КОМЕДІЯ „ВЛАДИМІРЪ 3-й СТЕПЕНИ“.
I.
Первымъ произведенiемъ въ ряду техъ, въ которыхъ Гоголь задается серьезной общественной идеей, является уже комедiя „Владимiръ 3-й степени“. Въ этой пьесе поэтъ намеревался изобразить одно должностное лицо не въ томъ ложномъ, выгодномъ для него, свете, въ какомъ оно старалось выставить себя на показъ передъ начальствомъ и подчиненными, а съ его настоящей, закулисной стороны, со всеми его недостатками и въ значительной мере пошлостью. Работая надъ этой комедiей, Гоголь не безъ основанiя опасался затрудненiй со стороны цензуры: хотя уцелевшiе отъ нея отдельные отрывки представляются сравнительно очень невинными, но въ целомъ комедiя должна была явиться резкимъ и, быть можетъ, безпримернымъ въ то время обличенiемъ недостатковъ среднихъ оффiцiальныхъ сферъ, подобно тому, какъ вскоре более скромныя служебныя сферы были изображены въ „Ревизоре“. Никто, кроме друзей Гоголя, и то лишь отчасти это ясно изъ следующихъ его словъ: „эти сцены нельзя назвать комедiями по ихъ объему; оне относятся къ комедiи, какъ повесть относится къ роману. Все эти сцены носятъ на себе резкую печать таланта автора „Ревизора“ и, подобно ему, до сихъ поръ остаются въ нашей литературе уединенными памятниками среди широкой песчаной степи, где не видно ни деревца, ни былинки“. Такимъ образомъ, даже Белинскiй, разсматривая эти отрывки , не могъ и подозревать общественнаго значенiя однажды въ дневнике: „Гоголь читалъ мне отрывки „Комедiя“, другая — „Провинцiальный женихъ“. Изъ дальнейшихъ словъ: „Какiе чиновники на сцене, какiе канцелярскiе служители!“ можно предположить, что предыдущiя строки относятся скорее къ комедiи „Владимiръ 3-й степени“. После этого неудивительно, что менее знавшiй пока Гоголя Аксаковъ только въ комедiи „Ревизоръ“ виделъ проявленiе его таланта „въ новомъ и глубокомъ значенiи“. Между темъ, если сопоставить все четыре сохранившiеся отрывка комедiи между собой и съ другими произведенiями Гоголя, то даже изъ этихъ фрагментовъ, особенно после обстоятельныхъ примечанiй Н. С. Тихонравова, выясняется, что въ „Владимiре 3-й степени“ на ряду съ пошлой чиновнической страстишкой распекать низшихъ, единственно ради показанiя своей силы и власти, представлены непроходимая пустота и безделье иныхъ должностныхъ лицъ, занимающихъ даже заметныя места и прикрывающихъ свое полное ничтожество личиной будто бы неусыпнаго усердiя къ делу, проявляемаго, впрочемъ, исключительно въ пустомъ соблюденiи формъ до такихъ мелочей, какъ недопущенiе въ переносе титула сiятельство и проч..
„Утро делового человека“, прямо вводящее читателя въ сферу изображаемаго действiя, должно было, безъ сомненiя, служить началомъ комедiи „Владимiръ 3-ей степени“: у Гоголя всегда находимъ завязку въ первыхъ же строкахъ комедiи, а такая завязка, какъ та, какую видимъ въ этой пьесе, должна была сразу же выставить передъ зрителями на показъ возмутительное противоречiе между служебной недобросовестностью и совершеннымъ отсутствiемъ сознанiя долга въ Иване Петровиче съ одной стороны, и его обширными притязанiями на незаслуженныя награды съ другой. Завязка заключается собственно въ словахъ Ивана Петровича: „Господи Боже мой, ну что̀, если бы его превосходительство сказалъ: „такого-то Барсукова, въ уваженiе техъ и прочихъ заслугъ его, представляю“ и проч. Далее необходимо обратить вниманiе на слова Ивана Петровича: „Мне бы теперь одного только хотелось... если бы получить хоть орденокъ на шею. Не потому, чтобы это слишкомъ занимало, но единственно, чтобы видели только вниманiе ко мне начальства“. Въ этихъ последнихъ словахъ нельзя не заметить явнаго сходства съ подобными же разсужденiями городничаго въ „Ревизоре“: „Господи, Боже ты мой, какъ бы такъ устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно. Наградитъ-ли оно, или нетъ, конечно, въ его воле, по крайней мере, я буду спокоенъ въ сердце“, и въ другомъ месте: „ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будетъ“. Какъ городничiй, вместо справедливаго наказанiя, желалъ и надеялся получить награду за мнимые неусыпные труды, заговаривая о ней даже въ минуту сильнейшаго страха взысканiй за свои „грешки“, такъ и Иванъ Петровичъ въ „Утре делового человека“, несмотря на то, что, не интересуясь службой, онъ безпрестанно развлекался картами и даже по целымъ часамъ безъ свидетелей забавлялся у себя дома съ какой-нибудь комнатной собачкой, считаетъ себя въ праве разсчитывать на полученiе Владимiра 3-ей степени — за то собственно, что будто бы „по́томъ и кровью“ достигъ въ канцелярiи такого порядка, что стоитъ взять въ руки бумагу и „душа радуется, духъ торжествуетъ“. Такимъ образомъ, избравъ завязкой чиновничье честолюбiе Ивана Петровича, Гоголь, очевидно, еще въ самомъ начале своихъ работъ надъ комедiей, держался уже взгляда, высказаннаго имъ въ „Театральномъ Разъезде“, что „более имеютъ электричества чинъ, денежный капиталъ, выгодная женитьба, чемъ любовь“. Далее собеседникъ Ивана Петровича въ первой сцене, другой мнимо-деловой человекъ, Александръ Ивановичъ, въ своемъ разговоре съ нимъ, играетъ роль, соответствующую въ „Ревизоре“ ролямъ Добчинскаго и Бобчинскаго — въ томъ, впрочемъ, единственномъ отношенiи, что, сплетничая и передавая неверные слухи, онъ невольно способствуетъ вступленiю главнаго лица на ложный путь помысловъ и действiй.
„Утра делового человека“ незаслуженному выговору подвергается молодой и образованный чиновникъ Шрейдеръ. Здесь мы находимъ наглядный образецъ распеканiй, изображенныхъ отчасти также въ „Шинели“ при объясненiи Акакiя Акакiевича съ однимъ „значительнымъ лицомъ“. Эту же слабость некоторыхъ начальствующихъ лицъ Гоголь представляетъ „вполне определившеюся возможностью“ даже въ Хлестакове, когда последнiй уже видитъ себя въ своемъ разгоряченномъ воображенiи чиновнымъ Юпитеромъ, расправляющимся съ воображаемыми подчиненными. Точно также, наконецъ, „честолюбивое стремленiе Тентетникова осадилъ съ самаго начала его дядя, действительный статскiй советникъ Онуфрiй Ивановичъ. Онъ объявилъ, что главное дело въ хорошемъ почерке, а не въ чемъ-либо другомъ, что безъ этого не попадешь ни въ министры, ни въ государственные сановники“.
Познакомивъ читателей съ пустотой и пошлостью Ивана Петровича, Гоголь не забываетъ обрисовать мимоходомъ и жалкiй уровень его познанiй и развитiя, когда первый такъ забавно смешиваетъ значенiе малопонятныхъ ему иностранныхъ словъ. Та же черта была потомъ повторена въ „Ревизоре“, но лишь въ его первоначальномъ наброске, тогда какъ въ исправленномъ тексте эти места пропущены. Приводимъ ихъ по тексту комедiи въ изданiи проф. Тихонравова: „Вы все говорите нарочно такое“ (обращается къ Хлестакову въ 3-емъ действiи Марья Антоновна), котораго я не понимаю. Я думаю, вы въ Петербурге тамъ часто бываете въ театре. Я думаю, тамъ какъ хорошо играютъ комедiи!“
Хлестаковъ. Комедiи? А что̀ такое комедiи? . Вотъ ужъ будто вы не знаете? Хлестаковъ. Право не знаю. Хлестаковъ. Право, я не знаю знать (sic), что̀ такое комедiя. Это, верно, зверь какой-нибудь или чиновникъ“. Далее оказывается, что Хлестаковъ уже смешиваетъ слово комедiя съ словомъ артиллерiя. Другое подобное место находится въ пропущенной сцене разговора между Хлестаковымъ и докторомъ Гибнеромъ: прося у Христiана Ивановича денегъ взаймы, Хлестаковъ говоритъ ему: „вы мне giebt теперъ, а я вамъ после назадъ отгибаю“.
„Утро делового человека“ негодованiемъ Александра Ивановича на незаслуженныя притязанiя Ивана Петровича (хотя объ обоихъ можно смело сказать, что они стоятъ другъ друга): „Какая противная физiономiя! И разнежился; ему совсемъ не хотелось бы, но только для того, чтобы показать вниманiе начальства. Еще проситъ, чтобы я замолвилъ за него! Да, нашелъ кого просить, голубчикъ! Я таки тебе удружу порядочно, и ты таки ордена не получишь! не получишь!“. Отсюда можно догадываться, что Александръ Ивановичъ былъ главнымъ виновникомъ неудачи и происшедшаго отъ нея помешательства Ивана Петровича. Нельзя не заметить также, что какъ притворная преданность Александра Ивановича Ивану Петровичу, такъ и его негодованiе изъ-за угла сильно напоминаетъ такую же фальшивую радость и скрытую зависть чиновниковъ къ городничему въ той сцене „Ревизора“, въ которой гости поздравляютъ последняго съ неожиданнымъ счастьемъ.
Вотъ все главныя черты, которыя могутъ быть разъяснены въ „Утре делового человека“ по сопоставленiи съ другими произведенiями Гоголя, если прибавить къ сказанному, что такое-же чиновничье честолюбiе было изображено также въ „Запискахъ Сумасшедшаго“ въ лице отца Софи, который, по наблюденiямъ собачки Меджи, говоритъ очень редко, но неделю назадъ безпрестанно говорилъ самъ съ собой: „Получу или не получу?“ Возьметъ въ одну руку бумажку, другую сложитъ пустую и говоритъ: „Получу или не получу?“
„Владимiръ 3-й степени“, впоследствiи озаглавленный авторомъ „Тяжба“, въ общемъ ходе комедiи долженъ былъ, очевидно, служить необходимымъ звеномъ для того, чтобы дать возможность Александру Ивановичу (иначе Пролетову, какъ онъ чаще называется въ „Тяжбе“)составить планъ действiй, направленныхъ ко вреду для Ивана Петровича. Въ настоящемъ своемъ виде, правда, отрывокъ этотъ не вполне, повидимому, подтверждаетъ сказанное: въ немъ Пролетовъ собирается действовать противъ Бурдюкова (или Барсукова комедiи „Утро делового человека“; см. примечанiя Н. С. Тихонравова), именно разсерженный темъ, что последнему уже удалось какъ сперва онъ начинался собственно словами, следующими за фразой третьяго явленiя: „нельзя было думать, чтобы вы были путный человекъ“, сказанными Бурдюковымъ Пролетову. Но и изъ этихъ двухъ присочиненныхъ впоследствiи сценъ для разъясненiя первоначальнаго значенiя комедiи могутъ пригодиться слова: „Каковъ Бурдюковъ? а? Вотъ кого, не говоря дальнихъ словъ, упряталъ бы въ Камчатку. Съ большимъ наслажденiемъ, признаюсь, нагадилъ бы ему хоть сiю минуту, да вотъ до сихъ поръ нетъ да и нетъ случая“. Это размышленiе Пролетова совершенно тождественно по смыслу съ темъ, которымъ заканчивается „Утро делового человека“. Итакъ, ясно, что интрига держалась на томъ, что одинъ чиновникъ-карьеристъ старался подставить ногу другому, пользуясь, можетъ быть, впрочемъ, въ числе другихъ способовъ, компрометтирующимъ его соперника скандалезнымъ деломъ, которое раскрыла тяжба. На последнее указываетъ, повидимому, еще одинъ фрагментъ, приведенный въ примечанiяхъ Н. С. Тихонравова, въ которомъ некто Закатищевъ говоритъ: „Жаль, если бы я не заговорился съ этимъ степнякомъ, я бы его засталъ. Однакожъ, я даромъ ему не скажу объ этомъ сюрпризе, который готовитъ ему родной братецъ“. Г. Тихонравовъ совершенно справедливо считаетъ Закатищева прототипомъ будущаго Собачкина, между прочимъ, на основанiи последнихъ сказанныхъ имъ въ дiалоге словъ, обращенныхъ къ горничной Аннушке: „Лжешь, плутовка: влюблена въ меня! Признайся, по уши влюблена? А, закраснелась!“. Но съ одной стороны, некоторые типы у Гоголя обособлялись и дифференцировались при дальнейшей обработке, причемъ, весьма часто получали въ каждой позднейшей редакцiи новыя имена и фамилiи, и, следовательно, Закатищевъ, несмотря на сходство съ Собачкинымъ, могъ до известной степени соответствовать Александру Ивановичу. Съ другой стороны, желанiе Закатищева добиться отъ Фомы Фомича (личность однородная или даже тождественная съ Иваномъ Петровичемъ Барсуковымъ или Павломъ Петровичемъ Бурдюковымъ) представленiя къ награде мало вяжется съ независимымъ, повидимому, отъ него положенiемъ Александра Ивановича. Любопытно, что одна черта Собачкина была первоначально придана прямо Подколесину и уже потомъ перенесена на перваго. (Ср. въ первоначальной редакцiи „Женитьбы“: „А, ведъ, рожица-то смазливая, ей Богу смазливая! Чортъ возьми, никакъ не заведу, чтобы бакенбарды съехали немного пониже со щеки, какъ теперь носятъ“ и въ „Отрывке“: „вотъ не знаю, какъ запустить бакенбарды: такъ-ли, чтобы решительно вокругъ было бахромкой, какъ говорятъ — сукномъ обшитъ, или выбрить все гольемъ, а подъ губой завести что-нибудь, а?“ Такимъ образомъ, хотя указанное г. Тихонравовымъ сходство Закатищева съ Собачкинымъ не подлежитъ сомненiю, но вполне разъяснить его по сохранившимся фрагментамъ едва-ли возможно. Укажемъ кстати другую, впрочемъ, незначительную черту сходства между ними, не отмеченную г. Тихонравовымъ: оба они съ наслажденiемъ мечтаютъ о щегольской коляске: Закатищевъ: „Эхъ куплю славныхъ рысаковъ. Только и речей будетъ по городу, что про лошаденку Закатищева. Хотелось бы и колясчонку, только ужъ зеленую: желтаго цвета никакъ не хочу“; Собачкинъ: „А я сделаю вотъ какъ: скоро будетъ гулянье; колясчонка моя хоть и новая, ну, да ее всякiй уже виделъ и знаетъ, а есть, говорятъ, у Іохима только-что отделанная, последней моды, еще онъ даже никому не показываетъ ее. Если прибавлю эти две тысячи къ моей коляске, задамъ тогда эффекту! “...
Третья пьеса „Лакейская“ судя по только-что приведенному намеку въ ея первоначальной редакцiи на предшествующее содержанiе пьесы, должна была бы следовать за „Тяжбой“. Сделанное академикомъ Н. С. Тихонравовымъ сличенiе первоначальной и окончательной редакцiи этого отрывка показываетъ, что все начало пьесы было совершенно переделано Гоголемъ въ то время, когда онъ приготовлялъ къ печати эти „драматическiе кусочки“; для него Гоголь, очевидно, воспользовался также началомъ „Утра делового человека“, въ которомъ тоже представлена лень и небрежность слугъ, но онъ развиваетъ здесь несколько начальныхъ строкъ названнаго отрывка въ целыя сцены. Такимъ образомъ, въ качестве позднейшихъ, эти сцены не могутъ иметь никакого значенiя для знакомства съ первоначальной редакцiей комедiи „Владимiръ 3-ей степени“, и, напротивъ, оне даже отвлекаютъ вниманiе читателей отъ главной цели автора, которую онъ нашелъ нужнымъ потомъ тщательно замаскировать вследствiе цензурныхъ соображенiй. Напротивъ, выделяя первоначальный набросокъ, легко можно убедиться, что въ комедiи предполагалась следующая последовательность. Интрига начинается завистью, возбужденной, какъ мы узнаемъ изъ „Утра делового человека“, Иваномъ Петровичемъ въ его собеседнике Александре Ивановиче; потомъ эти, сначала безсильныя, злоба и зависть находятъ себе богатую пищу въ неожиданно представившемся случае раскрыть мошенничество Ивана Петровича. Здесь начинается драматическое действiе, интрига. Далее Закатищевъ является къ своему начальнику съ известiемъ о „сюрпризце“ и уже составляетъ планъ требовать себе награды“, но не застаетъ его дома, потому что тотъ уехалъ къ своей сестре Марье Петровне (впоследствiи — Марье Александровне), героине четвертаго отрывка, оставшагося безъ особаго названiя, но первоначально озаглавленнаго: „Семейныя сцены“. Между прочимъ, въ сцене „Лакейская“ авторъ пользуется случаемъ для того, чтобы познакомить зрителей съ другими неприглядными сторонами жизни и обстановки такихъ въ известной среде влiятельныхъ чиновниковъ, какъ Иванъ Петровичъ или Фома Фомичъ. — Какъ Некрасовъ въ „Размышленiяхъ у параднаго подъезда“, такъ и Гоголь въ „Лакейской“ задался несомненной целью раскрыть некоторыя, такъ сказать, трущобныя тайны недостойныхъ представителей оффицiальнаго мiра и, кроме того, обрисовать всю закулисную подноготную ихъ служебныхъ отношенiй. Зритель воочiю убеждается, что лакейская пользующагося известнымъ весомъ чиновника имеетъ иногда въ своемъ роде не менее важное значенiе, нежели его прiемный кабинетъ. Здесь изображены, съ одной стороны, зазнавшiеся слуги, готовые чуть не въ глаза бранить „сволочью“ унижающихся до панибратскихъ отношенiй съ ними чиновниковъ, и устраивающiе въ складчину балы, въ которыхъ последнiе принимаютъ участiе довольно охотно и даже, быть можетъ, не безъ некоторой гордости; съ другой стороны, толпу чиновниковъ, входящихъ въ лакейскую своего начальника съ затаеннымъ страхомъ и оставляющихъ ее съ надеждой, или, — какъ Петрушевичъ, — въ отчаянiи (см. первоначальную редакцiю въ примечанiяхъ г. Тихонравова). Все это показываетъ, какой обширный замыселъ созревалъ въ голове автора, хорошо понимавшаго, однако, что осуществить его совершенно невозможно по цензурнымъ условiямъ. После этого становятся вполне понятны слова его Погодину. «Я помешался на комедiи. Она, когда я былъ въ Москве (въ 1832 г.), въ дороге и когда я прiехалъ сюда, не выходила изъ головы моей; но до сихъ поръ я ничего не написалъ (т. е. до 20 февраля 1833 г.). Ужъ и сюжетъ, было, на-дняхъ началъ составляться, уже и заглавiе написалось на белой толстой тетради: „Владимiръ 3-ьей степени“, и сколько злости, смеху, соли!... Но вдругъ остановился, увидевши, что перо такъ и толкается объ такiя места, которыя цензура ни за что́ не пропуститъ“-
„Отрывокъ“. По нашему предположенiю, онъ долженъ былъ занимать место въ промежутке между „Утромъ делового человека“ и другими следующими за нимъ сценами. Мненiе это мы основываемъ на томъ месте сохранившагося первоначальнаго наброска, по которому непосредственно передъ третьей сценой второго акта (по предположенiю Н. С. Тихонравова, соответствующей позднейшему отрывку „Тяжба“), стоятъ следующiя слова: Марья Александровна въ разговоре съ каретникомъ, распоряжаясь, чтобы карета съ фамильными гербами Павлищева и княжны Шлепохвостовой была отделана какъ можно лучше, — въ конце этого дiалога восклицаетъ: „Ухъ, до сихъ поръ не могу успокоиться!“. Это, очевидно, относится все еще къ тому волненiю, въ которое она пришла, когда услышала признанiе своего тридцатилетняго Миши (въ первоначальной редакцiи — Павлищева) о его любви къ дочери незначительнаго чиновника Одосимова, человека совсемъ не аристократическаго происхожденiя, тогда какъ она желала, чтобы сынъ ея былъ женатъ на княжне Шлепохвостовой. Судя по отрывку, приведенному въ примечанiяхъ Н. С. Тихонравова, безхарактерный и комически послушный Миша не только соглашается на перемену службы, какъ это видимъ уже въ пьесе, но въ конце концовъ также женится на княжне Шлепохвостовой, что́, наконецъ, и успокоиваетъ сильно разстроившуюся Марью Александровну. Здесь настойчивость Марьи Александровны и безпредельная покорность Миши представляютъ новую варiацiю въ отношенiяхъ действующихъ лицъ, сравнительно съ отношенiями Ивана Фед. Шпоньки и его тетушки. Въ такомъ случае порядокъ сохранившихся сценъ долженъ быть следующiй: сперва „Утро делового человека“, далее „Отрывокъ“ (или „Семейная сцена“ — по прежнему названiю), затемъ „Тяжба“ и, наконецъ, „Лакейская“. Первыя две пьесы составляли, вероятно, первое, а последнiя — второе действiе уничтоженной комедiи.
Хотя комедiя „Владимiръ 3-ей степени“ была уничтожена авторомъ, но все близкiе друзья Гоголя, какъ мы говорили, были более или менее знакомы въ отрывкахъ съ ея содержанiемъ, а Погодинъ утверждалъ даже, что она была написана именно только въ двухъ действiяхъ. Комедiей заинтересовались Плетневъ и Жуковскiй, но особенно Пушкинъ, который въ одну изъ частныхъ непродолжительныхъ отлучекъ своихъ изъ Петербурга осведомлялся о ней въ письме къ Одоевскому: „Кланяюсь Гоголю. Что̀ его комедiя, въ ней же есть закорючка?“. Можетъ быть, ту же комедiю читалъ потомъ Гоголь на вечере у Дашкова въ мае 1834 г., о чемъ Пушкинъ отметилъ въ своемъ дневнике такъ, какъ будто речь шла объ известной и преимущественно интересовавшей пьесе („Гоголь читалъ у Дашкова свою комедiю“). Гоголь же, какъ известно, самъ придавалъ долго особенное значенiе комедiи „Владимiръ 3-ей степени“, почему и у Пушкина могла потомъ явиться вполне естественная мысль передать ему сюжетъ сходнаго съ ней обличительнаго характера... И такъ, эта последняя пьеса была, вероятно, уже третьимъ по хронологическому порядку драматическимъ произведенiемъ Гоголя. Это была безсмертная комедiя „Ревизоръ“.