Глава XIV.
Въ своей статье Мизко отмечаетъ между прочимъ сильное впечатленiе, произведенное поэмой на общество; то же свидетельствуетъ наконецъ въ числе многихъ другихъ статей и рецензiй статья: „Сто рисунковъ изъ сочиненiя Николая Васильевича Гоголя „Мертвыя Души“, изданiе Бернардскаго, напечатанная въ „Отечественныхъ Запискахъ“. Эта статья, появившаяся уже несколько летъ после выхода перваго тома, указываетъ на факты очевиднаго влiянiя „Мертвыхъ Душъ“ на общество, причемъ выясняется, что въ окружающей жизни становилось весьма заметнымъ исчезновенiе многихъ мелкихъ привычекъ и обыкновенiй, осмеянныхъ въ „Мертвыхъ Душахъ“. Такъ, конечно, и должно было случиться: крупные злоупотребленiя и недостатки, а темъ более такiя глубокiя общественныя язвы, какъ взяточничество и плутовство, успели настолько укорениться, что, нанося имъ смелые удары, сатира темъ не менее могла достигать лишь весьма медленныхъ успеховъ въ этой борьбе, такъ что даже теперь, после сатиры не только Грибоедова и Гоголя, но и более близкой къ нашему времени — Щедринской, эта гидра взяточничества часто не стыдится почти совершенно явно поднимать свою голову. Въ этой сфере действiе сатиры глубже и серьезнее, но не столь быстро и осязательно; зато въ области мелочей оно бываетъ иногда поразительно. „Судорожно оборвалъ на себе воротнички, манжетки и нарукавники страстный, безпокойный юноша и громко захохоталъ, оглядевъ свой красноватый, на диво сшитый фракъ и нежнаго цвета жилетъ, которыми еще за полчаса все знакомое ему человечество было совершенно довольно“. Оказалось сметнымъ и жалкимъ очень многое такое, что̀ до сихъ поръ почиталось явленiемъ совершенно простымъ и правильнымъ. Куда девалась такъ называемая Гоголемъ „благонамеренная“ наружность, что̀ сталось съ дамой прiятной во всехъ отношенiяхъ“?. Не говоря объ огромномъ литературномъ влiянiи „Мертвыхъ Душъ“, въ каждомъ читателе запечатлелось множество новыхъ образовъ и „оказалась значительная перемена не только въ литературныхъ понятiяхъ, но и въ разговорномъ языке, и въ самомъ быту живой половины публики“. Появились новыя слова, какъ напр. маниловщина, выражающiя совершенно новыя понятiя, явились литературныя подражанiя „Мертвымъ Душамъ“, попытки переделать „Мертвыя Души“ для сцены и наконецъ рисунки гоголевскихъ типовъ.
Переходя къ оценке последнихъ въ изданiи Бернардскаго, критикъ останавливается на разъясненiи той мысли, что каждое искусство имеетъ строго определенные пределы, вследствiе чего иныя задачи свойственны и доступны исключительно поэзiи, другiя — живописи, и только немногiя — обоимъ этимъ искусствамъ. Въ примеръ последнихъ приводится описанiе сада Плюшкина; въ примеръ же сюжетовъ, доступныхъ только или преимущественно поэзiи, — „Три пальмы“ Лермонтова. Затемъ указываются недоступныя живописи поэтическiя темы въ „Мертвыхъ Душахъ“, наприм. въ описанiи дороги (въ конце поэмы), однообразно-ровнаго ландшафта Россiи и проч. Съ другой стороны большую трудность для художника представляетъ, по мненiю рецензента, изображенiе множества деталей и аксессуаровъ картинъ, указанныхъ самимъ авторомъ и которыя необходимо иметь въ виду при передаче въ рисунке или на полотне. Въ исполненiи рисунковъ художникомъ Агинымъ оказывается много недостатковъ: политипажи нередко изображаютъ сцены, хотя мало относящiяся къ главному сюжету, но темъ не менее действительно живописныя: въездъ Чичикова въ губернскiй городъ, разговоръ мужиковъ о колесе, Петрушка и Селифанъ, вносящiе въ комнату чемоданъ, чиновники, играющiе въ вистъ у губернатора; но пропущены художникомъ многiя другiя, еще более благодарныя для воспроизведенiя въ живописи сцены (садъ Плюшкина, фигуры двухъ бабъ, встретившихся Чичикову въ усадьбе Манилова и влачащихъ изорванный бреденъ, фигуры въ черныхъ фракахъ на балу у губернатора). Изъ портретовъ действующихъ лицъ более удачны Ноздревъ и Собакевичъ; не дурны также Коробочка и Маниловъ, но лицо Чичикова везде изображено слишкомъ отвратительнымъ, чего нельзя допустить въ виду известнаго изъ поэмы внешняго благообразiя его физiономiи. Селифанъ въ изображенiи Агина похожъ больше на ямщика средней руки, чемъ на крепостного человека и барскаго кучера; также не удаченъ и Петрушка. Но зато изъ второстепенныхъ фигуръ заслуживаютъ упоминанiя два мужика, толкующiе о колесе (въ самомъ начале поэмы), чиновники за вистомъ, жена и приказчикъ Манилова, Мижуевъ, зять Ноздрева и многiя другiя.
„Русскомъ Инвалиде“. Въ немъ прежде всего одобряется самая мысль издателей, избравшихъ для своего художественнаго труда такое прекрасное, замечательное и заинтересовавшее всехъ произведенiе, а также и исполненiе слишкомъ пятидесяти рисунковъ, въ числе которыхъ есть и такiе, „лучше которыхъ нельзя и требовать, и наконецъ обращено вниманiе на то, что вся работа исполнена русскими силами („рисованiе и гравированiе производится русскими художниками; бумага на изданiе взята съ Невской фабрики Варгунина, рисунки печатаются въ лучшей типографiи Эдуарда Праца, но печатаетъ ихъ, подъ его надзоромъ, ярославскiй мужичекъ“.