ВЗГЛЯДЫ ГОГОЛЯ НА ПРЕПОДАВАНІЕ ИСТОРІИ И ГЕОГРАФІИ ВЪ СРЕДНИХЪ УЧЕБНЫХЪ ЗАВЕДЕНІЯХЪ.
Однимъ изъ первыхъ вопросовъ, останавливающихъ на себе наше вниманiе въ настоящемъ случае, является вопросъ о томъ, насколько полно выразились педагогическiе взгляды Гоголя въ его статьяхъ. Такъ какъ статьи эти отнюдь не были плодомъ какого-нибудь систематическаго труда, то, намъ кажется, ошибочно было бы придавать имъ значенiе стройнаго свода мненiй Гоголя о педагогическихъ вопросахъ. Когда Гоголь брался за перо для печатнаго обсужденiя этихъ вопросовъ, то это вызывалось более или менее случайными причинами или — самое бо́льшее — непродолжительной вспышкой увлеченiя, но едва ли обусловливалось настоятельной потребностью поделиться съ товарищами по профессiи запасомъ своего педагогическаго опыта. На такое предположенiе наводитъ его статья „Мысли о преподаванiи географiи“, написанная гораздо раньше, нежели Гоголь более или менее серьезно принялся за педагогическую деятельность, — судя по крайней мере по тому, что подъ статьей авторомъ выставленъ 1829 г. Если эта дата верна, то несомненно, что статья носила въ значительной степени апрiорный характеръ, какъ, быть можетъ, и другiя подобныя статьи. Поэтому принимать ихъ въ соображенiе при обсужденiи педагогическихъ взглядовъ Гоголя можно только въ условномъ значенiи и съ существенными оговорками.
Переходя къ изложенiю непосредственно выраженныхъ Гоголемъ мненiй въ педагогическихъ статьяхъ, сделаемъ несколько замечанiй о характере полученнаго имъ самимъ образованiя въ гимназiи высшихъ наукъ въ Нежине, потому что, какъ после увидимъ, последнее имело близкое отношенiе къ выработаннымъ имъ впоследствiи педагогическимъ взглядамъ.
—————
„Гимназiя Высшихъ Наукъ“, проф. Лавровскiй замечаетъ: „Даже независимо отъ учебныхъ занятiй въ тесномъ смысле, нельзя утверждать, что семь летъ, проведенныхъ въ гимназiи Гоголемъ, были потеряннымъ временемъ: сообщество товарищей, непрерывный обменъ мыслей и чувствъ, удовлетворенiе возникавшимъ литературнымъ наклонностямъ, товарищеская оценка его первыхъ литературныхъ опытовъ, — все это питало, возбуждало и укрепляло дарованiя Гоголя и приготовляло ихъ къ последующему блестящему выраженiю безъ ведома самого обладателя дарованiй“ (Статья „Гимназiя Высшихъ Наукъ“ Н. А. Лавровскаго въ „Известiяхъ Историко-Филологическаго Института въ Нежине“, № 3, 1879 г., 156 стр.). Взглядъ этотъ, безъ сомненiя, имеетъ основанiе; онъ разделяется, очевидно, и г. Кояловичемъ въ его очерке „Детство и юность Гоголя“ (см. „Московскiй Сборникъ“, 1887 г., 202—271). Несомненно, что собственно въ учебныхъ предметахъ Гоголь сделалъ въ школе во всякомъ случае мало основательныхъ успеховъ и вышелъ изъ лицея съ самымъ ограниченнымъ запасомъ знанiй. Онъ мало воспользовался даже темъ, что̀ давала тогдашняя школа, и, какъ видно изъ цитированной нами прекрасной статьи г. Лавровскаго, где собраны изъ архивовъ все относящiяся къ Гоголю оффицiальныя сведенiя, былъ довольно дружно аттестуемъ скромными отметками за успехи и прилежанiе почти за все время ученiя, и уже только на выпускномъ испытанiи, благодаря напряженному труду во время приготовленiй, получилъ хорошiя отметки. Но если правильныхъ, систематическихъ занятiй у него было недостаточно, то съ другой стороны богатое воображенiе Гоголя тотчасъ облекало все разрозненныя, схватываемыя имъ на лету познанiя въ яркiя, живыя представленiя. Онъ могъ знать очень немного, но то, что̀ онъ узнавалъ, рисовалось ему въ характерныхъ своихъ признакахъ, что̀ особенно следуетъ сказать объ исторiи, которая, по словамъ его покойнаго школьнаго товарища и друга А. С. Данилевскаго, была въ лицее любимымъ его предметомъ, не смотря на получаемыя имъ и по этому предмету среднiя отметки и, конечно, на такое же поверхностное отношенiе къ ней Гоголя, какъ и ко всемъ другимъ наукамъ. Свое мненiе о предпочтительномъ интересе Гоголя къ исторiи мы основываемъ, между прочимъ, и на заметкахъ Гоголя о преподаванiи географiи и исторiи въ „Арабескахъ“.
̀ было, очевидно, не разъ предметомъ еще юношескихъ его размышленiй, а что эти размышленiя при всей своей отрывочности были не вовсе мимолетныя, доказывается темъ фактомъ, что онъ возвращается къ нимъ не разъ и пытается применить ихъ на практике въ своей деятельности. О чемъ бы ни говорилъ Гоголь въ статьяхъ, посвященныхъ исторiи, изъ каждой строки видно, что онъ не былъ созданъ для точныхъ научныхъ изследованiй, но представлялъ себе въ конкретныхъ, метко схваченныхъ образахъ то, что̀ составляетъ въ ней самаго существеннаго. Мысли, высказанныя имъ въ статье о преподаванiи исторiи, очевидно, представляютъ дальнейшее развитiе сказаннаго имъ въ 1829 году по поводу преподаванiя географiи, и обе эти статьи, въ свою очередь, находятся въ несомненной ближайшей связи съ его вступительной университетской лекцiей о среднихъ векахъ. Безъ сомненiя, иное является въ нихъ и плодомъ некотораго, хотя непродолжительнаго педагогическаго опыта, чтенiя и занятiй исторiей, и могло постепенно сложиться въ голове Гоголя; но зерно этихъ мненiй несомненно принадлежитъ еще впечатленiямъ школьнаго времени. Особенно важенъ для насъ основной взглядъ Гоголя на преподаванiе исторiи, взглядъ, основанный на личномъ опыте и сложившiйся, какъ и многiя убежденiя Гоголя, не теоретическимъ путемъ, не на основанiи отвлеченныхъ умозренiй, которыхъ онъ не долюбливалъ по природе своей и къ которымъ относился всегда съ крайнимъ предубежденiемъ и враждебностью, — но прямо изъ практики. Не даромъ идеальный учитель у Гоголя „большую часть наукъ читалъ безъ всякихъ педантскихъ воззренiй, которыми любятъ щеголять молодые профессора“, а его бездарные преемники „забросали слушателей множествомъ новыхъ терминовъ и словъ“ (т. III, стр. 284 и 286).
Сущность взгляда Гоголя на преподаванiе исторiи состоитъ въ томъ, что „событiя и эпохи великiя, всемiрныя, должны быть означены ярко, сильно, должны выдвигаться на первомъ плане со всеми своими следствiями“ и что мiръ долженъ быть представленъ въ томъ же колоссальномъ величiи, въ какомъ онъ являлся, проникнутый теми же таинственными путями Промысла, которые такъ непостижимо на немъ означались“; наконецъ, что „прежде всего необходимо представить слушателямъ эскизъ всей исторiи человечества, въ немногихъ, но сильныхъ словахъ и въ нераздельной связи, чтобы они вдругъ обняли все то, о чемъ будутъ слушать“. То же говорилъ онъ и о преподаванiи географiи: „Гораздо лучше дать прежде сильную, резкую идею о виде земли: для этого сделать всю воду белою, а землю черною“ и проч., такъ какъ, „что̀ действуетъ сильно на воображенiе, то не скоро выйдетъ изъ головы“. Но больше всего заботился Гоголь объ изложенiи: „Слогъ профессора долженъ быть увлекательный, огненный“: „каждая лекцiя профессора непременно должна иметь целость и казаться оконченною, чтобы въ уме слушателей она представлялась стройною поэмой“ (т. V, стр. 141, 143, 145, 297). Наконецъ, сущность задачи преподаванiя исторiи и географiи намечена въ следующихъ словахъ:
„Предметъ всеобщей исторiи великъ: она должна обнять вдругъ и въ полной картине все человечество — какимъ образомъ оно изъ своего первоначальнаго, беднаго младенчества развивалось, разнообразно совершенствовалось и, наконецъ, достигло нынешней эпохи“.
„Все, что̀ ни является въ исторiи — народы, событiя — должны быть непременно живы и какъ бы находиться передъ глазами слушателей или читателей, чтобы каждый народъ, каждое государство сохраняли свой мiръ, свои краски, чтобы народъ, со всеми своими подвигами и влiянiемъ на мiръ, проносился ярко, въ такомъ же точно виде и костюме, въ какомъ онъ былъ въ минувшiя времена“ (т. V, стр. 141—142).
3) О преподаванiи географiи:
„Географiя такое глубокое море, такъ раздвигаетъ наши самыя действiя, и не смотря на то, что показываетъ границы каждой земли, такъ скрываетъ свои собственныя, что даже для взрослаго представляетъ философически-увлекательный предметъ. Короче, нужно стараться познакомиться сколько можно более съ мiромъ, со всемъ безчисленнымъ разнообразiемъ, но чтобы это никакъ не обременяло памяти, а представлялось бы светло нарисованной картиной“ (стр. 303).
При ближайшемъ ознакомленiи съ педагогическими взглядами Гоголя нетрудно убедиться, что, горячо отстаивая живость и цельность представленiя, считая ихъ краеугольнымъ камнемъ преподаванiя, Гоголь является въ одно и то же время и энергичнымъ сторонникомъ нагляднаго способа преподаванiя и отъявленнымъ врагомъ незначительныхъ подробностей и кропотливой работы надъ мелкими частностями. Онъ не признаетъ даже пользы черченiя географическихъ картъ, потому что «множество мелкихъ подробностей, множество отдельныхъ государствъ можетъ только въ голове воспитанника уничтожиться одно другимъ“; онъ вооружается и противъ учебниковъ. Напротивъ онъ требуетъ, чтобы дело было поставлено такъ, чтобы передъ воспитанникомъ постоянно была развернута карта и чтобы на глобусахъ были сделаны барельефы (горельефы)? изъ крепкой глины или металла, резко отделяющiя изображенiе горъ отъ равнинъ и проч. Все должно быть ясно, ярко, отчетливо, такъ чтобы не нужно было даже употреблять напряженныя усилiя для усвоенiя, но чтобы все существенное неизгладимо само врезывалось въ память, и неестественно было бы что-нибудь смешать или перепутать. Гоголь советуетъ, напротивъ, всячески избегать заучиванья разстоянiй въ квадратныхъ миляхъ, предлагая лучше „вырезывать каждое государство особенно, чтобы оно составляло отдельный кусокъ, и, будучи сложено съ другими, составило бы часть мiра“. Изученiемъ же деталей, напр. мелкихъ мысовъ, онъ советуетъ совершенно пожертвовать.
постараться применить на деле, даже по прошествiи целой половины столетiя. Но всего замечательнее и всего больше заслуживаетъ вниманiя и въ настоящее время требованiе Гоголя не ограничиваться общими характеристиками странъ и ихъ произведенiй, но передавать воспитанникамъ по возможности живыя представленiя даже о городахъ сколько-нибудь выдающихся, объ ихъ особенностяхъ, о замечательныхъ зданiяхъ въ нихъ и проч. Такъ „при мысли о какомъ-нибудь германскомъ городке, ученикъ тотчасъ долженъ представить себе тесныя улицы, небольшiе, узенькiе и высокiе домики, где все такъ просто, мило, такъ буколически, и рядомъ съ ними угловатые, просекающiе острiемъ воздухъ, шпицы церквей. При мысли о Риме, где глухо отозвался весь канувшiй въ пучину столетiй древнiй мiръ, у него должна быть неразлучна съ темъ мысль о зданiяхъ-исполинахъ, которыя, свободно поднявшись отъ земли и опершись на стройные портики и гигантскiя колонны, дряхлеютъ, какъ бы размышляя объ утекшихъ столетiяхъ великой своей юности“ (V, 302). При изученiи остальныхъ частей света кроме Европы Гоголь настаиваетъ на яркомъ представленiи нравовъ, обычаевъ, флоры, фауны страны и притомъ въ самыхъ характерныхъ чертахъ. При прохожденiи Азiи воспитанникъ долженъ, напримеръ, представлять себе попеременно то вихремъ несущагося по пустыне бедуина, то съ поджатыми ногами апатичнаго фаталиста турка, съ глубокомысленно устремленнымъ взглядомъ въ даль курящаго наргиле (здесь Гоголь делаетъ небольшую ошибку, смешивая турецкiй наргиле съ персидскимъ кальяномъ и давая первому наименованiе второго) и проч.
здесь знакомимся съ педагогическими взглядами самого Гоголя, во-вторыхъ — мы чувствуемъ, чего недоставало Гоголю въ школьномъ преподаванiи, почему онъ казался въ школе зауряднымъ, мало интересующимся науками мальчикомъ и что́ могло бы его увлекать въ преподаванiи; мы узнаемъ вполне способъ и характеръ прiобретенiя знанiй этимъ генiальнымъ человекомъ еще на скамейке лицея, и, наконецъ, въ третьихъ, пожалуй, какъ мы уже говорили, и теперь мы могли бы кое-чему поучиться изъ разобранныхъ нами статей. Но нельзя представить себе, чтобы все эти живые образы, касающiеся историческихъ лицъ и событiй, которые мы находимъ разсеянными въ разныхъ местахъ въ „Арабескахъ“ (изъ нихъ намъ лично нравится особенно характеристика крестовыхъ походовъ и изображенiе обстановки алхимика въ лекцiи о среднихъ векахъ), возникли исключительно въ те годы, когда Гоголь, уже будучи взрослымъ, готовился занять кафедру; способъ представленiя долженъ былъ у него и въ детстве быть такимъ же. Не даромъ его свежее, детское воображенiе заставляло его по поводу всякой незначительной встречи во время дороги изъ Нежина въ Васильевку „уноситься мысленно“ и въ бедную жизнь офицера, „занесеннаго, Богъ весть изъ какой губернiи, на уездную скуку, и купца, мелькнувшаго въ сибирке на беговыхъ дрожкахъ“ и проч. Эта способность „слышать душу человека“, которою такъ гордился Гоголь и на которую впоследствiи возлагалъ, можетъ быть, слишкомъ широкiя надежды, и проникать умственнымъ взоромъ во все, чего „не зрятъ равнодушныя очи“, была сильно развита еще въ Гоголе-ребенке. Его умъ былъ всегда наклоненъ къ синтезу и гораздо слабее въ анализе.
„страсть къ педагогике“, замеченная у него Плетневымъ, что, составивъ себе, на основанiи живыхъ впечатленiй, известный идеалъ преподаванiя любимыхъ имъ въ школе предметовъ, онъ жаждалъ применить его на деле; а на вопросъ: почему же ему, увлекавшему современниковъ и потомство своими дивными произведенiями въ книге, не суждено было на кафедре потрясти живой речью слушателей и такимъ образомъ осуществить на практике занимавшую его идею о картинномъ преподаванiи, — всего естественнее, кажется намъ, напомнить его собственныя слова въ „Авторской Исповеди“: „У меня никогда не было влеченiя къ прошедшему. Предметъ мой была современность и жизнь въ ея нынешнемъ быту“. Вотъ это-то последнее обстоятельство и заставило Гоголя сделаться живописцемъ нравовъ, а не кабинетнымъ ученымъ. Гоголь, конечно, хорошо сознавалъ и трудности педагогической задачи, но онъ имелъ слишкомъ преувеличенное понятiе о собственныхъ силахъ и подготовке. Требуя, чтобы преподаватель не угощалъ своихъ воспитанниковъ горькими пилюлями, а представлялъ имъ дело въ самыхъ оригинальныхъ и резкихъ чертахъ, онъ прямо указывалъ и трудности этой задачи: для этого „нуженъ умъ, сильный схватить все незаметные для простого глаза оттенки, нужно терпенiе перерыть множество иногда самыхъ неинтересныхъ книгъ“. Но если онъ вполне удовлетворялъ первому требованiю, то