ГИПЕРБОЛИЗМ
В просторечии гиперболизм — тенденция преувеличивать: во все стороны, во всех смыслах; преувеличенное умаление — тоже гиперболично; гиперболы: и «человек-гора», и «человек-муха» (а он — не муха). От гиперболы в общем смысле следует отличать фигуру гиперболы, вид синекдохи. Потебня так определяет синекдоху, метонимию и метафору: если «А» — первичное значение слова, а «Х» — новообразование, возможны три случая: 1) «А» заключено в «Х» и обратно: «человек», «люди»; это случай синекдохи; 2) «А» отчасти заключено в «Х»; «лес» и «птицы» — в «лесные птицы»; и такова метонимия; 3) «А» и «Х», не совпадая друг в друге, сочетаемы в «Б», представление об «А» в «Б» — . Потебня дает два рода синекдох: представление о части вместо целого дает пять видов: 1) единственное вместо многого («раб» вместо «рабы»), 2) собирательное «чудь» вместо состава племени, 3) часть вместо целого («хозяйский глаз»), 4) определенное вместо неопределенного («сто раз говорил»), 5) вид вместо рода; во-вторых дается целое вместо части: 1) единство, как множество: сел в «сани» — для наглядности; множество для возвеличенья: это и есть гипербола в тесном смысле; 2) дается род вместо вида, 3) целое вместо части.
«Гиперболизм», как тенденция, — скорее синекдоха; гипербола-собственно — ее вид; Буслаев видит в синекдохе количественный перенос признаков: от целого к части, от части к целому; Потебня допускает в синекдохе нюансы качественностигиперболу в тесном смысле, а тенденцию к усилению представлений и в сторону преуменьшения; буду разуметь — скорее синекдоху; верней, крайности ее логики (для простоты).
Группа повторов — прием усиления: перечисляются части искомого целого: «а» — то, «б» — то, «в» — то; значит: «г» и «д» — то; вывод — гипербола; вывод из вывода: весь ряд от «а» до «ижицы» — то; «ижица» упразднена; вывод — пуст; гипербола здесь — неправильное расширение за предел наблюденного; где обобщение верно, оно — художественно.
В повторе — генезис гиперболы Гоголя: «и наплечник в золоте, и нарукавники в золотезолоте, и по поясу золото, и везде золото, и все золото» (ТБ); гипербола почти имманентна повтору; с «по поясу» начинается явно гиперболический рост: «везде», «все» (усы — не золото, кудри — не золото); но поскольку взято целое впечатления вместо части, в верности впечатления от наряда — художественность гиперболы. Обычная для Гоголя цепь существительных — повтор с опущением повторного «и» — для гиперболы вывода: «в золоте — наплечники, нарукавники, шапка; и — так далее;» вывод: «в золоте все»; сюда: «волы, мешки, сено, цыгане, горшки, бабы, пряники»; вывод: «все ярко» (СЯ).
В другой группе повторов дано качественное напряжение впечатления вместо количественного обобщения: «а — ба — гг», где «б» и «г» — рост напряжения: из-за горы... хоромы... за ними , а... там..., а там» и т. д. (СМ); и — вывод: на сто верст не встретишь человека! Вот повтор, напрягающий качество: «добрый табак. Славный табак! Крепкий табак!» (ТБ); вот повтор, напрягающий взрыв, данный в разговоре кошевого с Тарасом: «Пора бы погулять...» — «Негде погулять». — «Как негде? Можно пойти на Туречину...» — «Не можно...» — «Как не можно?..» — «Не можно». — «Как не можно?..» — «А войне... таки не бывать». — «Так не бывать войне?» — «Нет». — «Так уж и думать об этом нечего?» — «И думать... нечего!» — Гиперболический вывод: «Клади палицу! Клади, чортов сын, ...палицу!» (ТБ). Сюда же ход на еще: «в старину любили... поесть, еще лучше любили попить, а еще лучше любили повеселиться»: а — бва — гбва «странное... чувство овладело бы зрителем... Но еще страннее, еще... неразгаданней чувство» и т. д. (СЯ); «дивились..., но еще больше дивились» (СМ); «буду... моя дочка; еще крепче прежнего стану прижимать тебя к сердцу; еще ярче стану дарить» (МН); «еще более, еще лучше...; еще ослепительней» (МН) и т. д.
Словесный повтор, определяемый ростом силы повторного образа, называю я ; она — гиперболическая синекдоха; она проходит по позе Гоголя.
В «СЯ»: чорт-свинья ищет красный лоскут, — «во всех окнах свиные рыла» (СЯ); и — вслед: «схватила... красный обшлаг свитки! ...Глянул — кусок красного рукава свитки... полез... в карман... и... вытащил кусок... свитки» (СЯ); в «СМ» — размножаются мертвецы: «Поднялся... мертвец... И опять вышел мертвец... Поднялся третий мертвец»; «увидел Киева. И от земли Галичской, и от Карпат»; во времени они размножаются; в пространстве растет их образ до... мертвеца мертвецов, трясущего страны; растут их ногти, растут их руки, растут их бороды: борода до пояса... Борода по колени... Борода по самые пяты» (СМ); рост повтора — повтор образов. «Шп»: размножается жена: «на стуле... жена... Гусиное лицо... Видит другую жену, тоже с гусиным лицом... В шляпе сидит И в кармане жена»; и из уха — жена; и материя — жена: «возьмите жены» — предлагает приказчик. «ОТ»: из словечка «гусак» вылезает привидение; и оно — «гусак»; ползет сплошной «гусак» по жизни. «Н» — повторы — на слово «нос»: «вытащил — нос!.. Нос, точно, нос»; «видит он: нос! Хвать рукою — нос!.. Взглянул в зеркало — нос... И долго глядел на нос»; «к зеркалу — есть нос... — есть нос» и т. д.; отсюда гипербола: «все, что ни есть», или нос — «сидит на своем месте» (Н); в «ЗС» продолжается умножение носов, так что им отводится планета луна; «нос» Чичикова, оставшийся на земле гигантски вырос в Наполеона! В «НП» и в «К» — умножение усов дано в повторах: «усы, прекрасные, усы... чудные, ... усы... на которых» и т. д.; в «К» — вывод-гипербола: «усы... во всех местах»; в «МД» — «усы... на лбу». В «П» — размножение глаз, портретов, комнаты с портретами: «портрет двоился, четверился» и т. д. — до бесконечности (П); фигура наращения принимает вид ракеты образов: от данного — к «все, что ни есть»; таков монолог Хлестакова: «Я... захожу... сказать... а чиновник пером... — тр, тр... Раз меня приняли за главнокомандующего»; и наконец: «Я везде, везде». Весь «Рев» — фигура наращения: растет Хлестаков до... «расхлопа»; и растет ужас чиновников до пантомимного оцепенения: это сценически поданная гипербола. Позднейшие рассуждения Гоголя о «Рев» — фигура гиперболы, строимая над... гиперболой: «гипербола едет на гиперболе» в объяснении, что события в маленьком «городке — символы мирового домостроительства».
«МД» полны этой фигурой: «с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить иначе, нежели с тем, у которого триста, а с тем, у которого триста, будут говорить... не так, как с тем, у которого их пятьсот; а с тем, у которого их пятьсот, опять-таки не так, как с тем, у которого их восемьсот; и — вывод гипербола: «словом, хоть доходи до миллиона»: «будут говорить», «будут говорить», «у которого», «у которого», «у которого», «у которого», «у которого»; и — двести, триста, пятьсот, восемьсот... миллион!
«все, что ни есть» у Собакевича — вылитые «Собакевичи». Или: разрост грез Манилова о дружбе; наконец: все персонажи «МД» разращивают то или иное свойство.
И отменяя повторы, является всеобщий для прозы Гоголя повтор: гиперболический штамп-стереотип: «все»: «все опоясывались», «все вооружались» (ТБ), «все, как груши, повалятся» (НПР), все неслось и танцовало», «все... всплыло» (ТБ), «все исчезло..., все застыло», «все должно... померкнуть», «все кипит», «все » (Р), «весь город хотел... писаться» (П), «по всему свету исходи» (Рев); и — производное: «сколько ни есть», «все, сколь ни было их», «все, сколько ни есть, берите все, что у кого есть» (ТБ); «все, что ни было, садилось на коня», «все, что ни есть» — «продам», «отдам», «» (ТБ), «сидит на месте» (Н), «в Петербурге», «встретите», «исполнено приличия» (НП), «требуй» (Рев), «мокро», «порывается кверху», «обратилось навстречу», «летит мимо» (МД) и т. д.; «все, сколь ни есть ... сделались христианами», «все, что ни народится, заговорит о них», «на все, что ни случится, смотрят, ковыряя в носу» (ТБ); «менять все, что ни есть, на все, что ни есть» (МД) и т. д.
Примеры — горсточка от куч, которые образовались бы, если прополоть текст Гоголя; со второй фазы учащен ход «во всех отношениях»: «во всех отношениях» — «рассердился» (ТР), «существо» (П), «» (П), «почтенный» (Н), «приятная дама» (МД) и т. д. Повтор-штамп переходит в привычку: мыслить пустой категорией и отштамповывать ею пустые места на тонком стилевом рисунке текста; с увеличением этих серых пятен просоряется яркое слово Гоголя.
Из «все» выводятся — «везде», «всегда», «всякий»; «всякий» — «проезжающий», «вздор», «как баран» (МД), «изыск» (Р); «всякого рода меха» (Ш), «всякое движение разрасталось» (Р); тоже — с «везде»: «везде» — «пустыри», «мостовая», «фестончики», «то же» (МД); «он везде между нами» (МД) и т. д.; тоже с «всегда».
На этих ходах обрывается фигура наращения; индукция переходит в неплодотворнейшую дедукцию не наполненных художественным содержанием категорий, сгрызающих, как мыши зерновые клади, словесность Гоголя; и отсюда — ликвидация хода: в обратном умалении преувеличений до размера предмета; и от него... до...
Вот несколько примеров этих синекдох; «кривившие, полукривившие и вовсе не кривившие»; «вы не знаете, кто... Копейкин?.. Никак не знают, кто... Копейкин»; «которые честны, сделаются бесчестными, и... которые удостоены..., обманут» (МД); был дом, «но он его продал», на вырученные деньги «купил тройку... лошадей и... бричку»; лошадей «променял на скрипку и дворовую девку», скрипку продал, а девку обменял «на сафьянный с золотом кисет»; вместо дома — кисет (ОТ); «чувства мелели..., каждый день что-нибудь утрачивалось... уходили... главные части... мелкий взгляд обращался к бумажкам; кла́ди... обращались в навоз» (МД); или: «в первую минуту не можешь не сказать: «какой приятный...» В следующую... ничего не скажешь, а в третью... скажешь: «Чорт знает что такое» (МД); или: «Прометей! высматривает орлом, выступает плавно..., как только приближается к комнате начальника, куропаткой такой спешит.., муха, меньше... мухи — уничтожился в песчинку» (Прометей, орел, куропатка, муха, меньше мухи, песчинка) (МД); земля Товстогубов приносила громадное количество продуктов, привозили в амбары лишь половину муки; «и эту половину привозили... подмоченную», обкрадывал приказчик, «жрали все»; свиньи истребляли огромное количество фруктов, клевали их воробьи, таскала дворня; сколько попадало в шинок; крали — гости; и все же было довольство: в остаткеостаток остатка: по смерти Товстогубихи; по смерти «самого» остаток остатка реформировал родственник; остатком остатков был: рубль с имения; на него покупался кремешок (СП). Лейт-мотивы фигуры: «Пропало все..., как волдырь на воде», «просвещение... — фук!»; человек неприметен, «как муха»; и — мерли, «как мухи» (МД); «ничего не было... туман ошеломил» (Рев).
Вырастают антиподы стереотипов на «все»; и тоже — стереотипы: «никогда», «никак», «», «нигде», «ничто»: «никогда» — «со мной не было» (Н), «талии... не было» (К), «не видывал», «не взглядывал»; «жалость не овладевала» (НП), «никогда не слыхали уши», «никогда не ездил» (МД) и т, д.; «никак », «никак не искали», (Ш) «никак не слушается язык», «никак не могут жить» (ЗС), «никак не хотел выходить из колеи» (МД). Гвоздит: «никакой»: «никакие... чувства» (СП), «никаким ... не находил» (Шп), «никакого ответа» (П), «никакого », «никакого внимания» (Ш), «никакого вида», « перо не опишет» (ЗС), «никакого искусства», «никакою » (НП), «никакого... слова», «никакого приготовления» (МД) и т. д.; или: «нигде » (ОТ), «арбузы, ...каких нигде не найдешь» (ОТ), «нигде никого» (СП), «нигде не останавливалось» (П) и т. д.
«ничто»; стереотипы этого рода с силой выныривают во второй фазе творчества Гоголя (в первой — доминирует «все»). Между «все» и «ничто» бег ограничительных, уступительных, разделительных штампов; «все» — гипербола утверждения; «ничто» — гипербола отрицания; в третьей фазе часты стереотипы — ограничения «ничто» категорией «все»; и обратно: «несколько», «ничто», «в некотором роде»; они дают фикцию равновесия между гиперболическими тенденциями положительного и отрицательного рельефа; этот род трафаретов редок в «Веч»; он — чаще в бытовых повестях; «МД» им переполнено.
« рябоват... несколько подслеповат», кажется «несколько » (Ш), «несколько печальный вид», «с руками несколько похожими» (К), « похожи» (НП), несколько на «с»; «несколько », «несколько пожилых лет» (Рев); «МД»: «несколько трудно», « книжные», «несколько набок», «несколько », «несколько замасленный», «несколько потасканный», « зарапортовался», «несколько поднял бровь», «несколько », «показался... несколько знакомым», «несколько обидно» и т. д. Фигурирует и «»: «довольно жалкий», «довольно » (К), «довольно... важные», «довольно странное явление», « интересное созданьице» (НП), довольно быстр» (Рев), «довольно » (МД) и т. д.; часты ограничения: «повидимому», «кажется», «», «разве что», «нельзя сказать, чтобы» и т. д.: «не слишком гневно и не слишком благосклонно» (ЗС), « умно, не слишком смешно»; ограничение крайностей (преумаления и превознесения) без указания степени ограничения создает недоумения: в чем же пересекается пара ограничений? Фигура неопределенности под формой позитивного знания того, что есть предмет неузнания, — тоже повторный ход; называю его фигурой фикциифигура фикции — третий тип замаскированной гиперболы.
Вот примеры фигуры фикции«могущество силы, или могущество слабости», «большое искусствоникакого искусства» (НП); «ни громко, ни тихо, , ни мало» (Рев), «не слишком светлые и не слишком » (Н), «с одной стороны может влезать малорослый, а с другой... великорослый» (Шп), «птица не птица, гражданин не гражданин» (Н), «ни бури, ни » (П), «ни слишком толст, ни слишком тонок» (МД), «не так чтобы слишком толстыене тонкие» (МД), «как-то не то, чтобы совершенно не поняла...; » и т. д. (МД); «у некоторых: это не то, что у всех» (МД); вместо зарисовки — «больше ничего, как что-то вроде» (МД).
Будто бы найденный меж «все» и «ничто» позитив — «больше ничего, как что-то вроде»; вселенная, в нем данная, — «больше ничего, как что-то вроде»; таких «действительностей» нет в действительности; и стереотипы — гиперболы навыворот; уравновешенные ими тенденции раздувания лягушки в вола («все, что ни есть») и распыления прометеева огня в «ничто» песчинки вырываются вдруг наружу: и люди, описанные «» и «довольно» умеренные («ни слишком толстые, ни слишком тонкие») весьма странно выявляют себя: Поприщин лезет в испанские короли, Хлестаков лопается в туман, Башмачкин становится призраком, майор Ковалев — носом; из Чичикова вылезает «червь»; все — вздор; все... бред; жизнь — фантасмагория уносящейся в никуда страшной тройки.
Если наполнить содержанием категории «все», «ничто», «что-то вроде чего-то», то в первой фазе «все» Гоголя окажется мелкопоместной Украиной (народностью, родом, прослойкой класса); «ничто» окажется окружением этой «»; во второй фазе «все» расширено до «Российской империи»: наоборот, народность, род, класс в ней — дыра, за что Гоголя свергали в дыру позднейшие украинофилы; в третьей же фазе «все» — ни Украина, ни Россия, а душа человека, живущего в Риме, Австралии, в Москве, на Соломоновых островах; Россия же — провал, «ничто», который страшит Гоголя, которого он не знает; и жалуется на незнание, и приглашает «проездиться» по России.
В другом разрезе, в безличной «», при попытке оконкретить ее, открывается «дыра», «ничто» в самом Гоголе, куда ухнуло творчество Гоголя; за ним — жизнь Гоголя. Мелкопоместный быт, внутри которого и галушки казались такими, «каких нет на свете», в диалектике социального сознания оказался лишь довгочхуновым чревом; он лопнул, не дав сознанию положительного эквивалента; крестьянство было неведомо Гоголю; «знать» не принимала его; смысл капиталистической культуры виделся дьяволовым наваждением: «Чортовым паром курят немцы» (МН); рабочий класс для Гоголя — мнимая величина; оставалось: пусто ограничивать фикцию другой фикцией; они оказались яркими, поскольку они выявляли: трагедию социального сознания «оторванца» от народа, рода и класса. Нуль, изобразимый нулем, — нуль; а «плюс» нечто «минус» оно же, — основа трагедии Гоголя, — создало единственный, неповторимый литературный прием, которым и написаны «МД».
Недоосознана тенденция гипербол-повторов: уничтожить класс, Гоголя породивший (поздней она осознана криво в попытке «» класс) при помощи «красного словца»; поздней Гоголь ужаснулся тенденции, и бросился уничтожать «красные словечки», пародируя жизнью собственный прием; верней: в приеме отражая действительность своего сознания; если бы тенденция «красного словца» в пучащемся, как облако, рое гипербол открылась ранее Гоголю, — не было б «» Гоголя: был бы Гоголь публицист, обладавший силой Белинского; он бичевал бы в своих статьях то, что со смаком показывал в повестях; осознав тенденцию, но не художественным сознанием, а сознанием «мещанина во дворянстве», Гоголь испугался тенденции; и другою тенденцией, присущей не ему, а классу, от которого уже оторвался он, стал уничтожать свою истинную тенденцию в публицистических опытах над живым творчеством, из которого выдалбливались теперь нудные тавтологии.
Мандельштам отмечает обилие синонимов, соединенных в пары; иные сносны и даже ярки: «» (П), «запировал пир» (СМ), «червонели красные реки» (ТБ), «с этой историей случилась история», « мысль, пробегающая в голове» (П), «сила пересилила силу» (ТБ), «огнистое пламя» (ТБ); Мандельштам правильно замечает: иные синонимы — для извлечения из слова нового оттенка: «запировал пир», т. е. в самом «пире» взорвалось нечто столь пиршественное, что обычное представление о пире оказалось тусклым; «огнистое », т. е. исключительно яркое; говорят: «чувствовал мысль»; что значит «чувствовал чувство»? Переживать его непосредственно и одновременно, не отдаваясь ему до конца, переживать оттенок именно данного чувства в отличие от другого; синонимы здесь, будучи разновидностями повтора, одновременно и гиперболизируют переживание, ярче его вычерчивая.
Позднее стирается всякая яркость в синонимических и тавтологических представлениях Гоголя; они — тщетное тщение; тенденция к гиперболизму оказывается топтанием на месте, потому что гипербола«все» и «ничто», становится лишь логической категорией, применяемой пусто; вместе с нею гипербола, оторванная от почвы, теряет меру, ибо преувеличивать предмет можно пропорционально его размеру; пропорция нарушена, и — гипербола теряет свой смысл с того момента, когда становится логическим, всеобщим понятием; она — «сентенция», применяемая от ложной тенденциозности; дурная тенденциозность растет у Гоголя там, где учащаются до-нельзя его ходы от категорий; в первом томе «МД» — зловещие признаки перерождения гиперболизма в аллегорический сентенционизм; и с первого же тома «МД» — появление праздно толпящихся тавтологий; хорошо, когда Ноздрев отделан «со всех боков и » (МД); плохо, когда вяло нагромождается «младенчество младенца», или «подробные подробности».
Второй том «МД» ужасает количеством пустых тавтологий; вот тавтологии, собранные мной с первых лишь страниц второго тома «МД»: «умудренные мудростью возымели влияния», «трехсотлетние дубы трем человекам в обхват» (по столетию на обхват — что ли?), «часто случающееся», «в траве дергает дергун», «прокуренный... куряка»; «Переписка», «Исповедь», позднейшая письменность Гоголя являют безобразия; заимствую примеры из книги Мандельштама 69: «бодрением и », «он ободрил и освежил», «, не спешите», «бурлило и кипело», «оглянитесь и осмотритесь», «и криком... закричит », «воззови... в виде воззвания», «, ...чтобы... побежало все бегом» и т. д.
Тавтология последней фазы — от тщения разорвать предел гиперболизма, кончающегося возведением бесконечности в бесконечную степень, равную бесконечности, или дедукцией абстракций (лягушку дуют, а она не лопается); отсюда — реторика.
— средство к воздействию; у молодого Гоголя ряд изумительных реторических достижений, как «Чуден Днепр»; здесь реторика — или преодолеваемый остаток литературного наследства, «высокий штиль», или реторический троп здесь есть парус, поставленный на ритме; он — мчит музыкально; Полевой не прав, видя в реторике Гоголя «»; когда же угашен ритм, и ветра нет — не спущенный парус обнаруживает лишь дряблость складок парусины; вихлянием переполнены отрывки 2-го тома «МД»: «было что-то ободряющее, что-то »; или: «пребывать в гордом покое невозмущенной души», «преподаватели с новыми взглядами, углами и точками зрения»; «ввели... в великолепный зал, ...походивший на то, как бы заседали здесь первые вельможи государства, трактовавшие о судьбах...... легионы красивых и пишущих господ, шумевших перьями» (всерьез!); «под шумок самовара... читается светлая страница вдохновенного русского поэта, какими наградил бог свою Россию, и... возвышенно пылко трепещет... сердце юноши»; «приподняв голову... »; это не Марлинский (зачем его обижать?): это — в сто раз хуже Марлинского; это уже сам Кузьма Прутков: «По берегам... ходил красноносый мартын», — и чтобы не вышло недоразумений, что не «Мартын Карпов» с красным от пьянства носом, — прибавлено: «разумеется — птица, а не человек»; и — далее: «белел другой мартын, еще не поймавший рыбы». Просто идиллия с двумя «мартынами», поймавшим и не поймавшим рыбу (точно дядя Митяй и дядя Миняй); и уже хватаешься за бока, когда рассуждение о двух «мартынах» концовано восклицанием: «Творец, как еще прекрасен твой мир!»
Великолепно звучащую во втором периоде творчества иронию «Славная бекеша у Ивана Ивановича» превращает реторика третьего периода в сентиментальные вздохи о двух «славных» и «красноногих» мартынах — птицах, а не людях: «Творец, как еще прекрасен твой мир!»
Жалкие плоды оторванной от почвы гиперболы.
Первая фаза творчества Гоголя характеризуема ритмом и звукописью, кристаллизующимися в рябь повторов; вторая фаза являет картину расширенной клавиатуры повторов, комбинированных с другими фигурами, повтором рожденными; в ней эмансипируется из повтора гипербола, найдя свое художественное выражение в гротеске; в третьей фазе редеет густая заросль повторов, размытых ширящимися обрывами, над которыми встает туман ограничительных слов, слагающих ; гипербола в этой фазе, перерождаясь в сентенцию, ищет себя осознать, как тенденцию смысла; оказывается не адэкватной тенденции спроса; предложенье, выглядящее пустою реторикой, отвергнуто спросом. Ритм Гоголя — основа стиля; повтор — основа слоговых особенностей; гипербола, повтором рожденная, — основа осознания Гоголем своего языка.
Гипербола у Гоголя — двойственна: как тенденция известного типа повторов, она — фигура речи, при помощи которой Гоголь достигает многого; как миросозерцательная тенденция, она — начало, разрушающее ряд достижений гоголевского мастерства.
Теперь займемся особенностями гоголевских гипербол, как фигур, безотносительно к их генезису и к их судьбам.
Примечания
69 «О характере гоголевского стиля». 1902 г., стр. 146—147.