Белый А.: Мастерство Гоголя
Глава пятая. Гоголь и Белый

ГОГОЛЬ И БЕЛЫЙ

«Симфонии» Белого — детский еще перепев прозы Ницше; но в «Кубке метелей» налет этой прозы не толще листа папиросной бумаги; и он носом Гоголя проткнут: в «Серебряном голубе»; символизм, впорхнув в русскую литературу из фортки, открытой в Европу, в Валерии Брюсове скоро стал — класс изученья латинских поэтов и пушкинской прозы, а в Белом — класс Гоголя.

Гоголем в нас пролился... до-классический стиль.

Есть два установленных стиля: «классический», который не так уж классичен, хотя б у Эсхила; и «азиатический» 81, в Ницше, в Шекспире далекий от Азии. Готика и ренессанс по итогам новейших трудов коренятся в... армяно-персидском, проехавшем в Сирию, стиле 82; арабский стиль, Гоголю близкий, — одно из ответвлений армянского, раннего; купол же ренессанса — другой; его Персия времени сассанидов через 1000 лет перекинула через Армению в Рим и Флоренцию; александрийское позднее риторство и не аттично, и не азиатично; не вовсе аттичен, но не азиатичен — Гомер.

Гоголь — типичнейший выявитель в России не только особенностей стиля азиатического; в нем Гомер, арабизм, и барокко, и готика оригинально преломлены; оттого он влияет на ряд направлений, по-своему в каждом.

«Серебряный голубь» Белого являет итог семинария но «Веч», «Петербург» — по «Ш», «Н», «П», «ЗС».

Схема пушкинской фразы: эпитет простой, подлежащее, простой глагол (1+1+1); коли небо, оно — «небосвод» (не «лазурь», «океан»); и он — «дальний»; он «блещет»; и — только; по данным когда-то мной произведенной статистики слов, которыми Пушкин живописует стихии, макет фразы Пушкина, отбирающей наиболее частые слова о небе, — таков: «дальний небосвод блещет» 83«небо» другое: хотя б «океан»; возведя эпитет в превосходную степень, от нее отказаться: «неизъяснимый океан»; глагольное действие отожествить с поцелуем красавицы в ожерельи глаголов: «неизъяснимый небесный океан обнимает, целует, томит, разливается»; Пушкин бы сказал: «в небе летают стрижи»; школа Гоголя превратила бы равновесие слов 1+1+1 в угловатое нагроможденье; так пишет Белый-Яновский (Бугаев-Гоголь): «черные стрижи день, утро, вечер в волне воздушной купаются, юлят, шныряют..., взвиваются, падают, режут небо: и режут, жгут воздух, скребут, сверлят» (СГ). Проза «СГ»: будучи качественно иного теста, чем гоголева, отформована слоговыми приемами Гоголя вплоть до скликов фраз с фразами.

Гоголь

Белый

«Он живет возле церкви... Как поворотишь, то будут ворота... Да вот лучше, когда увидишь шест с перепелом, и выйдет вам баба..., то это его двор». (Предисловие к «Шп»).

«В той самой он проживает избенке; ... если встать на холмик, то... вон... его крыша, — вон там: еще оттуда потянуло дымком» (СГ, I, 41) 84; в другом месте: «еще на нем каркает грач». (СГ, I)

«Чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна вера» (ТБ).

«Песнь... пелась..., чтобы далече... по селам, лачугам и звериным тропам разнести призыв» (I, 214).

«Будет, будет все поле с облогами и дорогами покрыто торчащими их белыми костями... Будут... орлы выдирать и выдергивать казацкие очи... Будет, будет бандурист... и скажет свое густое, могучее слово; разнесется могучее слово..., , лачугам, и... весям разносился красный звон» (ТБ).

«Будут, будут числом возрастать убегающие в поля!.. Знает ли каждый... чем он кончит: может, закачается в чистом поле на двух на висельных столбах... Слушайте благовест вольный: в полях широких» (II, 97).

«Чтобы по городам, лачугам и весям» (ТБ).

«Чтобы... по селам, лачугам и звериным тропам» (I, 214).

« «Не белы снеги»,... и уже храпишь, прижавши в угол своего соседа» (МД).

«Усыплен, и... в струях слышится... нянино «баю-бай», и все обернулось на него странно и смутно» (I, 60).

«Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! Ему нет равной реки в мире!» (СМ).

«Смотришь, — а уже хлопотный лес струит... дрему; !» (I, 11).

«Шинок — развалился, словно баба на пути с веселых крестин» (ПГ).

«Избенки..., точно компания пьяных парней с набок надвинутыми картузами» (I, 12).

Про лицо: «Непрошенное, незваное явилось оно... И страшного... в нем мало, а непреодолимый ужас напал на него» (лик рока из «СМ»), и т. д.

«Неведомый, до ужаса знакомый во сне лик» (лик рока: I, 20) и т. д.

Также, как в «СМ» и «ТБ», чисто оперная постановка жестов; но там взяты — казаки, а здесь — мужики: «бородатые лица с обрезанными в скобку волосами» (I, 20) — «, тихо уставясь в бороды» (I, 12); «навесил он еще ниже на очи свои хмурые... брови, подобные кустам» (ТБ); тот же гиератизм жестов, данных в повторах речитативного лада, с применением всюду типичного для Гоголя расстава слов: «И уже прошли к пруду сельские девки с песнями хоровыми... И уже прошли прочь от пруда сельские девки с песнями хоровыми... И уже прошла к пруду баба рябая с песней тихой, с песней жалобной... Но уже пошла прочь от пруда баба рябая... И затеплилась первая звездочка, и робкая из пологого лога выглядывала хата» (I, 62); тут сплетение гоголевских ходов: 1) два парных повтора, 2) прилагательное после существительного («баба рябая, » и т. д.); 3) расстав: «робкая из пологого лога выглядывала хата»; 4) ход на «и»; 5) ход на «уже».

Повторы в «СГ» по Гоголю: «белая дорога, пыльная дорога бежит она, бежит» (концовка с кольцом); «постоит, постоит... в свое логово забирается... посидит, , и опять войдет» (скреп с концовкой); «вы бы... спать пошли: и пошел бы спать» (стык с кольцом); далее, «пошел бы спать поп, кабы не дьячок: на то и дьячок, чтобы попа» и т. д.; стык («дьячок») с кольцом («поп — попа») и т. д.; таково же и усложненье повторов: «все еще она (а) стояла1) и смотрела2)... туда (в), где (г) красная... мелькала рубашка... до того места, откуда он прощался (д) с прошлым (е); и уже он давно попрощалася (д) с прошлым (е), а все еще она (а) стояла (б1), все смотрела2) туда (в), где (г) прощался (д) он с прошлым (е): а=б1б21б2вг=де (I, 230).

Гоголевская фигура отстава частит по «СГ»: «робкая из оврага глянет хата» (I, 10); «острым улыбнулся словечком» (I, 18); «красный, белыми яблоками платок» (I, 19); «на... затканной синими букетами ризе» (I, 21), «темненькая к нему по дороге заковыляет фигурка» (I, 41), и т. д.; ход «и — и» — тоже: «и влечет, и уносит»; «и юлили, и писали»; «и расплясаться, и расплакаться». Тот же повтор «уже» и «еще» («криков, еще более фырканья»).

Гоголь

Белый

«Он уже кается» (СМ); «вот уже подходит близко» (СМ); «и уже прошла, и уже скрылась» (СМ); «уже солнце село; уже и нет его» (СМ).

«а пора уже чайничать; уже стол... накрыла»; «солнце стояло уже высоко; и уже склонялось солнце»; «и все уже обернулось на него странно и смутно» (I, гл. I).

«и», на «уже» и сложена фраза: «И уже прошли к пруду сельские девки» и т. д.

В «СГ» — ряд слоговых ходов «Веч», как напр. рефрен: Дарьяльский «поймал себя на том, что не... девичий образ в душе его, а так что-то — разводы какие-то»; через 3 страницы: на душе «невнятное что-то такое — разводы какие-то»; через 38 страниц: «если стать против носа» столяра Кудеярова, то «никакого не будет лица, а так что-то... разводы какие-то»; наконец, словесный рефрен о разводах каких-то становится характеристикой столяра. Те же тестовые рефрены (что делают разные половины лица столяра). Та же густота чисто гоголевских эпитетов: дивный, странный и непонятный; то ж обилие восклицаний (по типу «Славная бекеша!»): «славное село», «славный поп», «славные люди» — восклицается всюду; те ж вводные предложенья с обрывами, свертами представлений, кругами, спиралями (см. 2-ую главу «Мастерства Гоголя»); те ж словечки от лица автором подставленного рассказчика (не то Панько, не то столяр). То же скопленье: эпитетов, существительных и глаголов: «пьяную, смутную, сладкую грусть»; «ясная, чистая, тихая, светлая ночь» и т. д. То же «то — да не то» («горы... — не горы»): «Катя оказалась не Катей»; «не лицо, а баранья... кость»; «вода — не вода»; «небо — не небо» и т. д. Тот же гиперболизм; пример: глаза Матрены: «какие там какие там посылает песни большое море, и что это за сладкое благовоние стелется по земле. Такие синие у нее были глаза... до глубины, до темной головной боли... Будто там окиян-море синее расходилось из-за рябого ее лица... Коли взглянешь... до второго... пришествия, утопая, забарахтаешься» и т. д. Та же спайка повторов: словесного и звукового: «то-мная, ту-склая пелена то-мно и ту-скло то-пит окрес-тно-сти» (то-ту-то-ту-то-тно) (I, 54); «вос--мный ис-точ-ал ток, и ту-да, в те-много тока теч-енье» (ток-те-точ-ток-ту-те-ток-теч) (I, 64); «за-мерла..., ра-сжа-лась, когда жа-лко за-дребе-зжа-ла» (за-сжа-жа-за-зжа); «визж-ат прон-зи-тельные стр-ижи» (визж-зи-ижи); тот же арийный дуэт меж Матреною и Дарьяльским, подобный дуэтам Катерины с Данилой; мелодия же напева взята из «Хозяйки» Д., а не из «СМ»: «Ясненький мой, ясноглазенький мой — подожди»; «ясненький мой... погоди, погоди... к груди своей сестрицу прижми» (II, 115, 117) и т. д.; те ж полурифмы: «и поп, и клоп» (гл. 2); «ясной ха́ты кр-а́сн-ые ба́р-хаты» (I, гл. 1). Та ж гоголевская усмешка; «ее... усмехнувшиеся губы»; «ее лицо... усмехается»; те ж дикости чувств: «волненьем жестоким»..., «во взоре... жадность» и т. д. То ж чувство дневного ужаса: «Давил и душил душу жар... А небо? А воздух его, — сперва бледный, а коли приглядеться,... черный воздух, будто тайная погрозила ему опасность, будто... призывала страшная... в небе тайна» (I); сравните у Гоголя: «Вам... случалось слышать голос, называющий вас по имени..., после которого следует... смерть... Мне всегда был страшен этот... зов... Я помню, что в детстве я часто его слышал... День обыкновенно... был самый ясный и солнечный..., но... если бы ночь... настигла меня..., я бы не так испугался ее, как этой... тишины среди безоблачного дня» (СП). Первая глава «СГ» — предчувствие гибели; она крадется черным воздухом «стремительные удары... лучей» (СЯ) и томят, и душат.

Не распространяюсь о склике тематики «СГ» с «Веч»: Матрена — сложение из Катерины, Оксаны, Солохи и ведьмочки, взятых сквозь призму больной из «Хозяйки»; а Кудеяров — сплав Мурина с колдуном и с Панько; красная сквозь зелень рубаха мелькает, как красная свитка, как красный жупан; сам Дарьяльский — оторванец, как Петрусь и Хома, тщетно тщащийся примужичиться; как и с ними, с ним приключается худо; генерал Чижиков в слухах о нем, что-де Скобелев он, — отзывается капитаном Копейкиным; характеристика «лиховцев» (грязные и пыльные) не отклик ли характеристики толстых и тонких (МД)?

Встреча с Гоголем и в красочных пятнах: статистика распределенья цветов I главы «СГ» (в процентах) дает общность трехцветки с наиболее частой трехцветкой Гоголя, взятой из среднего спектра трех фаз: красное-белое-черное доминирует у Гоголя и в среднем спектре, и в ; белый у Б. —13,2%; у Гоголя — 14; в красном склик Б. с Гоголем «Веч» (29% и 26%); в среднем красное у Г. 17%; но и оно доминирует; в черном совпал Б. с Гоголем первой фазы (12 и 12); в синем Б. совпал со средним трех фаз Г. (8,8 и 8,7); в употреблении зеленого «СГ» в общем близки к цветам «Веч»; как у Г., они в «СГ» даны впестрь, перебоями пятен: «красный, белыми яблоками платок»; на зеленом «красная мелькала рубаха»; «, красные... баски».

Все — пятнами!

В напевности, в оперной нарочитости поз, в расстановке слов, в их повторах, красках, паническом чувстве, внушаемом солнечным блеском, во многих сюжетных моментах «СГ» есть итог увлечения прозой Гоголя до усилия ее реставрировать.

«Петербурге» влияние Г. осложнено Достоевским, которого меньше, и откликом «Медного всадника»; здесь нет Гоголя «Веч»; но есть Г. из «Н», «Ш», «НП» и «ЗС», которого в «СГ» — нет; в основу — положен прием «Ш»: высокопарица департаментов, простроченная и каламбурами «Н», и бредом «ЗС», и паническим ужасом из «П»; декорация города — по «НП» («не верьте Невскому»).

Гоголь (второй «фазы)

«Петербург»

«Гибнут государственные постановления и... священное имя... »; «вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства»; «Невский ... есть всеобщая коммуникация Петербурга»; «ни один из бледных жителей не променяет на все блага Невского проспекта»; «о, не верьте этому ... проспекту ... ... Все обман, все мечта, все не то, чем кажется»; «вдали мелькал огонек в ... будке, которая казалась стоявшей на краю света»; «в окраину Петербурга, «Коломну», переселяется тот разряд людей, который можно назвать одним словом «пепельный» — людей, которые ... имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда ... сеется туман и отнимается всякая резкость»;

«Ваши превосходительства!.. Что есть Русская империя наша? Русская империя наша есть географическое единство»; Аблеухов — «центральная ось нашего государственного колеса»; «Невский проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект»; «весь Петербург — бесконечность проспекта, возведенного в энную степень. За Петербургом же ничего нет». Из «бескрайных туманов» — «на теневых своих парусах полетел к Петербургу Летучий Голландец из свинцовых пространств... немецких морей»; «жители островов поражают вас какими-то воровскими ухватками. Лица их зеленей и бледней всех земнородных существ... !.. Толпы теней с островов не пускайте... бойтесь островитян!» «Огненным мороком вечером залит Невский... Из

«мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат..., и... сам демон зажигает лампы...», и т. д.

финских болот город тебе покажет место оседлости красным... пятном»; «призрачный абрис треуголки лакея и шинельное, в ветер протянутое крыло неслись из тумана в туман двумя огнями кареты» и т. д.

«Во избежание... неприятностей... ... назовем одним департаментом; ... итак в одном департаменте служил один чиновник» (Ш); «одно недавно сделалось значительным лицом, а до этого времени не был значительным лицом»; «приемы ... значительного лица были солидны, величественны, но не многосложны... «Строгость, строгость и строгость», говорил он и при этом... смотрел очень » (Ш). Башмачкин часто, идя по улице, удивлялся, что застает себя идущим на середине улицы, а не на ... середине строки (Ш); «вот какая история случилась!.. Теперь только ... видим, что в ней есть много неправдоподобного.., ... Не понимаю, решительно не понимаю... Но что страннее, что непонятнее всего — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты... Во-первых, пользы отечеству... никакой: во-вторых... » (Н) и т. д.

«Аполлон Аполлонович был главой учреждения: ну, того... как его? Словом, был главой , известного вам»; далее учреждение оказывается «одним департаментом», с которым воюет «департамент девятый». Аполлону Аполлоновичу предлагают ; он отправляется «в день чрезвычайностей» в «чрезвычайно важное место»; он «поступает не по типу чиновников Гоголя: не берет гаммы рукопожатий от совершенного презрения, чрез невнимание, к непрезрению вовсе... ». «Дом..., каменная громада, был сенаторской головой... странные, весьма странные, чрезвычайно странные свойства». «Мы увидели в этой главе сенатора Аблеухова... и праздные мысли сенатора... — незнакомца. Эта тень, случайно возникши в сознании,... ... — порождение автора, ненужная... мозговая игра. Автор, развесив картину иллюзий, должен бы был поскорей их убрать, обрывая нить повествования хотя бы этой вот фразою» и т. д.

В высокопарицу «ничто» включены каламбуры бреда, как «»: в тему «Ш» включены темы «Н» и «ЗС»; центр бреда — Коломна в «П», Васильевский остров в «Пет»; к Чарткову из рамок портрета выпрыгивает покупающий душу; к Неуловимому из желтого пятна сырости вылезает лицо Липпанченки; он сходит с обой, замешавшись в интриги и мороки улиц; Ник. Ан. бредит, что он проглотил-де сардинницу: «бомбу»; «бомба» — окаламбурена (пропала в желудке, подобно тому, как нос Ковалева сбежал). В сцене бреда, происходящего в комнате, озаренной луной, на Васильевском острове, утрировано чувство Чарткова перед портретом, озаренным луной; Неуловимому слышится: «Я гублю без возврата»; в него влез персиянин, Шишнарфиев; но он — Энфраншиш, т. е. «шиш» (бредовой каламбур); а в душу Чарткова влез перс, или грек, выскочивший из портрета, чтобы губить без возврата; но влезание, как глотание «бомбы» сенаторским сыном — окаламбуренный бред вылезания из сенаторской головы сенаторских мыслей, которые начинают бытийствовать: дом с бродящим в нем сыном сенатора дико показан сенаторской головой; сам сенатор же — выюркнувшая из автора «праздная мозговая игра»; это все перепевы темы «ЗС»: «люди воображают, будто... мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны» (ЗС).

В одном отношеньи роман сжат до шутливого каламбурика (Петербург тоже — точка: на географической карте; с другой стороны: точка в точке, иль голова сенатора утвердила свою точку зрения, фикцию бомбы, в действительность жизни; такое же превращенье сознания в бытие утверждает сенаторский сын в карикатурою поданных правилах неокантианца Когэна; и мысль о бомбе становится в усилиях мысли папаши с сыночком реальною бомбою, от которой погибнет империя (поприщинский бред о дующем над черепною коробкою мозге); автор сам в ужасе: мысль о сенаторе, мыслящем, что сын его водит дружбу с бомбистом, стала реальностью — бомбы, бомбиста и сына сенатора, покушающегося на отца, и сенатора, имеющего подобные подозрения: «Будет, будет престарелый сенатор гнаться и за тобою, читатель, в своей черной карете: и его отныне ты не забудешь вовек» (Пет, гл. I). Превращенье стилистики бреда в сплошной каламбур, и обратно, плодит нарочито невнятицу, поданную на ходулях; это — гипербола, осуществленная в фабуле, комических рассуждений Гоголя, открывающих «Н»: «пользы отечеству» от этой неразберихи «нет никакой» (Н).

Ряд фраз из «Ш» и «Н» — зародыши, вырастающие в фразовую ткань «Петербурга»; у Гоголя по Невскому бродят носы, бакенбарды, усы; у Белого бродят носы «утиные, орлиные, петушиные»; бредут «котелок, трость, , уши, нос и усы». Фразочка «Ш» — «виноват петербургский климат» — в «Пет» целая фразеология, становящаяся тенденцией: «изморозь ... награждала гриппами»; «в воде»; «петербургская улица... леденит костный мозг...; »; «о, зеленые, кишащие бациллами воды»; в бреду Неуловимого и бацилла становится «тенью»: «Петербург стоит на болоте... Биология теней не изучена»; они входят «бациллами всевозможных болезней...; желудок не варит... угнетает... галлюцинация»; климат рождает бациллу, бацилла же плодит бред: вылезает Шиш-Ен-фран-шиш (гл. 6), становясь персом из... Испагани, т. е. из «поганого климата» (вновь бредовой каламбур); в «Ш» — этот «климат» надувает Башмачкину жабу, от которой тот умер; умерши же, с того света бросается на «значительное лицо»: «»; в «Пет» же у мостика Зимней Канавки бросается домино «с пренелепо плясавшим шинельным крылом»; его видели и у Чернышева моста; Башмачкин грабит шинели, но у Калинкина моста.

«Пет» претворяет высокопарицу «Ш» в окаламбуренный «Носом» бред, которого тема — «ЗС». Поприщин у Гоголя вообразил себя королем; Неуловимый, вообразивши себя Евгением из «Медного всадника», вообразил себя и Петром, когда в него металлами пролилась статуя; убивши Липпанченко, сел на него он верхом, приняв труп за коня: «он сжимал в руке ножницы; руку ... простер он; по его лицу ... через нос, по губам — уползало пятно таракана» (гл. 7); Неуловимый кончает Поприщиным; сын сенатора превращен тоже в «испанского короля» воображением курсистки; ей кажется: «пересоздаватель гнилого строя» совершит акт, «за которым последует всеобщий, мировой взрыв».

«Ш» развивает две темы: тему униженности (Ак. Ак.); и — тему высокопарицы значительного лица, которое, Башмачкина напугавши до-смерти, поздней до-смерти напугано: тенью Башмачкина. Аполлон Аполлонович соединяет в себе обе темы «Ш»: он в аспекте «министра» — значительное лицо; в аспекте обывателя — Акакий Акакиевич; высокопарицей из него вытянут монстр: «от уличной грязи его отграничивают четыре стенки»; «не волновался ... при созерцании совершенно зеленых своих, увеличенных до громадности ушей на кровавом фоне горящей России»; на улице «в сером пальто и в высоком, черном цилиндре» он, согнувши углом свою ногу, ... изобразил в сероватом тумане египетский силуэт»; прикоснулся к краю цилиндра (воронова крыла) перчаткою (цвета воронова крыла)»; «старался бодриться в... громадном пространстве». «А. А. благовоспитанный господин... бросается в полях на прохожих».

Но и покойный Башмачкин бросается на прохожих: за Калинкиным мостом. В личном общении Аблеухов, как и Б., идиотичен, косноязычен, напоминая Б. цветом лица: «с цветом лица несколько гемороидальным»» (Ш); Аблеухов принимает угольные лепешки: «это — от гемороя» (Пет); он убегает при всех случаях жизни в «ни с чем не сравнимое место» (ватерклозет); Б. косноязычит с Петровичем: «Это, ... того» (Ш). Сенатор косноязычит с Семенычем: «Так-с, так-с: очень хорошо-с ... Мм ... Мм ... мм ... Ага!» (Пет); или: «Да, да... И... и?.. Как?.. так: ... дальше» (Пет). Башмачкин себе подхихикивает и подмаргивает; сенатор хихикает: «А у барышни... Хи-хи!.. А у барышни ... ». Участь Б. — переписывать буквы бумаг; но будущая участь сенатора: «газетное чтение, отправление органических функций, ни с чем не сравнимое место» (Пет).

Не стану перечислять всех гоголевских приемов в словесной ткани «Пет»; упомяну лишь о переполненности романа тройным повтором Гоголя (отсутствующим в «СГ»): «приняв во внимание это странное, весьма странное, чрезвычайно странное обстоятельство»; «странное, очень странное, чрезвычайно странное состояние»; «мозговая игра... отличалась странными, весьма странными, чрезвычайно странными свойствами» и т. д. Те же повторы, рефрены, нагромождения глаголов, прилагательных, существительных, нарушающие равновесие пушкинской фразы: «зашуршало; затрепетало, забилось... пискнула мышь»; или: «котелки, перья, фуражки; фуражки, фуражки, перья; треуголка, цилиндр, фуражка; платочек, зонтик, перо» (12 сущ., «ноль» глаголов). Ритм второй фазы Гоголя не напоминает нисколько ритма «Веч»; ритм «Пет» — не ритм «СГ»; он подчеркивает параллелизмы и парность повторов: «там, оттудав ясные дни...: золотая игла, облака, луч заката; там, оттуда, в туманные дни — никого, ничего»; «темноватая сеть начинала качаться, темноватая сеть начинала — гудеть»; «неподвижные пятна — , полотенец и простынь... Без шума протянутся белые пятна — кальсон, полотенец и простынь» и т. д.

В исследовании Иванова-Разумника отмечено анапестическое, насыщенное паузами строение первой редакции «Пет», и амфибрахичность словесной ткани второго издания в связи с изменением отношения автора к сюжету романа. Я же сам поздней натолкнулся на удивившую меня связь меж словесной инструментовкой и фабулой (непроизвольно осуществленную); звуковой лейт-мотив и сенатора и сына сенатора идентичен согласным, строящим их имена, отчества и фамилию: «Аполлон Аполлонович Аблеухов»: «плл-плл-бл» сопровождает сенатора; «Николай Аполлонович Абл»: «кл-плл-бл»; все, имеющее отношение к Аблеуховым, полно звуками «пл-бл» и «кл»; плавное «л» по закону, отмеченному Якубинским, переходит часто в звук «р»; «б» группы «би» переходит в «в».

Род Аблеуховых «у-бл-юдочный» (бл); сенатор — кавалер «Белого орла» (бл-рл); в доме — «поло-сатый буль» (пл-бл); сенатор питает страсть к фигуре пара-л-лелеп-и-пе-да» (пр-л-ллп-п); комбинат из согласных «р-л-п-б» сопровождает сенатора: «А-полл-он А-полл-онович не люб-ил пр-осторртиры» (плл-плл-лб-пр-р-р-р), где «ме-бель... бли-стала...; ме-бель в бел-ых чех-л-ах прла» ... (бл-бл-бл-бл-л-пр-л); там «сту-лья» обиты «пал-евым плю» (л-б-пл-пл); там — «сто-лб-ики бел-ого а-леб-астра» (лб-бл-лб); там «л-ос-к-и, лаки и бл-ес-ки» (л-к-лк-бл-к); «А-полл-он А-полл... бл-ики, бл-ески... за-вол-акивали... прпр-остранств» (плл-плл-бл-бл-вл-пр-пр); принимая ж во внимание и «к» («Ни-к-олай»): блк-блк-влкв; к нему «прил-ете-ли пли-ты пар-кетного пола» (прл-л-пл-пр-пл); «бел-енький А-полл-он А-полл-онович о-пер-ся же-лп-ят-ками» (бл-плл-плл-пр-л-п); «А-полл-он А-полл-онович пр-ивскочил и жа-л» (плл-плл-пр-прб-л); А-полл-он А-полл-онович бле-ск и т-реп-ет прол-етел» (плл-плл-бл-рп-прл-л); в доме его «ломали паль-цы в порыве бе-с-пло-дных угод-лив-остей» (лмл-пл-впрв-б-пл-лв); «нак-ло-ня-лала-к, ... лы-сина; поверпары белых-белых штанов обле-ка-л-ся мунди-р лора-ззо-ло-ченной г-ру-дью» (л-л-л-л-пвр-пр-бл-бл-бл-л-рл-р-л-р); принимая ж побочную аллитерацию «к»: «клл-кк-лк-л» («на-кло-ня-ла-сь, как лак,... лы-сина»).

«кк» (Ни-ккк-олай) и «ссс»; в моей импрессии «лл» — гладкость формы: Апо-ллл-он; «пп» — давление оболочек (стен, бомбы); «кк» — поперх неискренности: «Ни-ккк-олай... ккк-ланялся на, кк-а-кк ла-кк, пар-кк-ета-хх»; «ссс» — отблески; «рр» — энергия взрыва (под оболочками): «прр-о-рр» в брр-ед; слова: лл-а-кк, лл-о-сскк, бблл-е-сскк живописуют согласными: под формой (бб-пп) льющегося (лллл) блеска (сссс) — удушье (ккк-ххх).

Лейт-мотив провокатора вписан в фамилию «Липпанченко»: его «лпп» обратно «плл» (Аблеухова); подчеркнут звук «ппп», как разрост оболочек в бреде сына сенатора, — Липпанченко, шар, издает звук «пепп-пеппе́»: «П-е-пп П-е-пп-ович П-е-пп будет шириться, шириться, шириться; и П-е-пп П-е-пп-ович Ппп лоплоп-нет все»: п-пп-п-пп-п-пп-шрс-шрс-шрс-п-пп-п-пп-п-пп: лп-лп (стены тюрьмы «пп», разорвутся: шрррс: «ррр» есть разрыв: «шшш-ссс» — расширение газов, которые пучатся в желудке у старика; сынок же имеет чувство, что он, объевшись сардинками, проглотил с ними вместе сардинницу, которая — бомба.

Сюжетное содержание «Пет» по Гоголю отражаемо в звуках.

Спектр «Пет» по сравнению со спектром «СГ» иной: материалом ощупи взяты первые главы.

Вот сравнительная таблица частоты употребления цветов:

Серебряный голубь

(1-я глава)

«Вечера» «ТБ»,

«В» (Гоголь)

«Петербург»

(1-я глава)

«Мертвые души»

1. Красный

29%

1. Красный

26%

21,6%

1. Белый

22%

2. Белый

13,2 

2. Черный

 

2. Черный

18  

2. Черный

11,8 

8,8 

3. Синий

11  

3. Зеленый

 

3. Серый

10,5 

4. Синий

8,8 

10  

4. Желтый

10,5  

4. Желтый

 

5. Зеленый

8,8 

5. Белый

10  

 Красный

9,1  

5. Красный

 

6. Золотой

5,5 

6. Зеленый

9  

8,9  

6. Зеленый

9,6 

7. Розовый

 

7. Голубой

4  

7. Белый

8,9  

8,4 

8. Желтый

4,5 

8. Желтый

 

8. Золотой

4  

8. Голубой

7  

У обоих красный падает (с 29 и 26 на 9,1 и 10,3); желтый серый (с 4,4 и 2 на 21 и 10,5); изменение спектра Гоголя от «Веч» к «МД» (I т.) подобно такому же изменению спектра Белого от «СГ» к «Пет»; различие — в белом (в «Пет» 8,9, в «МД» 22); фон «МД» — бел; фон «Пет» — сер; в «Пет» зелень оттеночна; в «СГ», как в «Веч», — краски даны — впестрь; в «МД» и в «Пет» — серы оттенки их.

Фон «Пет» — «рои туманов»; на фоне игра черных, серых, зеленых и желтых «МД» на белом — игра черных, серых, зеленых и желтых «Пет» двухцветка: черное, серое; черная карета; в ней — серое лицо и цилиндр; на сером тумане — пятно «желтого дома»; на нем — серый черная); зелены пятна: офицерского и студенческого мундиров; зеленоватые воды, зеленов-атый красные вспыхи: красный фонарик кареты и домино.

Такова цветопись «Пет»; она соответствует трагикомедии (черно-желтый) морока (серый).

Тенденция спектра Гоголя в целом от «Веч» к «МД»: уронить % красного, , золотого, чтоб поднять % серого, желтого, , белого и коричневого. Тенденция спектра Б. от «СГ» к I тому «Москвы»: уронить % красного, , золотого и увеличить % серого, желтого, и коричневого; обе тенденции сходятся за исключением отношения к белому: Г. его напрягает, а Б. — роняет.

 

«Серебряный голубь»

«Петербург»

«Москва»

 

 

(В процентах)

Красное

 

9,1

8,2

Синее

8,8

8,9

5,9

Золотое

5,5

4  

1  

Желтое

4,5

10,5

21,5

0,  

1  

13,5

Черное

8,8

18  

12,7

Серое

4,4

 

10,3

 

Первая фаза Гоголя

Вторая фаза Гоголя

Первый том «МД»

 

(В процентах)

26  

12  

10,3

Синее

10,7

6,1

4,9

Золотое

11,6

8,9

2,6

Желтое

3,5

8,5

10,3

0,9

6,5

8,4

Черное

11  

14,1

11,8

Серое

2,6

8,9

10,5

Спектр «Москвы» до крайности преувеличил тенденцию Гоголя вытеснить красный желто-коричневым«М» — желт; в него вляпаны всюду коричневые куски, испещренные черными пятнами; коричневычерны: кресла, сюртук, котелок, тени и точки летающих мух; в желто-черно-коричневом серая пыль; всюду — оттеночность серо-коричневых «МД»): из 28 отметок коричневого 10 пали на чистый тон; и 18 — оттеночны: карий (2), медный ореховый (2), кофейный, табачный, , коричнево-желтый, желто-коричневый, кирпично-коричневый, табачно-кофейный, , черепаховый, караковый, клопиный, бронзовыйсерого 5 откровенно серых пятен; остальные 16: серо-зеленый (2), , серебряно-серый, серо-сиреневый, серо-кисельный, коричнево-серый, , мышевый, бисернотенный, мраморнотенный, грязноватый, . Наоборот: из 44 желтых пятен 15 оттеночных и 29 — чисты; то ж : 19 чистых черных пятен; и 8 — оттеночных85.

Полагаю, что сказанного достаточно, чтобы, видеть: проза Белого в звуке, образе, цветописи и сюжетных моментах — итог работы над гоголевскою языковвою образностью; проза эта возобновляет в XX столетии «школу» Гоголя.

81 См. статью Ф. Ф. Зелинского на эту тему в его «Из жизни идей».

82 См. Strikobski «Baukunst der Armenien», 1920 (2 тома).

83 «О смысле поэзии» (изд. «Эпоха». 1923 г.).

84 Метка страниц по двухтомному изданию «Эпохи». Берлин, 1922.

85 Все сказанное имеет силу для 1-й главы: но анализ ее — анализ достаточно показательной порции.

Раздел сайта: