Глава XXVI.
Когда Гоголь прiехалъ къ Языкову, онъ началъ нежно и заботливо ухаживать за нимъ, какъ некогда за рано угасшимъ юношей Іосифомъ Вiельгорскимъ. Но онъ не оставлялъ въ то же время мысли о совместномъ путешествiи съ Языковымъ въ Римъ. Сначала они тронулись вместе въ Гастейнъ, потомъ въ Венецiю, куда прибыли во второй половине 1842 г. (фактъ, не известный до сихъ поръ въ бiографiи Гоголя, но несомненнымъ образомъ засвидетельствованный письмомъ Языкова отъ 26 сент. 1842 г.), и, наконецъ, въ Римъ. Хлопоты и ухаживанiя Гоголя были чрезвычайно полезны для Языкова и оценены имъ съ должной благодарностью, но Языковъ не былъ доволенъ поездкой ихъ въ Римъ, где увлекавшiйся Гоголь оказался не товарищемъ своему больному спутнику, который, тяготясь вообще всякимъ притокомъ впечатленiй, не могъ, разумеется, разделять восторги Гоголя.
Вотъ какъ объ этомъ говоритъ Языковъ: „Не знаю, какъ благодарить Гоголя за все, что̀ онъ для меня делаетъ: онъ ухаживаетъ за мною и хлопочетъ обо мне, какъ о родномъ; не будь его теперь со мною, я бы вовсе истомился. Вероятно, более, нежели вероятно, что я решусь ехать зимовать въ Римъ“.
удобнейшемъ устройстве Языкова въ Риме Гоголь заботился еще въ конце летнихъ месяцевъ. Онъ подыскивалъ черезъ Иванова поместительную и удобную для нихъ обоихъ квартиру, преимущественно желая снова расположиться въ томъ доме на Strada Felice, № 126, въ которомъ за годъ передъ темъ жилъ вместе съ Анненковымъ. Желанiе его исполнилось, а вскоре къ двумъ прiятелямъ присоединился еще давнiй знакомый Гоголя Чижовъ, бывшiй товарищъ его по профессуре въ С. -Петербургскомъ университете, прiехавшiй теперь въ Римъ для занятiй исторiей искусства. Каждый изъ нихъ занялъ по этажу въ томъ же доме. Въ Петербурге Чижовъ только изредка встречался съ Гоголемъ и при высокомерной необщительности последняго съ однимъ изъ „толпы вялыхъ профессоровъ“ и непродолжительной службе Гоголя, безъ сомненiя, былъ имъ едва замеченъ. Даже после продолжительнаго сожительства въ Риме Гоголь трактовалъ его свысока и перепутывалъ его имя и отчество, а Чижовъ напротивъ относился къ Гоголю съ некоторымъ подобострастiемъ, не устранявшимъ, однако, натянутости Гоголя, требовавшаго не только внешнихъ знаковъ почтенiя, но и значительнаго нравственнаго подчиненiя. Когда передъ отъездомъ въ Римъ Чижовъ гостилъ у Жуковскаго въ Дюссельдорфе и разспросилъ у него адресъ Гоголя, онъ легко нашелъ его въ Риме и поселился съ нимъ и Языковымъ. Трудно сказать, было ли прiятно Гоголю появленiе близъ него этого новаго лица при его известной необщительности. Между темъ Гоголь, такъ долго и пламенно мечтавшiй о совместной жизни съ Языковымъ, и притомъ непременно въ Риме, вскоре по осуществленiи своего заветнаго плана, имелъ несчастье наскучить прiятелю своей крайней непрактичностью въ мелкихъ житейскихъ делахъ и невыгоднымъ для нихъ обоихъ фанатическимъ пристрастiемъ къ лукавымъ итальянцамъ. Какъ ни отличался Языковъ безпечностью и благодушiемъ, но увлеченiя и ошибки Гоголя слишкомъ резко бросались ему въ глаза. С. Т. Аксаковъ передаетъ слухъ, что у Гоголя будто бы произошла съ Языковымъ размолвка изъ-за крепостного лакея, пользовавшагося полнымъ доверiемъ и расположенiемъ Языкова. Самъ Языковъ потомъ энергически отрицалъ это, но слухъ исходилъ отъ его братьевъ и, вероятно, имелъ свое основанiе, и притомъ, если неверны подробности, то сущность дела заключалась несомненно въ томъ, что, сильно привязавшись къ Гоголю, Языковъ темъ не менее не безъ труда переносилъ его неудачныя распоряженiя, хотя, быть можетъ, ничемъ этого не выказывалъ. Онъ былъ терпеливъ, но о жизни въ Риме писалъ следующее: „Холодно мне и скучно и даже досадно, что я согласился на льстивыя слова Гоголя и поехалъ въ Римъ, где онъ хотелъ и обещался устроить меня, какъ нельзя лучше; на деле вышло не то: онъ распоряжается крайне безалаберно, хлопочетъ и суетится безтолково, почитаетъ всякаго итальянца священною особою, почему его и обманываютъ на каждомъ шагу. Мне же, не знающему италiанскiй языкъ, нельзя ничего ни спроситъ, ни достать иначе, какъ чрезъ посредство моего любезнейшаго автора „Мертвыхъ Душъ“, я же совещусь его безпокоить и вводить въ заботы, темъ паче, что изъ нихъ выходитъ вздоръ“.
и Тироле. Изъ писемъ видно, что въ Риме жизнь представлялась Языкову не удобною въ сравненiи съ германской: „здесь несравненно дороже“, писалъ онъ, „чемъ въ Германiи, хотя устройства для иностранцевъ нетъ такого, какъ у смышленыхъ немцевъ. Въ Ганау не было мне такъ скучно, какъ теперь въ Риме. Я еще не могу наслаждаться осматриванiемъ здешнихъ великихъ достопамятностей и, вероятно, не буду въ состоянiи это делать, какъ бы следовало порядочному человеку“. Кончилось темъ, что, не давая Гоголю заметить причиняемаго имъ вместо помощи невольнаго стесненiя, Языковъ постарался освободиться отъ его дружескихъ услугъ и странствовать отдельно. Но прежде такого решенiя долго еще ему пришлось пользоваться попеченiями Гоголя. Такъ въ конце 1842 года Гоголь писалъ однажды А. О. Смирновой, что, узнавъ о прiезде ея во Флоренцiю, хотелъ бы тотчасъ поехать къ ней, но что его удерживалъ находившiйся на его рукахъ Языковъ. Какъ бы то ни было, разставаясь потомъ съ Гоголемъ, Языковъ вынесъ прочное убежденiе въ непрактичности Гоголя и его горячемъ пристрастiи къ Италiи и итальянцамъ. Спустя несколько летъ, сообщая одному изъ братьевъ о предстоявшей поездке Гоголя въ Италiю, онъ говорилъ: „Въ Риме ему будетъ веселее; онъ любитъ Италiю и даже итальянцевъ до безумiя“. Наконецъ въ половине 1843 года Языковъ поехалъ навсегда въ Россiю, оставивъ Гоголя его заграничнымъ увлеченiямъ. Несмотря однако на все изложенное, во всякомъ случае, отношенiя Гоголя съ Языковымъ ничемъ существенно не омрачались, и доказательствомъ этого служитъ не только вполне дружескiй тонъ ихъ переписки, но также следы искренняго расположенiя къ Гоголю въ письмахъ Языкова къ братьямъ, широкiй кредитъ, открытый Гоголю Языковымъ, и наконецъ взятое съ Гоголя при прощанье слово въ случае первой нужды обратиться за деньгами непременно къ нему, Языкову. Но въ то же время не менее теплыми и искренними были взаимныя отношенiя Языкова съ Чижовымъ, и можетъ быть, они были даже более свободными, чемъ сношенiя Языкова съ Гоголемъ. Чижовъ въ сообщенныхъ имъ г. Кулишу воспоминанiяхъ заметилъ: „съ Языковымъ мы жили совершенно по братски, какъ говорится, душа въ душу, и остались истинными братьями до последней минуты его; съ Гоголемъ никакъ ни сходились“. Переписка Языкова и характеръ всехъ его отзывовъ о Чижове показываетъ его полнейшую преданность и уваженiе къ последнему, чемъ вполне подтверждаются только-что приведенныя слова, и едва ли въ нихъ можно сомневаться вообще, принимая въ соображенiе добрый, уживчивый и кроткiй характеръ Языкова. Но съ Гоголемъ Чижовъ не могъ сблизиться не смотря на свое благоговенiе къ нему, сказавшееся въ недавно напечатанныхъ его письмахъ: надо думать, что Гоголь по обыкновенiю сторонился и не допускалъ съ собой большой короткости; да и по словамъ самого Чижова, онъ поражалъ его резкостью тона и сужденiй, постоянными противоречiями, хотя все это не мешало иногда Гоголю же писать къ нему и назначать во время ихъ заграничныхъ странствованiй место взаимныхъ встречъ. Въ присутствiи Чижова Гоголь бывалъ обыкновенно неразговорчивъ и суровъ, что̀, въ свою очередь, чувствовалось последнимъ и невольно возбуждало въ немъ какой-то духъ противоречiя и отчужденiя...