Шенрок В. И.: Материалы для биографии Гоголя (старая орфография)
Н. В. Гоголь. Последние годы жизни. 1842 - 1852 гг.
Глава XXII

Глава XXII.

Гоголь уже давно началъ тяготиться жестокимъ гнетомъ двусмысленнаго положенiя и еще въ прiездъ свой въ Москву въ 1840 г. готовъ былъ продать свои сочиненiя Смирдину, желавшему извлечь выгоду изъ его стесненнаго положенiя, за чрезвычайно дешевую цену (за пять тысячъ рублей); но тогда этому помешалъ решительный протестъ знакомыхъ ему петербургскихъ литераторовъ: И. И. Панаева, Одоевскаго, Плетнева, Врасскаго и Краевскаго. С. Т. Аксаковъ заметилъ по этому поводу, что онъ „очень хорошо понялъ благородную причину, которая заставила Гоголя торопиться продажей своихъ сочиненiй“, т. -е. что Гоголь хотелъ выплатить долги. Понятно, что позднее положенiе Гоголя становилось еще затруднительнее, когда ему приходилось все снова и снова просить, не исполняя въ то же время ни одного изъ настоятельно предъявляемыхъ ему требованiй и стараясь не слишкомъ разочаровать прiятелей. Кроме указанныхъ займовъ, въ промежутокъ отъ 1840 до 1842 г., Гоголь занялъ еще четыре тысячи у Жуковскаго и две у Аксакова. Ко всему этому присоединилось особенное несчастье: Прокоповичъ, на котораго, къ величайшему неудовольствiю москвичей, возложено было новое изданiе сочиненiй Гоголя, не сумелъ какъ следуетъ повести дело, дался въ обманъ и сделалъ Гоголя жертвой типографской контрафакцiи. Въ продолженiе несколькихъ месяцевъ Гоголь ни откуда но получалъ известiй о продаже „Мертвыхъ Душъ“ и началъ между прочимъ сильно безпокоиться о ходе делъ, порученныхъ Прокоповичу. Наконецъ въ начале 1843 г. слухъ о промахе Прокоповича проникъ въ Москву и далъ поводъ Шевыреву написать Гоголю непрiятное письмо, наполненное упреками и наставленiями. Зная, что москвичи косо смотрятъ на его доверiе къ Прокоповичу и теряясь въ догадкахъ о случившемся, такъ какъ Шевыревъ сообщалъ обо всемъ непрiятными намеками, Гоголь долженъ былъ подавить зарождавшееся въ немъ чувство досады на Прокоповича и показывать видъ, что попрежнему продолжаетъ верить ему безусловно, хотя въ то же время онъ же просилъ у Шевырева подробнаго извещенiя и более определенныхъ упрековъ. „Тебе“ — писалъ онъ Шевыреву — „ни въ какомъ случае не должно со мною церемониться: ты долженъ говорить все напрямикъ, не опасаясь никакимъ образомъ задеть какихъ бы то ни было струнъ самолюбiя или авторскаго, или просто человеческаго, или чего бы то ни было, что̀ называется обыкновенно чувствительною и щекотливою стороною“.

Оправдываясь передъ Шевыревымъ и приводя заднимъ числомъ причины, заставившiя его поручить дело Прокоповичу, Гоголь все-таки не могъ высказаться вполне откровенно, такъ какъ тутъ примешивались почему-то его отношенiя къ Погодину, которыя онъ не решался пока выставить передъ Шевыревымъ. Въ то же время неловкость его положенiя осложнялась особенно темъ, что ему былъ поставленъ ребромъ вопросъ о причинахъ предпочтительнаго доверiя къ Прокоповичу, о которомъ онъ избегалъ говорить прежде, но все-таки вследствiе настойчиваго повторенiя этого вопроса въ дальнейшихъ письмахъ Шевырева, почти черезъ годъ у него вырвалось признанiе: „Чего не сумеешь объяснить, о томъ лучше молчи. Ну что̀, еслибъ я сказалъ, напримеръ, что одинъ изъ васъ былъ невинной причиной того, что я решился утвердительно печатать сочиненiя свои въ Петербурге? Воображаю, какими бы вопросами осыпали меня и ты и другiе!“ и проч. Письмо, изъ котораго приведены эти строки, не имеетъ на себе обозначенiя года и отнесено покойнымъ О. Ф. Миллеромъ по предположенiю къ 1842 г. но это несомненная ошибка, такъ какъ оно помечено 20 сентября и было писано въ Дюссельдорфе, а въ этомъ городе Гоголь находился въ сентябре 1843 г., и кроме того въ немъ есть явное указанiе на письмо отъ 28 февраля 1843 г. въ словахъ: „Я думаю, ты заметилъ, что въ томъ же письме, где я исчислялъ причины, заставившiя меня печатать сочиненiя мои въ Петербурге, есть что-то какъ будто недосказанное: что̀-жъ делать, такъ ужъ видно на роду мне написано быть скрытнымъ“. Дело было въ томъ, что въ промежутокъ между обоими письмами Гоголь, какъ мы уже знаемъ, открыто решился написать Погодину резкое письмо, которое должно было пройти черезъ руки Аксакова и Шевырева, тогда какъ прежде онъ старался даже передъ ними, если не замаскировать, то по крайней мере смягчить происшедшее охлажденiе къ Погодину, и хотя поручалъ прежде всехъ выплатить долгъ именно Погодину, но продолжалъ некоторое время какъ бы оффицiально признавать его более близкимъ къ себе, чемъ это было на самомъ деле. Такъ С. Т. Аксакову онъ писалъ: „васъ вместе съ Погодинымъ я попрошу войти въ положенiе моей маменьки, темъ более, что вы уже знакомы съ нею и несколько знаете ея обстоятельства“. Да и странно было бы ему после предполагаемой тесной дружбы, такъ какъ Гоголь скрывалъ о разладе, резко изменить на глазахъ другихъ свои отношенiя къ Погодину. Въ томъ же письме Шевырева по обыкновенiю возобновлялась речь о необходимости скорейшаго окончанiя второго тома „Мертвыхъ Душъ“. Справедливость требуетъ признать, что за исключенiемъ Аксакова, московскiе друзья заботились вовсе не исключительно объ интересахъ литературной деятельности и репутацiи Гоголя, но руководились также и, пожалуй, более всего практическими денежными соображенiями (по крайней мере Погодинъ), что̀ видно изъ словъ Гоголя, и особенно изъ употребленнаго имъ въ письме выраженiя „Москвитянине“. Что̀ же могъ противопоставить Гоголь этимъ дружескимъ понужденiямъ? Онъ истощалъ всевозможные доводы и наконецъ съ воплемъ умолялъ верить его словамъ: „Верьте словамъ моимъ и больше ничего. Если человекъ въ полномъ разуме, въ зрелыхъ летахъ своихъ, а не въ пору опрометчивой юности, человекъ, сколько-нибудь чуждый неумеренностей и излишествъ, омрачающихъ очи, говоритъ, не будучи въ силахъ объяснить безсильнымъ словомъ, говоритъ, изъ глубины растроганной глубоко души, — верьте мне, тогда нужно поверить словамъ такого человека“. Наконецъ Гоголь решительно заявилъ, что его „никакая сила не можетъ заставить произвести, а темъ более выдать вещь, которой незрелость и слабость онъ видитъ самъ“. „Я могу“ — продолжалъ онъ — „умереть, но не выдать безразсуднаго, необдуманнаго творенiя“ и проситъ за это не осуждать его. Такимъ образомъ преимущественно въ это время у него складывались убежденiя, высказанныя имъ потомъ въ статье „О томъ, что̀ такое слово“.

Раздел сайта: