проделки Вакулы над чортом имеют тенденцию: превознести кузнеца; корень проделок с «носом» — тенденция к скепсису: «не верьте Невскому!»; тут штамп — орудие неубедительности; происхождение женского штампа «красавица» в «Веч», — взгляд на женщину раннего отрывка «Женщина» (она — эманация бога, «София»); романтик Гоголь совпал с поэзией Владимира Соловьева, Данте, раннего Блока через романтиков (наследие Шеллинга); в перерождении трафарета от первой фазы ко второй у Гоголя — совпад с Блоком: «Прекрасная дама» разоблачается; она у обоих становится уличной «Незнакомкою»; как Блок, Пискарев ищет «Прекрасную даму»: «и там ее нет», и здесь «ее нет»: «?..» «Поиски... оставались тщетны» (НП); она — в волнах опия; у Блока она — на дне стакана; потом она — «ад».
В первой фазе Гоголя дано разъятие женщины на сквозную красавицу и на ведьму, которая, в корне взять, — труп (ВНИК, В); линия падения женского образа — от эмпирея до ада (сквозь землю); у Блока падение это — по фазам: в первой фазе поэзии «ада» нет; дан «рай»; «ад» — в третьей фазе, когда «французский каблук» вонзается «страшною музою»: в грудь; «ведьма» до гроба сопровождает Блока; она исчезает у позднего Гоголя; нет «рая», нет «ада»; простое снижение образа: «пустая бабенка» — «натура» образа, за исключением недорисованной Улиньки и пустых контуров: красавица из «П», Аннунциата из «Р»; губернаторская дочка, и та — кандидатка в «бабенки».
Стиль показа дамы: в платье «больше похожем на воздух» (ЗС); она — в «палевой шляпе... как пирожок» (Н), в лентах, «легче пирожного» (МД), с талией «не толще бутылочной шейки» (НП); «Какой голосок! Канарейка» (ЗС); в лице: «такое чуть-чуть обнаруженное... неуловимо тонкое!.. Женщины, это такой предмет... Намеки... а вот, ничего не передашь» (МД); показ — ирония; «дама» — небесноподобна, как сверкающее сало, выставленное в витринах (Р); предметы сравнения — пирожок, бутылка и канарейка — снижение под формой хваления; под штампом же — просто — «галантерейная половина человеческого рода... ничего больше» (МД); «мечтательно умела держать головку, и все согласились, что... дама, приятная во всех отношениях» (МД); «как воздух» — платье, а не она: она под платьем «тяжеловата» (МД); «неуловимо тонкое» в ней: «Ух, какая булавка!» (МД); «как алебастр», белизна (Ж) — белила «в палец толщиной»: отваливаются, «как штукатурка, кусками» (МД); она просто «Подстега Ивановна»; «Ген-зи на кухня» (НП); «глупость составляет особенную прелесть в... жене» (НП); «вы думаете, что эти дамы... Но дамам меньше всего верьте» (НП); они произносят «слова, которые... обдают как варом... юношу» (МД); одно утешение: «Аделаида Ивановна»; но «Аделаида Ивановна» — крапленая колода карт (Игр); «О, как отвратительна действительность» (НП).
Тут и предел снижения образа; это — не «ад», а «»; разобрана ее жизнь по возрастам; сперва девушка — с лицом свеженьким, «как яичко» (МД), «как молоко» (Ж); в возрасте Агафьи Тихоновны — «тяжеловата» (МД); выйдя замуж, напоминает «бабенку, свежую, как репа» (МД); после замужества: «наделил бог такою благодатью — что год, то несет: то Праскушку, то Петрушу» (МД); и уже: схватывает мужа за нос, как за ручку кофейника (ОТ); ее подвиги в почтенном возрасте: «» (ТЕО), мужа сечет, «как кошку» (TEO); на пороге старости: «откусила ухо у заседателя» (ОТ).
Это быт омещанившихся дворян; Водовозова51 описывает факты этого быта, имевшие место и после Гоголя в царствование Александра II (кулачные побоища, сечение ремнями детей, дворовых, брань классных дам в «Смольном» почище площадной и т. д.).
Корень стилизаций, и той, которая ведет к фантастике прошлого, и той, которая ведет к кукле а ля Бердслей, — круглое, «как репа», лицо в палевой шляпке; оно же, одетое в ленты, — лицо Параски; и то же лицо у старой помещицы с тремя бородавками, в капоре, и — у Хиври; в суждениях, замашках, тупоголовии — совпадение; остальное — обличие; здесь — украинский наряд; там — капоты и чепцы; изменение складок в условиях по-разному поданной композиции меняет стиль и гротеска, и ангеличия: под гротеском ведьмы и Агафьи Федосеевны — та же «баба»: ведьма — просто старая баба (В); оказывается: побег носа «есть больше ничего, » мадам Подточиной (Н); под ангеличиями и Оксаны, и дочки его превосходительства (ЗС) — простое жеманство.
Такова же общность мужской натуры «Веч» и бытовых повестей.
Левко — стилизация идеального «парубка»; Хлестаков — стилизация безответственной легкости; но — легкость, граничащая с легкомыслием, — живет в обоих; тот же «молодой человек» их породил; олегкомыслите Левко, — и перед вами — «Голопупенков сын» (СЯ); шалят оба; второй не прочь подплутнуть; о Хлестакове: «чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия... тем более... выиграет» (Рев); «Хлестаков... не лгун по ремеслу...»; ...ложь — «поэтическая минута в его жизни — почти род вдохновения» («Отрывок из письма»); можно б сказать: видение Левко — «вдхновенная ложь»; Хлестаков и Левко в ком-то третьем, который натура обоих — как бы сообщающиеся сосуды; соединяет обоих — «Никоша Гоголь», помещичий сынок, поэт, фантазер, как Левко, гопакующий и влюбленный в думку; он не прочь и покушать, как Хлестаков, не прочь и прилгнуть; позднее ж «Никоша» держал корректуры, которых держать он не мог, потому что и текста к ним не было, — в письмах к знакомым.
Постепеннее возрастом, но все еще «Хлестаков» — Ковалев; этот уж прямо-таки кандидат стать Яичницей; а Яичница в захудалой провинции, будь он хозяином-домовладельцем и выйдь он, как Шпонька, в отставку, он стал бы — Иваном Никифоровичем; и с другой стороны: на казацкой службе Левко, войдя в возраст, — Данило; Голопупенко в возрасте, перенесенный на сто лет назад, — запорожец; а от последнего до Тараса в условиях стилизации — шаг.
И с другой стороны: Тарас мог рассориться с Сечью и зажить своим хутором: кормить телом мух (ТБ); так он стал бы — Пацюк: «кончился поход — воин... ловил рыбу, торговал, варил пиво...» (ТБ); «хватил с полведра» (СМ); «мухи напали на усы» (СМ); «полно... валяться по запечьям, да кормить своим жирным телом мух» (ТБ). Тарас, Пацюк, Довгочхун — тот же род: в трех столетиях; два столетия Тарас укорачивался и ожиревал: он ко времени Гоголя — Довгочхун, не Тарас.
Из-под штампа «герой» довгочхунова «натура» прет: с первой фазы; «» казак: широкоплечий (ТБ), дебелый (ТБ), двадцатипудовое тело» (ТБ), толстенький, с малыми глазками (МН), «забавившийся» (Тарас не «бабился», а Тарасов, сын, сядь на хуторе, — «бабился» бы); и у него небольшие (СЯ), ласковые, (В) глазки (как у... Манилова); залежавшимся байбаком он летит на ковре-самолете сквозь время, не переменяя движения, и пожирая галушки; ковер опускается — на... двор Довгочхуна; Довгочхун — перенесенный Пацюк; мы его узнаем по штанам: у Пацюка они — кадь; у Довгочхуна же — занимают они половину двора; у древнего казака они — «шириною с Черное море» (ТБ).
Гоголю так примелькались штаны Довгочхуна, знакомые с детства, что их перенес он во сне в глубь истории, где они запылали прекрасными алыми пятнами, между тем как в действительности штаны Довгочхуна остались проветриваться среди арбузов и тыкв вместе со старым казацким седлом: «старуха вылезла из кладовой... таща на себе старинное седло с оборванными стременами... с чепраком когда-то алого цвета, с золотым шитьем» (ОТ); несомненно: на этом седле гарцовал Тарас; гоголевские обжоры порою атавистически переживают какие-то вспыхи воинственности; вынесли и «синий казацкий бешмет, который шил себе Иван Никифорович назад тому лет двадцать, когда готовился вступить» в ополчение; кто сказал бы, что и Афанасий Иванович — бывший кавалерист, ловко похитивший Пульхерию Ивановну; и он хочет итти на войну: «Я его застрелю... Возьму саблю и казацкую пику» (СП).
Общее у казака с Довгочхуном — обжорство и выпивка: герои первой фазы истребляют по четыре фунта сала; с утра до вечера и с вечера до утра галушки сами собою влетают им в рот; выпивают же по ведру горилки: «чтобы играла и шипела, как бешеная» (ТБ); это свойство в веках разрастается лишь: «объедался страшным образом» (СП): Афанасий Иванович по точному подсчету кушал девять раз в сутки; для аппетита «» (МД); «заказывал в голове... паштеты и соусы» (К); «оно, видите, очень хорошо: наперед, как говорят, раззадорить, а потом уже завершить» (ОТ); гастрические восторги доходят до выворачивания наизнанку всех ощущений: «хороший табак... возьмите, разжуйте... во рту: не правда ли, похоже на канупер?» (ОТ).
Нажравшись, тела, как откармливаемые на убой боровы, дрыхнут; когда Григорий Григорьич ложится, то кажется: «перина легла на перину» (Шп); «— такой славный» (Ж); «шея сзади... в три этажа» (МД); «короткие руки, » (ЗС); «обе щеки лоснились жиром» (МД); «щеку раздуло в одну сторону, , верхнюю губу взнесло пузырем» (МД); словом: «отличались невзрачностью и неблагообразием» (МД).
«натура» лица в первой фазе: «толстый кабан» (В); на голове чуб (у Ивана Никифоровича — « вверх»); «нос... ... покрасневший, как снегирь»; «» (ВНИК) (у Ивана Никифоровича — «нос спелой сливой»); вообще «рожа барабаном, » (СЯ) и оттого — «верхнюю губу взнесло пузырем».
Тот же и смех: в «Bue» смеялся, «точно два быка... замычали разом»; но и в «Коляске»: «, как издает теленок, когда ищет мордою сосцов матери»; то же немногословие, то же косноязычие; сентенции, изрекаемые Довгочхунами, не отличаются от сентенций пьяного Явтуха-Ковтуна, Печери́цы, Закруты-губы; изменилась лишь пища их: «Летом очень много мух, » (Шп); «дамам очень идут цветы» (Ж); «живописец... свинья свиньею живет» (П); «говорят... что три короля объявили войну царю нашему... Я полагаю, что короли хотят чтобы мы приняли турецкую веру» (ОТ); «курские помещики хорошо пишут» (ЗС); «хлеб — дело печеное, и нос — совсем не то» (Н); «у порядочного человека не оторвут носа» (Н); «женщина хватает нас за нос так... как... за ручку кофейника» (ОТ); «у него нос не из золота сделан» (ЗС); «— индейка» (Рев); «где офицеры, там и трубки» (НП); «, если мозоли» (Ж); «штукатурщик штукатурит и не боится ничего» (Ж); «, а единорог сам по себе»; «Эхе, хе, хе! Думаешь себе» (МД); «Ну, , ведь, скорлупа, чай, сильно бы толста была» (МД); «такой славный барабан! Этак все будет туррр... ру... тра-та-та, » (МД); «лошадь, пуф, пуф, очень порядочная, пуф, пуф, пу, пу, пу... у... у... ф» (К); то есть: «чубук хрипел, — и больше ничего» (МД).
изо рта вырастал «клык» (СМ): «иной раз страх, бывало, такой заберет... что... все покажется бог знает каким чудищем» (ВНИК); «принимал... свитку... за свернувшегося чорта» (ВНИК); «только огонь из люльки может зажечь оборотня» (МН).
«бог знает какое чудище»: «Иван Иванов, сын Перерепенко... имеет посягательство... на мою жизнь... и.... содержа в тайне сие... пришел ко мне... хитрым образом выпрашивать ружье» (ОТ); или: «штаб-офицерша... решила его испортить и наняла для этого... колдовок баб» (Н); и они делают «чорта» из собственных свиток.
Та же грубость, жестокость: в «МН» обливают «»; в «ТБ»: «я тебя породил, я тебя и убью»; «, когда... сварят живым»; но и в «ОТ»: «откусила ухо у заседателя», «сделала такую непристойность, что...», «прошу оного дворянина... в кандалы заковать... ... барбарами шмаровать» (ОТ) и т. д.; то же отношение к иноземцам: «проклятые кацапы» — «разводят тараканов», «» (Шп); «немцы выдумали... побольше денег... забирать» (Шп); «, чтобы выпрашивать деньги» (МД); и т. д.; француз — еще чище: «Эка глупый народ!» (ОТ); хотя в сорок лет француз такой же, как и в пятнадцать (МД), хотя он ветрен, как водевиль (Р), и в один день выказывает всего себя, а «» (Р), потому что «вся нация — блестящая виньетка» (Р), — однако: «французы с помадами и француженки с шляпками, » (МД, 2); «взял бы их всех, да и перепорол розгами» (ОТ); улицы города полны дородными животными, которых городничий называет «» (К); француз признает «веру Магомета» (ЗС) и чихает, «когда Англия нюхает табак» (ЗС); в общем — «француз гадит» (Рев), как и скорчивший «в острый угол» ноги англичанин «», у которого «вопросительный знак на неподвижном лице» (Р); он «завидует, » (МД); какую страну ни возьми, — бред: «Китай и Испания совершенно одна и та же земля»; и она находится: «возле хвоста» (ЗС) и т. д.
Чем каталог этих сентенций отличен от староказацких? Еврей — «свиное ухо» (ТБ); поляк — «проклятый недоверок» (ТБ); цыган — «снюхался с чортом» (ПГ); «москаль» — вор (СЯ); немец — тоже — «» (МН).
Одна натура.
Коротко говоря: донельзя сближенные Довгочхун (помещик) и прошедший в «головы» кулак — полны безобразием падающего патриархального строя; натуральное хозяйство — сближает их; оно уж охвачено высшими формами производства; «натура» обрабатывается двумя штампами; одним вдавливается — в прошлое, чтобы выглядеть героически; другим — избезображивается до бреда; штампы: червонноверхая, благообразящая казацкая шапка и утиноподобный, обезображивающий картуз; под шапкою вырастает чуприна; под картузом — хвостик редьки; второй штамп ближе к натуре: он промозолил глаза «Никоше»: в Полтаве, в Нежине, в Миргороде, в Васильевке.
Примечания
50 Росетти — английский художник-прерафаэлит.
51 Е. Н. Водовозова. «На заре жизни», 1911 г.