РАЗБОРЪ ПЬЕСЫ ГОГОЛЯ „АЛЬФРЕДЪ“ (СЪ ИСТОРИЧЕСКИМЪ СЮЖЕТОМЪ).
Несколько времени спустя, въ половине 1835 г., Гоголь, читая студентамъ лекцiи по исторiи Англiи, вздумалъ воспользоваться собраннымъ матерiаломъ, изъ котораго слагались его университетскiя чтенiя, для драмы подъ заглавiемъ „Альфредъ“. Такимъ образомъ мы получаемъ некоторую возможность судить о томъ, насколько художественный талантъ помогалъ Гоголю въ его научныхъ занятiяхъ, и наоборотъ, насколько эти последнiя давали пищу для его творчества. Изъ примечанiй Н. С. Тихонравова мы можемъ ясно видеть, какимъ матерiаломъ, въ какой мере и съ какой степенью уменья пользовался Гоголь при созданiи этихъ драматическихъ сценъ. Кроме того, при внимательномъ разсмотренiи открывается, что наилучшимъ въ этомъ отрывке было именно то, что̀ Гоголь возсоздалъ на основанiи своего художественнаго проникновенiя, и положительно слабо все, что̀ имеетъ ближайшее отношенiе къ изученiю историческихъ источниковъ, все, что̀ касается частностей и деталей. Въ чемъ же сказалось въ дошедшихъ до насъ наброскахъ драмы обычное мастерство Гоголя, какъ не въ томъ, что онъ съ необыкновенной яркостью нарисовалъ передъ нами картину ожиданiя толпой прибытiя корабля, на которомъ долженъ прiехать Альфредъ? Здесь искусно схвачено и передано настроенiе уличной толпы, живо обрисованы ея детское любопытство, невежественныя понятiя, легковерiе и наклонность къ спорамъ. Если припомнить, что все написанныя Гоголемъ сцены „Альфреда“ представляютъ, такъ сказать, брульонъ, рядъ черновыхъ набросковъ, то придется призвать, что уже въ нихъ много чудной жизни, много проблесковъ истиннаго таланта; но вместе съ темъ видно, что кисть художника готовилась работать надъ новымъ матерiаломъ уже по знакомымъ и испытаннымъ прiемамъ, которые и представляли для автора наиболее надежное подспорье. Въ самомъ деле, еще въ первоначальной редакцiи „Тараса Бульбы“, въ томъ месте поэмы, где изображена казнь казаковъ, Гоголь ярко обрисовалъ настроенiе толпы передъ появленiемъ ихъ на площади. Въ данномъ случае въ „Алъфреде“ ему представлялась задача перенести место действiя въ иную страну, представить соответствующую обстановку и ввести все это въ рамку драматическихъ сценъ. Приступая къ созданiю драмы съ историческимъ сюжетомъ, онъ, по давно усвоенному обыкновенiю, прежде всего изображалъ обыденныя бытовыя сцены, уже воспроизведенныя его воображенiемъ въ иномъ случае, — и эти сцены обещали бытъ самыми удачными, — а съ другой стороны старался усиленно пользоваться историческимъ матерiаломъ, заботясь включить въ те же тесныя рамки драмы все существенное, могущее характеризовать бытъ двухъ народовъ, подлежавшихъ изображенiю въ пьесе, — и эти-то элементы пьесы представляются намъ значительно более слабыми, но не по замыслу, а по исполненiю. Если въ университетскихъ лекцiяхъ прiемъ торопливаго исчерпыванiя всего яркаго, характернаго и существеннаго въ одной — двухъ лекцiяхъ, передававшихъ общiя сведенiя, за которыми предполагался хорошо обработанный дальнейшiй научный матерiалъ, при отсутствiи достаточныхъ познанiй у Гоголя ставилъ его въ ложное положенiе, вынуждая его угощать слушателей продолжительнымъ постомъ после минутнаго банкета; то здесь, въ драме, представляющей собою законченный трудъ, напротивъ такой прiемъ былъ какъ нельзя более уместенъ. Такъ Гоголь и намеревался поступить, но осуществилъ это только съ умереннымъ успехомъ. Правда, въ первыхъ сценахъ онъ сумелъ искусно и безъ малейшей натяжки немногими штрихами познакомить зрителей съ католическимъ представленiемъ о величiи и могуществе Рима и папы, живо изобразилъ смутное и крайне невежественное представленiе простонародья о Риме и чужихъ краяхъ и наконецъ верно очертилъ враждебныя отношенiя англосаксовъ къ датчанамъ. Также въ следующей затемъ группе сценъ, счастливо избегая неуместной и черезчуръ прозрачной симметрiи, поэтъ съ большой заботливостью изображаетъ передъ нами религiозныя представленiя и нацiональный духъ норманновъ: ихъ дерзкую отвагу, воинственность, безпредельную преданность свободной жизни, пренебреженiе къ бурямъ и опасностямъ и проч. Словомъ, здесь мы снова видимъ собранными въ сжатомъ виде все те черты, которыя въ совокупности должны были ярко и полно очертить образъ жизни и характеры обеихъ нацiй. Жаль только, что Гоголь, — можетъ быть, впрочемъ намъ такъ кажется потому, что пьеса дошла до насъ въ черновомъ виде, — стараясь представитъ вполне верную действительности обстановку со всеми ея историческими и нацiональными чертами, слишкомъ переполнилъ и обременилъ пьесу соответствующими времени и месту терминами и названiями, отъ чего она неизбежно становится скучной и утомительной для чтенiя. Здесь творчество изменило Гоголю и место яркихъ картинъ заступила сухая номенклатура. Не произошло ли это отъ того, что его творческая фантазiя услужливо рисовала ему только знакомый бытъ и нравы? Ведь онъ самъ говорилъ „въ Авторской Исповеди“, что „никогда ничего не создавалъ въ воображенiи и не имелъ этого свойства“ и что у него „только то и выходило хорошо, что̀ взято было изъ действительности, изъ данныхъ известныхъ“. Немного далее, въ той же „Авторской Исповеди“, онъ признается, что „никогда не имелъ влеченiя къ прошедшему“. Вотъ намъ и настоящая, удостоверенная самимъ Гоголемъ причина неуспеха обеихъ задуманныхъ имъ въ разное время историческихъ драмъ: „Альфреда“ и уничтоженной самимъ авторомъ драмы изъ исторiи запорожскаго казачества. Впрочемъ при дальнейшей обработке пьесы, если допустить возможность вторичнаго обращенiя Гоголя къ этому сюжету, мы увидели бы, вероятно, замену сырого матерiала съ грудой мелкихъ терминовъ более или менее исполненными жизни картинами съ искусно и ярко очерченнымъ нацiональнымъ и местнымъ колоритомъ. Во всякомъ случае необходимо отметить, что Гоголь обратилъ вниманiе въ „Альфреде“ на самое существенное, что̀ именно должно было бы придать картине въ ея оконченномъ виде жизнь и правдоподобiе; такъ, у него отчетливо выступаютъ религiозныя представленiя какъ христiанъ, такъ и язычниковъ, почитателей Одена, являющихся передъ нами съ своими ярко очерченными религiозными верованiями: , притомъ вполне уместно и съ большимъ тактомъ, рисуя средневековое невежество, Гоголь сумелъ весьма тонко подметить и разграничить проявленiя невежества, возможныя и естественныя въ необразованной толпе во все времена и у всехъ народовъ, — и такiя съ другой стороны, которыя составляютъ принадлежность наивнаго мiросозерцанiя и ограниченныхъ понятiй толпы известной эпохи „где епископы выступаютъ, тамъ серебряный полъ, а где папа, тамъ золотой; где епископы стоятъ, тамъ серебряный полъ, а где папа, тамъ золотой“. — Здесь уже въ самомъ выборе примера видна забота автора передать черты века, на что указываетъ самый интересъ разсказчика и слушающей его толпы, направленный на предметы, въ особенности занимавшiе умы въ среднiе века. Но вотъ примеръ невежества, характеризующiй еще ярче состоянiе просвещенiя собственно въ известную историческую эпоху„у насъ есть старики“ — забавно доказываетъ онъ, — „которые помнятъ, какъ покорили (страну) саксы, народъ, котораго храбрее еще никого не было, — и те говорятъ, что здесь были только бритты“. И это сказано уже было после того, какъ Альфредъ возразилъ ему: „Ты не знаешъ, потому что не читалъ“. Королю такъ и не удалось сломить уверенность Эдвига, что въ Англiи никакихъ римлянъ никогда и не было. Такъ Гоголь старался схватить и съ полной естественностью поставить передъ читателемъ даже людей иной эпохи и иныхъ нацiональностей; художественное дарованiе сказалось какъ въ форме дiалога, такъ и въ самомъ содержанiи сценъ даже въ такой небольшой пьесе и совершенно не обработанной, которую онъ, по всей вероятности, даже не признавалъ потомъ достойной своего пера. Но эта художественная проницательность въ техъ случаяхъ, когда она была направлена на чуждые Гоголю бытъ и нравы, съ известнымъ успехомъ рисуя ему отдельные эскизы, была недостаточна для созданiя целой картины. Другой причиной неудачи въ данномъ случае была, конечно, недостаточная степень увлеченiя избраннымъ сюжетомъ.
Мы остановились здесь такъ подробно на разборе „Аль-Мамуна“ и „Альфреда“ отчасти въ виду недавно высказаннаго мненiя о томъ, что занятiя и увлеченiе Гоголя исторiей имели будто бы характеръ; такъ какъ съ такимъ мненiемъ, впадающимъ въ крайнее преувеличенiе, согласиться, очевидно, нельзя, то мы и нашли себя вынужденными по возможности точнее установить надлежащiй взглядъ на размеры историческихъ познанiй Гоголя и на степень его научныхъ увлеченiй, о чемъ вскоре скажемъ еще подробнее.