III.
НЕДОВОЛЬСТВО ГОГОЛЯ ПЕТЕРБУРГОМЪ И ТОСКА ПО РОДНОЙ УКРАЙНЕ.
Гоголь прiехалъ въ Петербургъ въ последнихъ числахъ декабря 1828 года. По свидетельству Г. П. Данилевскаго, онъ былъ привезенъ туда его однофамильцемъ... — Съ этихъ поръ началась для Гоголя новая жизнь, во многомъ отличающаяся отъ прежней, школьной, но въ сущности представляющая столько очевидныхъ чертъ сходства, что она является скорее последовательнымъ продолженiемъ развитiя, начавшагося въ предъидущемъ перiоде, нежели какимъ-нибудь решительнымъ и резкимъ поворотомъ въ иномъ направленiи. Правда, развитiе это подъ влiянiемъ целой совокупности обстоятельствъ, которыхъ не ожидалъ Гоголь и на которыя не могъ разсчитывать во время своихъ мечтанiй въ Нежине, но которыя, однако, не замедлили тотчасъ же самымъ настоятельнымъ образомъ заявить о себе по прiезде его въ столицу, — было значительно иначе направлено жизнью, нежели какъ ему представлялось заранее, но отнюдь не меняло своего существеннаго характера, такъ что первые годы жизни Гоголя въ Петербурге mutatis mutandis относились къ годамъ его ранней юности, какъ попытки привести въ исполненiе задуманный и постепенно измененный планъ къ первоначальному его замыслу, и въ этомъ-то отношенiи действительно справедливы приведенныя раньше слова Кулиша. („Съ переселенiемъ съ юга на северъ для Гоголя начинается новый перiодъ его существованiя, столь резко отличный отъ предшествовавшаго, какъ отличается у птицъ время опереннаго состоянiя отъ времени неподвижнаго сиденiя въ родномъ гнезде“). Конечно, не тотчасъ стало возможно Гоголю твердо и уверенно испытать свои силы въ томъ направленiи, которое зависело отъ сложившагося мiросозерцанiя его и нажитыхъ убежденiй; должно было пройти не мало времени, пока онъ применился къ требованiямъ известной доли внешнихъ условiй петербургской жизни, именно техъ, которыя были не добровольно избраны имъ, а, такъ сказать, навязаны судьбою, независимо отъ его воли. Въ Петербурге Гоголя поразили всевозможныя неудачи съ разныхъ сторонъ. Въ причинахъ для разочарованiя не было недостатка на самыхъ первыхъ порахъ: неудачи обрушивались на него одна тяжелее другой, и общее впечатленiе было самое невыгодное и безотрадное. Резкимъ показался ему переходъ отъ привольной домашней жизни къ стесненiямъ столицы. Какъ-бы въ насмешку надъ преждевременными увлеченiями, жизненныя невзгоды и трудности первоначальнаго устройства тотчасъ же дали себя знать столь чувствительнымъ образомъ, что при одномъ воспоминанiи о нихъ въ первомъ письме изъ Петербурга у Гоголя вырываются резкiя несдержанныя выраженiя. Матерiальныя затрудненiя, какъ видно изъ этого письма, сказались во всехъ подробностяхъ житейскаго обихода, начиная отъ найма квартиры и кончая условiями съ мелкими коммиссiонерами, къ услугамъ которыхъ приходилось обратиться для доставки привезенныхъ изъ дому писемъ къ разнымъ „покровителямъ“. Въ несколькихъ письмахъ Гоголь подробно исчисляетъ все неизбежныя издержки на дорогу и на обзаведенiе, отчасти въ виде отчета о своихъ делахъ, отчасти въ виде жалобы на совокупность обрушившихся на него неблагопрiятныхъ обстоятельствъ, въ числе которыхъ была даже потеря по курсу, понесенная имъ при отправленiи изъ родины тотчасъ по выезде изъ Чернигова. Первое письмо проникнуто сильнымъ раздраженiемъ и почти все наполнено известiями практически-житейскаго характера, которыя повторяются отчасти и въ следующихъ письмахъ, но уже не занимаютъ тамъ главнаго места, уступая место мыслямъ и впечатленiямъ иного рода.
Неудачи были такъ неожиданны и въ то же время такъ жестоки по своимъ размерамъ, что оне не могли не произвести на Гоголя самаго подавляющаго действiя. Оне повергли его на некоторое время въ состоянiе тяжелой апатiи, близкой къ отчаянiю, изъ которой онъ, однако, скоро нашелъ выходъ благодаря своей деятельной и самоуверенной натуре. Степень его подавленности видна изъ собственнаго сознанiя его тотчасъ по прiезде, когда онъ жалуется на хандру, помешавшую ему не только заняться приведенiемъ въ порядокъ своихъ делъ, но даже писать письма. Какъ видно, онъ совершенно опустилъ руки сначала, но не надолго.
овладеть собою разочарованiю, то потомъ душевная боль остраго характера постепенно смягчается и, после продолжительной энергической борьбы съ неудачами, ему удается, наконецъ, умеривши энтузiазмъ и вооружившись терпенiемъ, овладеть обстоятельствами и подчинить ихъ теченiе преследованiю целей, составлявшихъ для него главную задачу существованiя. Не легко было ему убедиться въ неосновательности своихъ иллюзiй относительно Петербурга, после того какъ онъ привыкъ соединять съ самымъ представленiемъ о немъ все лучшiя свои надежды, но темъ больше чести его энергiи, чемъ решительнее и неожиданнее былъ выдержанный имъ ударъ. „Что̀ за беда, — посидеть какую нибудь неделю безъ обеда? того ли еще будетъ на жизненной дороге?“ Это уже не фразы незнакомаго съ жизнью школьника, а сознательныя слова человека, приготовляющагося къ тяжелымъ испытанiямъ жизни, переставшаго воображать, что на его долю достанутся одни трофеи и лавры. Если первыя петербургскiя письма продолжаютъ, повидимому, носить на себе отпечатокъ такой же неудовлетворенности и тревожнаго состоянiя духа, той же досады на всякаго рода неудачи и препятствiя, какими были проникнуты последнiя письма изъ Нежина, то съ другой стороны мы замечаемъ въ то же время въ переписке явные следы благотворнаго влiянiя бо̀льшей степени самостоятельности, которою пользовался Гоголь теперь впервые въ своей жизни: при более внимательномъ сравненiи легко убедиться, что вместо нетерпеливаго и безотрадно удрученнаго настроенiя последних летъ школьной жизни подъ тяжкимъ гнетомъ не поддающихся никакимъ переменамъ условiй, онъ получалъ теперь полный просторъ для попытокъ къ осуществленiю своихъ плановъ на деле, въ самой жизни, въ чемъ, естественно, должна была заключаться, для его энергической натуры некоторая прелесть и во всякомъ случае обильный источникъ надеждъ и утешенiй. Испытанiя казались ему только неизбежнымъ временнымъ зломъ, своего рода школой, преддверiемъ къ настоящей жизни, освещенной достойнаго разумнаго существа целью. Такимъ образомъ первыя впечатленiя Гоголя въ Петербурге и его быстрое разочарованiе въ немъ не только интересны, какъ фактъ, но имеютъ и несравненно важнейшее значенiе для бiографiи, показывая намъ юношу въ решительную минуту испытанiя, когда должна была выясниться степень прочности и глубины убежденiй, уже не разъ имъ прежде высказанныхъ въ интимныхъ беседахъ, какъ устныхъ, такъ и письменныхъ, съ разными наиболее близкими людьми. Теперь ему самому представлялся случай проверить ихъ достоинства, испытать свои силы и состоятельность составленныхъ плановъ и выработаннаго идеала. Таковы были первыя впечатленiя Гоголя въ столице.
и его самого съ отдаленной столицей и наивное представленiе о ея фантастическомъ блеске, великолепiи и удобствахъ жизни, и во вторыхъ, после быстраго разочарованiя Петербургомъ въ Гоголе пробуждается страстная потребность предаться воспоминанiямъ прошлаго, оценить только-что покинутую родину и все то, что́ онъ готовъ былъ недавно считать какою-то мрачной могилой, возбуждавшей въ немъ только желчь и отвращенiе. Описанiя Петербурга, заключающiяся въ этихъ письмахъ, поражаютъ въ то же время и наблюдательностью автора и самымъ характеромъ сообщаемыхъ о немъ сведенiй, показывающихъ, что авторъ предполагалъ въ своей корреспондентке-матери, несмотря на большой интересъ къ Петербургу, полнейшее отсутствiе сколько-нибудь удовлетворительнаго представленiя объ этомъ городе. Благодаря этой провинцiальной наивности, къ безпощаднымъ ударамъ общихъ условiй столичной жизни не замедлили присоединиться во множестве и мелкiя непрiятныя случайности. Все вместе такъ подействовало на Гоголя, что даже внешнимъ видомъ Петербурга онъ не остался доволенъ, говоря, что „воображалъ его гораздо красивее и великолепнее“, и решилъ, что все слухи, которые о немъ распускали, были лживы... Но такое недовольство настоящимъ и разочарованiе въ боготворимой прежде столице заставили Гоголя оглянуться назадъ: въ немъ снова вспыхнуло чувство горячей любви къ родной Малороссiи со всею непосредственностью горячаго молодого увлеченiя. Примкнувъ въ Петербурге къ малороссiйскому кружку, состоявшему отчасти изъ бывшихъ школьныхъ товарищей, и поощряемый встреченной въ петербургскомъ обществе симпатiей и интересомъ къ малороссiйской жизни и быту, Гоголь скоро почувствовалъ сильную потребность оживить въ своей памяти просящiеся наружу образы и, какъ человекъ практическiй, вместе съ темъ не могъ не понять, какъ кстати было воспользоваться такимъ настроенiемъ и, удовлетворяя своимъ художественнымъ стремленiямъ, въ то же время извлечь матерiальныя выгоды, столь важныя для него при тогдашнихъ стесненныхъ обстоятельствахъ. Можетъ быть, объ этомъ своемъ предположенiи говоритъ Гоголь въ следующемъ отрывке изъ второго письма: „Въ Петербурге менее 120 р. никогда мне не обходится въ месяцъ. Какъ въ этомъ случае не приняться за умъ, за вымыселъ, какъ бы добыть этихъ проклятыхъ подлыхъ денегъ, которыхъ хуже я ничего не знаю въ мiре? вотъ я и решился... Когда наши въ поле — не робеютъ. Но какъ много еще и отъ меня закрыто тайною, и я съ нетерпенiемъ желаю вздернуть таинственный покровъ, то въ следующемъ письме извещу васъ объ удачахъ или неудачахъ“. Правда, мы читаемъ затемъ въ следующемъ письме, въ самомъ его начале, какъ бы обещанное извещенiе объ исходе блеснувшихъ надеждъ, въ которомъ Гоголь говоритъ о предполагавшейся и едва не осуществившейся даже поездке за-границу, но едва ли эта поездка могла иметь какое-либо отношенiе къ прiобретенiю денегъ и къ ней въ этомъ последнемъ смысле, конечно, не могла быть применена приведенная Гоголемъ пословица. Между темъ въ томъ же письме, хотя и въ другой части его, гораздо ниже, Гоголь уже обращается къ матери съ известной просьбой о доставленiи ему подробныхъ сведенiй о Малороссiи, для чего между прочимъ проситъ ее иметь корреспондентовъ въ разныхъ местахъ своего повета. Особенно подтверждаютъ нашу догадку слова следующаго письма: „Я думаю, вы не забудете моей просьбы извещать меня постоянно объ обычаяхъ Малороссiянъ. Я все съ нетерпенiемъ ожидаю вашего письма. Время свое я такъ расположилъ, что и самое отдохновенiе, если не теперь, то въ скорости принесетъ мне существенную пользу“. Наконецъ въ томъ же письме отъ 30 апреля Гоголь высказываетъ весьма определенно занимавшiя его въ то время мысли и предположенiя: „Еще прошу васъ выслать мне две папенькины малороссiйскiя комедiи: „Овца-Собака“ и „Романъ и Параска“. Здесь такъ занимаетъ всехъ все малороссiйское, что я постараюсь попробовать, нельзя ли одну изъ нихъ поставить на здешнiй театръ. За это по крайней мере достался бы мне хотя небольшой сборъ; а, по моему мненiю, ничего не должно пренебрегать, на все нужно обращать вниманiе. Если въ одномъ неудача, можно прибегнуть къ другому, въ другомъ — къ третьему — и такъ далее. Самая малость иногда служитъ большою помощью“. Такъ преимущественно съ практической точки зренiя смотрелъ сначала Гоголь на свои литературные опыты, на малороссiйскiя повести, не придавая имъ, можетъ быть, того значенiя, какое онъ придавалъ прежде „Ганцу Кюхельгартену“ и не предвидя еще своего будущаго призванiя. Темъ не менее результатомъ обращенiя къ воспоминанiямъ о родине и о впечатленiяхъ отрочества являются чудныя страницы въ „Соро́чинской Ярмарке“. Замечательно художественныя описанiя природы, описанiя родныхъ местъ, связанныхъ съ воспоминанiями юности (Пселъ, самыя Соро̀чинцы), картина ярмарки — все это было, безъ всякаго сомненiя, воспроизведенiемъ наиболее яркихъ и глубокихъ впечатленiй, таившихся въ его душе. Эту повесть, несмотря на влiянiе комедiй отца, откуда взяты многiе эпиграфы и целая комическая сцена, следуетъ, однако, считать гораздо более самостоятельною, нежели следующую, „Вечеръ накануне Ивана Купалы“. „Соро́чинская Ярмарка“ была написана во второй половине 1829 г., судя по тому, что Гоголь, сочиняя ее, уже имелъ подъ руками комедiи своего отца, которыя онъ проситъ прислать ему въ письме отъ 30 апреля этого года. Напротивъ „Вечеръ накануне Ивана Купалы“, написанный гораздо позднее, на основанiи уже доставленныхъ изъ дому источниковъ, за которые въ первый разъ благодаритъ Гоголь свою мать въ письме отъ 24 iюля 1829 г., повидимому, представляетъ трудъ компилятивный, мозаичный, составленный наскоро на основанiи несколькихъ источниковъ, едва ли не предпринятый, главнымъ образомъ, изъ соображенiй экономическаго характера и потому бледный въ сравненiи съ первымъ опытомъ, какъ представлявшимъ переработку собственныхъ впечатленiй. Въ самомъ деле, во второмъ письме изъ Петербурга Гоголь довольно подробно намечаетъ ту программу, которой должны придерживаться его мать и другiе собиратели необходимыхъ для него сведенiй и уже, очевидно, имеетъ въ виду определенный сюжетъ, для котораго подыскиваетъ матерiалъ, но когда желанiе его было исполнено, то оказалось, что почти все содержанiе повести составилось изъ разныхъ отрывковъ, следы сшивки которыхъ могутъ быть легко замечены при несколько внимательномъ разсмотренiи. Гоголь проситъ, напр., въ письме прислать описанiе костюма и указать точное и верное названiе платья временъ до-гетманскихъ, особенно костюма дьячка, далее самое подробное описанiе свадьбы и наконецъ разсказы о поверiяхъ, духахъ и домовыхъ, при чемъ прямо и прежде всего указываетъ кроме коляды на обряды объ Иване Купале. Въ повести мы также находимъ описанiя костюмовъ въ двухъ местахъ: краткое въ начале и подробное при описанiи свадьбы, далее подробно разсказаны поверiя объ Иване Купале и наконецъ въ середине повести мы находимъ целый эпизодъ, заключающiй въ себе описанiе свадьбы со всеми подробностями, — эпизодъ довольно мало и притомъ искусственно связанный съ остальнымъ изложенiемъ, такъ что онъ, по нашему мненiю, даже нарушаетъ отчасти единство и целость всей повести. Но въ следующихъ повестяхъ Гоголя мы опять замечаемъ несомненно больше самостоятельности и таланта.
Этимъ вопросамъ мы посвятимъ ниже несколько особыхъ главъ.
—————
поприщахъ и должна была поставить его сначала въ высшей степени тягостное и неопределенное положенiе какого-то безпрерывнаго блужданiя, до техъ поръ, пока съ теченiемъ времени для него не разъяснился понемногу вопросъ о направленiи своей будущей деятельности и способе примененiя силъ для осуществленiя своего идеала. Поэтому мы должны строго различать въ его петербургской жизни прежде всего этотъ перiодъ мучительныхъ колебанiй и постепеннаго уясненiя неопределенныхъ стремленiй, перiодъ, ярко характеризуемый постоянными порыванiями и неверными шагами, вероятно самый тяжелый въ его жизни, кроме последняго десятилетiя, — перiодъ, представляющiй непрерывную борьбу съ самимъ собой и внешними обстоятельствами, при чемъ каждый шагъ на пути превращенiя первоначальныхъ фантастическихъ мечтанiй въ сколько-нибудь реальные образы заключалъ въ себе серьезное прiобретенiе, взятое съ бою.
стремленiй его юности съ действительностью и непродолжительное разочарованiе, затемъ подъ влiянiемъ встретившихся обстоятельствъ постепенную переработку и видоизмененiе этихъ мечтанiй, наконецъ, после долгихъ колебанiй и уклоненiй въ разныя стороны и особенно временныхъ увлеченiй исторiей, представлявшейся Гоголю одно время настоящимъ его призванiемъ, его спецiальностью, определенiе имъ уже истиннаго своего призванiя и потомъ окончательное поглощенiе мечтанiй действительностью. Самыя отношенiя Гоголя къ негостепрiимной столице, съ которою въ значительной степени были связаны эти мечтанiя, въ разсматриваемый промежутокъ времени также неодинаковы: прежнее убежденiе въ ничемъ незаменимой важности Петербурга для людей, желающихъ. посвятить свои силы высокому общественному служенiю, оставаясь незыблемымъ въ своемъ основанiи, теряетъ, однако, подъ конецъ значительную долю приписываемаго ей исключительнаго значенiя. По крайней мере, какъ безотчетное увлеченiе Петербургомъ, такъ и сознательное предпочтенiе его родному югу (см. письма къ Данилевскому) и даже пламенно-любимой Малороссiи, не надолго омраченное на первыхъ порахъ легкимъ разочарованiемъ, лишь нескоро уступаетъ место обратному стремленiю изъ него въ любимый край, и то вовсе не вследствiе недовольства самой столицей, а только невозможнымъ ея климатомъ. Такимъ образомъ и подъ влiянiемъ горячей любви къ родине, не особенно продолжительное пребыванiе Гоголя въ Петербурге составляетъ целый перiодъ его жизни, который можетъ быть разделенъ, въ свою очередь, на несколько небольшихъ, поддающихся более или менее естественному и отчетливому разграниченiю отделовъ. При изученiи этого перiода необходимо установить для более удовлетворительнаго уясненiя последующаго изложенiя исходную точку отправленiя, затемъ отметить известныя грани, и, наконецъ остановившись на нихъ подробнее, проследить въ общихъ чертахъ развитiе Гоголя со времени самаго прiезда его въ Петербургъ.