ГОГОЛЬ И ДОСТОЕВСКИЙ
Словесная ткань Гоголя расплетаема на элементы (ходы): сюжетные, жестовые, словесные. Во второй фазе всюду у Гоголя появляется с одной стороны безродный, бездетный, безбытный чудак, вброшенный в марево петербургских туманов и развивающий в уединении дичь: мономан Башмачкин, юный Чартков, сумасшедший Поприщин, опиоман Пискарев; с другой стороны юркает безлично-серый проныра и плутоватый пошляк (Ковалев, Пирогов); среди этой компании бродят отчетливо демонические фигуры: неумолимый доктор, украшенный смолистыми бакенбардами и дающий «большим пальцем щелчка» (Н), и подозрительный ростовщик.
Эту тему подхватывает молодой Достоевский, которого «Двойник» напоминает лоскутное одеяло, сшитое из сюжетных, жестовых и слоговых ходов Гоголя: те ж бакенбарды, ливреи, лакеи, кареты в дующем с четырех сторон сквозняке; «не останавливающий на себе... ничьего внимания» 73 чудак Голядкин подобен незначительному, «как муха», Башмачкину; тот — довольно плешив; этот — «довольно оплешивевшая фигура»; тот — подмигивает, подхихикивает, потирает руками; этот «улыбался и потирал... руки» (141); «судорожно потер... руки и залился тихим, неслышным смехом»; «трусил... мелким, частым шажком». Башмачкин, выживи он и рехнись, как Поприщин, влюбленный в дочь «его превосходительства», стал бы Голядкиным, влюбленным в Клару Олсуфьевну; как Поприщин, ворвавшийся в комнату «предмета», Голядкин ворвался на бал и пытался с возлюбленной отхватить польку; Голядкин договорился до иезуитов; Поприщин — до ; Башмачкин косноязычит: «того-этого»; Голядкин косноязычит: «ничего себе», «стою себе»; тема ж бреда Голядкина взята из «Н» с тем различием, что нос Ковалева стал статским советником другого ведомства; двойник же Голядкина, вынырнувший из подсознанья патрона, явился на место службы его, чтобы выгнать со службы; там ужас, что нос убежал; здесь, — что двойник прибежал; картина встречи Голядкина старшего с младшим — взята из «Ш»: та ж метель, но с дождем; «ночь... дождливая, снежливая, чреватая... жабами» (162), которую и схватил Башмачкин: Голядкину надуло не жабу, а... двойника, привидением, на него напавшим; Башмачкин же обернулся сам нападающим привидением.
Доктор Рутеншприц, лечащий Голядкина, «весьма здоровый..., одаренный густыми... бакенбардами» — доктор из «Н» («смолистые бакенбарды», «здоровая докторша»); его сверкающие глаза, имеющие «необычайную силу», — «необыкновенно живые» глаза ростовщика из «П»; он — рок, умчавший своего пациента в карете, подобной порищинской тройке: «Несите меня с этого света» (ЗС).
Бал у Берендеева, дамы, скандал — сколки с бала у губернатора и скандала с Ноздревым из «МД»: «Как... изобразить... эти игры и смехи... чиновных дам, более похожих на фей, чем на дам... с... лилейно-розовыми плечами» (152), — сколок с гоголевской дамы в платье, более похожем на воздух; «обед отзывался чем-то вавилонским»: это — «Персии и Индии раззолоченные» (МД); тот же гиперболизм, те же повторы: «Такие балы бывают, но редко. Такие балы, более похожие на семейные радости, чем на балы, могут даваться... в таких домах, как дом... Берендеева: я даже могу сомневаться, чтобы... такие балы» (140); ни одного своего слова: Гоголь! Гоголевский Петрушка остался Петрушкой (служитель Голядкина), сохранив равнодушие и словесную задержь Петрушки Чичикова.
Те ж бакенбарды, цвета, что у Гоголя во второй фазе: там при обилии красных тонов рост серых и желтых, дающих в смешеньи коричневый тон; в «Двойнике»: «грязноватые, закоптелые, пыльные стены..., диван красноватого цвета с зелененькими цветочками... день, мутный и грязный» (125); в «Хозяйке»: «желтые и аборы,... здания почерневшие, красные»; смешайте эти цвета; и получите — коричнево-бурый, типичный для второй фазы Гоголя. И та ж костюмерия: «зеленая, ... подержанная... ливрея с золотыми... галунами и с зелеными перьями, а при бедре... лакейский меч в кожаных ножнах» — выписка из «НП»; а штрих: «для полноты картины, Петрушка, ... был... босиком» довершает сходство с Гоголем.
Еще более общности в слоговых ходах; по Гоголю: 1) нагроможденье глаголов: «все, что ходило, шумело, , смеялось, — ... замолкло, ... столпилось» (156); «струи.., прыскали..., и кололи, и секли»; повтор союза: «и того, и сего... — и пошел, и размазался»; 2) скопление существительных: ночь, чреватая «флюсами, насморками, лихорадками, жабами» (162); 3) злоупотребляет молодой Достоевский без умения Гоголя разнообразить повтор: «Крестьян Иванович. Я, Крестьян Иванович,... смирный человек,... но, я не мастер... говорить... я говорю... Крестьян Иванович» и т. д.. (134); «я вас понимаю; я вас теперь вполне понимаю: я вас совершенно »; этот гоголевский ход тройного повтора форсирован Достоевским. Первая фраза первой повести Достоевского («Бедные люди») — Гоголь: «вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, до-нельзя счастлив»; «Дв» переполнен тройным повтором: «до времени, до другого времени..., до более удобного времени» (137); «, с большим беспокойством, с крайним беспокойством» и т. д.; 4) гоголевские формы превосходной степени «весьма» превращается у Достоевского в «крайне»: « неприятно» (143); «крайне бестолковое» (148), «в крайнем »; 5) тот же ход на «все»: «все, что ходило..., » (156); «все, что ни было в зале, заволновалось»; «все, что ни есть, ... ... на него»; 6) частит по Гоголю слово «странный»: «довольно странная » (136); «странное, весьма неприятное ощущение» (141) (точно фраза из «П»); «произошла какая-то странная перемена... как-то странно блеснули» (136) и т. д.; 7) обилие словечек «», «как-то», «несколько», «в некотором роде», подобных фигуре фикции Гоголя: «довольно сухо, но учтиво, объявил, что-то вроде того, что он как-то не совсем ..., что, впрочем... готов..., но что...»; 8) : «бичуемый каким-то неведомым чувством»; «в неведомом... » (338); «поразила... неведомым впечатлением» (337); 9) те ж внутренние рифмы: «, снежливая, чреватая флюсами... всех родов и сортов»; «все , все выжидало, немного подальше зашепталозахохотало»; «истощающая... и не выделяющая» и т. д.; 10) то ж употребление аллитераций: «прор-ываемые ве-тр-ом с-тр-уи... пр»; «тр-усил по тр-о-т-уа-р-у»; 11) те ж гротески фамилий, имен и отчеств; «Клара Олсуфьевна», «Шписс» с дочерью «Тинхен», доктор «Рутеншприц», княжна «Чевчеханова» и т. д.; 12) с раздробом жеста на атомы: вместо «запнулся и обмер» — вот что: «запнулся и завяз... завяз и покраснел; покраснел и потерялся; потерялся и поднял глаза; поднял глаза и обвел их кругом; обвел их кругом — и обмер» (156); в такой до скуки утрировке роняется жест Гоголя; 13) тот же прием усиления через «еще»: «снег валил еще сильнее..., фонари скрипели еще пронзительней: ...ветер... еще еще жалостливее затягивал... песню»; 14) тот же подчас напевно-ладовой расстав слов: «тоскливую песню свою»; «упала... в изнеможении сил на кресло»; «встав места»; этот прием — ткань «Хозяйки»; 15) гоголевская любовь к словечкам без гоголевского вкуса в их выборе; любовь к уменьшительным: ужасная «маточка» переполняет «Бедные люди»; «Белые ночи» — перегруз уменьшительных: Макар Девушкин докучно сюсюкает: «ваша улыбочка, ангельчик,... добренькая улыбочка... Помните, ангельчик,... пальчиком ... какова ваша придумочка»; 16) гоголевское смещение приставок«пришаркнуть» вместо «под-»; «заплата» вместо «уплата» и т. д.; 117) гоголевские гримасы; «паркеты лощить», «комплимент раздушенный», «поднести » и т. д.
Все это — Гоголь74.
Отмечая повторы, словечки и ряд перепевов из Гоголя в «Дв», Виноградов подчеркивает: первая сцена «Дв» имитирует первую сцену из «Н»: «Голядкин очнулся» (Дв); «Ковалев проснулся» (Н); Г. — «потянулся» (Дв); К. — «» (Н); Г. «скачком выпрыгнул из постели» (Дв.) — выскок Чичикова из постели, и т. д. Виноградов подчеркивает обилие в «Дв» глаголов совершенного вида («юркнул», «шаркнул», «шмыгнул» и т. д.), как у Гоголя; и переклик с Гоголем во фразах: на Голядкина устремили «полные ожидания очи»; обратило на меня полные ожидания очи» (МД); Г.: «Эх, ты, фигурант... этакой, ...дурашка ты этакой»; Чичиков: «Ах, ты, мордашка этакой!»
«В» и «СМ» инспирируют Достоевского в «Хозяйке»; тут и ходы, общие всем фазам Гоголя (повтор, нагромождение и т. д.), и ходы, частые для «Веч»: фигура отстава продиктовала здесь свой речитатив.
Сюжет «В» и «СМ» вплетен в «Хоз»; Хома Брут в пустой церкви в церкви; церковь пуста: «море блесков» гаснет на иконостасе; но «чем чернее... мгла, густевшая под сводами храма, тем ярче блистали... иконы, озаренные» лампадами и свечами; Ордынов «в припадке... ... поднял глаза, и... любопытство овладело им» (Хоз), — реминисценция «В»: «церковь наполнилась светом. Вверху... мрак делался... сильнее, и... ... Он отворотился...; но по странному поперечивающему себе чувству,... не утерпел... не взглянуть...» (В); Ордынов поднял глаза на Катерину: яркость «резко отражалась на сладостном контуре... лица ее...», «слезы кипели в ее... глазах, опушенных длинными... ресницами»; охватила «ненасытимая», «» отдающаяся, «истощающая всю жизнь» страсть (Хоз). Краски — из «В»; «резко... » (Хоз), «резкая красота» панночки (В); «длинные... ресницы» (Хоз) и «, как стрелы, ресницы» (В); «ненасытимая..., сладостной болью» истощающая страсть (Хоз); и — в чертах «видел что-то страшно-пронзительное» (в другом месте «бесовски-сладкое») (В); « в ее... глазах, опушенных... ресницами» (Хоз); и — «из-под ресниц ее покатилась слеза» (В), и т. д. После восторга — «какая-то бессильная злость» (Хоз); это чувство — присущее оторванцам Гоголя.
Хозяйка — не труп, а сшедшая с ума под гипнозом не то мужа, не то родственника (по возрасту она ему дочь); он бывший разбойник и предсказатель; болезнь Ордынова точно взвивает настоящее; из-за него — встает разбойничий эпос; ночью по реке плывет челн (колдуна из «СМ»); колдун терпит кару за то, что шпион; Мурин карается не за разбой, а за мелкую контрабанду; «Хозяйка» — отклик «СМ»; мотив ведьмы переходит в мотив пани Катерины (хозяйка — Катерина); и у нее голубые глаза, голубая — голубоглазой, щеголяющей голубым платьем. Она как бы — пани Катерина, согласившаяся на .
Речи ее — напевы: «Волюшка хлеба слаще, солнца краше. Вставай, голубь мой, вставай... Не бывать мне твоей... Не мне, родной, быть Другой такой не нажить тебе» (акцентуация местоимения); Ордынов подтягивает распевочным ладом ей: «Кто ты, кто ты, родная моя?.. точно сон кругом меня... Кто ты, кто ты, радость моя?.. ...» К.: «Я родную мать погубила!.. Я ее в сырую землю зарыла».
Мурин показан Достоевским в тонах и колдуна, отчасти и ростовщика: «длинная, полуседая борода» (ростовщик); «из-под нависших бровей взгляд огневой, лихорадочно воспламененный» (колдун); на шее — красный платок (красный жупан, красная свитка); желчный взгляд его врезан в бред Ордынова: «злой старик... следовал всюду... ... куста... отогнал светлых духов, шелестевших... сапфирными крыльями»; «неведомый старик держит во власти... его грядущие годы» (Хоз); вспомните: «сделалось страшно... кто-то... » (П); «портрет... четверился в его глазах...», «портреты» глядели отовсюду: «комната», в которой они висели, «продолжалась бесконечно» (П); злой взгляд «сверхъестественной силой удержится» (П); Мурин — списан с ростовщика и с колдуна Гоголя; колдуна жжет пламень; «кто бросил в... невыносимый пламень» — проходит в Ордынове; колдун показан в чалме средь старинных оружий и книг; Мурин — средь старинных книг, образов, мехов и ковров: «ярость исказила лицо его... Сверкнуло дуло ружья»; раздался выстрел; это — как: «мушкет гремит, — » (СМ); Катерина обнимала «сверкающей, как снег, рукою» (Хоз) (рукой сквозных героинь Гоголя); она глядит, «как бирюзовый купол неба», глазами; таковы глаза души пани Катерины в миг, когда «с чудным звоном » (СМ); и, конечно ж, — у Достоевского: «Музыка поразила слух его».
Мелочи «Хозяйки» — перепевы «В», «П», «СМ».
В другом, никем не отмеченном плане — связь Достоевского с Гоголем: не воплощенные душевные жесты гоголевской романтики воплотились в более поздних романах Достоевского; «», «бесовски-сладкое» чувство оторванцев, изображенных Гоголем, выявилось расколом «Преступления и наказания»; Басаврюк, влезавший в Петруся, влез в Ивана Карамазова чортом от Смердякова, сына «смердящей»; в нем Петрушка («сходил бы в баню») сросся с Чичиковым; та же проблема Наполеона (Чичиков — в профиль Наполеон), взятая Гоголем в жутком комизме, инсценирована Достоевским в жутком трагизме.
«прохожий молодец» — мелок у Гоголя; Д. силится дать ему титанический облик и врастить в современность; он показывает всю глубину «поперечивающего себе чувства» героев Гоголя, которого дна никто не видал; у Гоголя «провал» не наполнен психическим содержанием; «по странному любопытству, по странному поперечивающему себе чувству, не оставляющему человека, он не утерпел... не взглянуть» (В) — ничего более; Д. реально вскрывает душевный быт, вырастающий из антиномии: «Не гляди!» — шепнул... внутренний голос... Не вытерпел и глянул» (В). То же и в героинях: Гоголь не вскрыл антиномии; он обрисовал лишь лицо: «лицо с... невыразимо приятной издевкой» (НПР); Д. показал, что именно жжет женскую душу — в Грушеньке, Настасье Филипповне, Неточке и других: типаж Д. показывает на роль рода и класса в болезнях нарушителей и нарушительниц заветов. Д. проявляет не проявленную Гоголем и проецированную вспять жизнь личности, — в современность, даже опережая ее; «прошлое» Гоголя становится в Д. близким будущим. Гоголь, как слепой, ощупывает пальцами поверхность тайны в Петрусе, который все что-то хотел «припомнить»; тщетное припоминание это Д. превращает в трезвый разгляд, отчего бездонный провал становится наличием этой вот жизни; Андрей преступает обычай: «отчизна есть то, чего ищет душа»; в ту же минуту — крик ляхов: «спасены!» Тут и подписывается ему приговор: быть расстреляну! В нем перекрещены: тематика Гоголя с тематикой Д., ибо тезис Андрея, — , или не преступить, — тезис лучших романов Д.
Уединенному гоголевскому «чудаку» и плоть, и кровь дает тематика Д.; Пискарев разглублен в князя Мышкина; Пирогов овеществлен и вытянут во весь рост в... Рогожине; вопрос «НП» — «проститутка» или «прекрасная дама», жизнь или мечта, — выявлен в мятущейся жизни Настасьи Филипповны, «прекрасной дамы» для Мышкина, «гетеры» для Рогожина; в Соне Мармеладовой «прекрасная дама» унижена социальным неравенством до проститутки; а в Грушеньке по существу «гетера» героически приподнята: решением следовать на каторгу с Дмитрием Карамазовым.
Романтика «нежитей» женского персонажа (утопленница, албанка Анунциата и т. д.), показанная болезнью в пани Катерине, и разложившаяся в «ведьме» через «Хозяйку», воплощена в персонаж Д., как женщина «великих порывов», которую всю жизнь зарисовывал он; она у него реальна в болезни: от — линия вперед: к Настасье Филипповне; и в назад: к пани Катерине (все три — нервно больны); албанка Анунциата, воплоти ее Гоголь, не Катерина ль Ивановна из «Братьев Карамазовых»? На Грушеньку падает отблеск «ведьмочки». В романтике Гоголя предощущена «неистовая» героиня Достоевского. Традиционную украинку в Гоголе она преломила вальтер-скотизмом, традициями Стерна, увлечением «неистовой школы» (Матюрин, Жюль Жанен) в некий облачный, подобный скачу, полет. Достоевский, подхватив этот скач Хомы с ведьмой, его осадил; и он оказался и скачем тройки Дмитрия Карамазова с Грушенькой на кутеж, во время которого Дмитрий был схвачен, и погоней Рогожина...
Достоевский сорвал месячную вуаль традиционного романтизма с гоголевских героинь «первой фазы»; под ней оказалась реальная женщина, показанная в больном, но «великом порыве» эмансипации от традиций.
Так ранний Достоевский вытек из стиля зрелого Гоголя; а поздний Д. — из тематики раннего Гоголя, сведенной с облаков: жизнь.
Примечания
73 Пользуюсь собранием сочинений Достоевского в издании Маркса 1904 г., I том.
74 «Дв» от гоголевских сюжетов посвящено почтенное исследование В. В. Виноградова (80 страниц): В. В. Виноградов. «Эволюция русского натурализма. Гоголь и Достоевский». «К морфологии натурального стиля», стр. 206—290. 1929 г.