Глава XLIX.
Возвращаясь къ переписке Гоголя съ Смирновой, отметимъ прежде всего, что последняя действительно старалась по обещанiю после каждой обедни, особенно въ праздничные дни, передавать ему свои впечатленiя. Она отдавала подробный отчетъ въ своихъ разговорахъ и встречахъ и, въ свою очередь, получала упреки, советы и указанiя. Поступки всехъ своихъ знакомыхъ она оценивала теперь съ точки зренiя религiи и благочестiя и большинствомъ оставалась недовольна. Напротивъ съ увлеченiемъ недавней прозелитки она отзывалась съ восторгомъ о католическихъ и православныхъ проповедникахъ. Последняя черта возбудила въ Гоголе безпокойство и онъ предостерегалъ ее: „Берегитесь даже въ божественное внести что-нибудь страстное“. Предостереженiе было очень кстати, потому что Смирнова вдругъ стала придавать огромные размеры происходившему въ ней перевороту и всему, что̀ было съ нимъ связано. Она думала уже о разставанiи съ земнымъ, какъ показываютъ следующiя слова: „Въ среду и сегодня была у обедни, и много плакала; это слезы не те, которыхъ намъ надо желать, а еще земныя, слезы разставанiя съ земнымъ и светскимъ; все это должно перемениться“. Но съ другой стороны въ душу Смирновой западали и сомненiя; напр. писала она, „состоянiе моей души еще не ясное, по минутамъ такая усталость, что, кажется, будто мысль не долетитъ до Бога“, или, сравнивая себя съ Перовскимъ, она спрашивала Гоголя о своемъ душевномъ состоянiи въ следующихъ выраженiяхъ: „У Перовскаго все чисто духовное, а не умственное. Совесть заговорила“.
Приведенныя Смирновой строки изъ письма къ ней Перовскаго, въ которомъ речь идетъ именно объ угрызенiяхъ совести, показываютъ ясно, что Смирнова, какъ умела, работала надъ своимъ совершенствованiемъ и что вопросы, касающiеся нравственности, въ самомъ деле затрогивали ее. Замечая действiе своихъ словъ на нее, Гоголь приглашалъ ее прiехать, если не во Франкфуртъ, то въ Голландiю. „Намъ“ — писалъ онъ — „теперь придется много, много о чемъ поговорить; можетъ быть, теперь точно я буду вамъ наконецъ полезенъ“. Оказывается, что въ своихъ обширныхъ письмахъ Гоголь не могъ высказаться вполне передъ своимъ другомъ. Иногда онъ говорилъ въ нихъ знаменательными загадками, которыя раскрывалъ позднее; такъ въ письме отъ 7 апр. 1844 г. онъ говорилъ въ первыхъ же строкахъ: „Любовь Божiя безгранично-безмерна къ людямъ“; но къ чему относится это заключенiе, было имъ скрыто пока и объяснено уже въ письме отъ 20 апр., где снова повторены эти слова уже съ объясненiемъ ихъ. Сказаны же они были подъ впечатленiемъ несколькихъ полученныхъ Гоголемъ прiятныхъ писемъ, въ числе которыхъ было письмо отъ графини Вiельгорской, настроенiе которой улучшилось после известiя о рожденiи внука, и, кажется, отъ С. Т. Аксакова, котораго на основанiи второй половины письма, о коемъ мы говорили, Гоголь готовъ былъ считать близкимъ къ обращенiю на путь истинный, конечно съ своей точки зренiя.