Глава VIII.
Появленiе въ печати „Мертвыхъ Душъ“ не замедлило вызвать самые оживленные и разнообразные толки. Въ это время литературное значенiе Гоголя, а также и отношенiя къ нему современныхъ журналовъ и публики достаточно определились: число поклонниковъ поэта постоянно и заметно увеличивалось, а противники, не смотря на вескiя опроверженiя ихъ взглядовъ, упрямо продолжали повторять все те же самые, давно опровергнутые, упреки. Такъ, „Северная Пчела“ въ статье, принадлежавшей перу одного изъ издателей, Греча, продолжаетъ упорно настаивать на невероятности вымысла поэмы, подобно тому, какъ прежде та же газета признавала неправдоподобнымъ содержанiе „Ревизора“, — и на господствующемъ въ поэме дурномъ тоне. Почти половину рецензiи Гречъ наполнилъ выписками неправильныхъ, по его мненiю, выраженiй, при чемъ мелочность большей части замечанiй является совершенно комической. Приведемъ несколько примеровъ: „Открыла ротъ“. Нетъ! Разинула ротъ. „Доверенное письмо“. Нетъ! Верющее письмо. „Перины вынесены вонъ“. А мы думали, что просто вынесены. „Лошади попятились назадъ“. А почему не впередъ? „Кто-то выбежалъ впопыхахъ“. Авторъ, вероятно, хотелъ сказать: „записавшись“. „Где такъ изволилъ засалиться?“. Нетъ! Не засалился, а выпачкался. „При нихъ стоялъ учитель, поклонившiйся вежливо и съ улыбкой“. Нетъ! Стоявшiй при нихъ учитель поклонился“ и проч. Придирчивость брюзгливаго грамматическаго авторитета доходитъ наконецъ до того, что Гречъ осуждаетъ почему-то выраженiе: „Помещикъ, кутящiй во всю ширину удали и барства“. Рядомъ съ этимъ перечнемъ мнимыхъ стилистическихъ ошибокъ находимъ другой, еще более забавный и нелепый: изъ книги выписаны сряду все встретившiяся въ ней бранныя выраженiя, какъ напр.: подлецъ, свинья, свинтусъ, и добросовестно отмечены страницы, где они употреблены, или напр. такiя места, где говорится объ утиранiи мальчику носа, о блохахъ и т. п. Затемъ следуетъ впрочемъ несколько поощрительныхъ выписокъ техъ местъ, которыя имели счастье понравиться рецензенту, и въ заключенiе высказывается досада за мнимое равнодушiе автора къ своему таланту и за то, что онъ не хочетъ возвыситься хоть настолько, чтобы не уступать Поль де-Коку. Везде, даже въ передаче содержанiя романа, слишкомъ заметно крайнее нерасположенiе рецензента къ автору и поэме: критикъ находитъ даже, что Чичиковъ жестоко смахиваетъ на Хлестакова въ „Ревизоре“: „тамъ вздорный мальчишка всполошилъ всехъ дураковъ и негодяевъ въ городе; здесь отъявленный негодяй привелъ въ недоуменiе целую губернiю. Тотъ безъ разбору занимаетъ у всехъ деньги; этотъ у всякаго спрашиваетъ, не имеетъ ли на продажу мертвыхъ душъ. Оба они во́-время уезжаютъ съ поприща своихъ подвиговъ и освобождаютъ автора отъ необходимости распутывать узелъ, впрочемъ, очень неискусно завязанный“.
остроумiя, достаточно известнаго по выдержкамъ въ статьяхъ Белинскаго и Чернышевскаго. Его нелепыя глумленiя въ роде: „Я пыхчу, трепещу, прыгаю отъ восхищенiя, объявляя вамъ о такомъ литературномъ чуде, какого еще не бывало ни въ одной словесности“; его искаженiе фамилiи Чичиковъ въ Чхичхиковъ и уверенiе, что онъ, Брамбеусъ, не чихаетъ, а произноситъ фамилiю героя поэмы, — слишкомъ известны. Въ настоящее время для ознакомленiя съ этой пустой статьей достаточно перечитать въ сочиненiяхъ Белинскаго его известный „Литературный разговоръ, подслушанный въ книжной лавке“, темъ более, что тутъ же мы находимъ замечанiя, совершенно подходящiя и къ разбору Греча, напр. о томъ, что „грамматическiя нападки рецензента и ложны, и пусты, и скучны“.
Сенковскiй насмехается также надъ неправильнымъ языкомъ и мнимымъ неизяществомъ выраженiй Гоголя, выписывая въ качестве ошибокъ такiе примеры, въ которыхъ никакой непредубежденный глазъ не можетъ найти даже незначительной погрешности, напримеръ: „только два русскiе мужика, стоявшiе у дверей кабака противъ гостиницы, сделали кое-какiя замечанiя, относившiяся впрочемъ более къ экипажу, чемъ къ сидевшему въ немъ“. Сенковскiй указываетъ здесь избытокъ причастныхъ формъ; онъ осуждаетъ также форму родительнаго падежа въ словахъ: „картузъ, чуть не слетевшiй отъ ветра“ и несколькими страницами дальше поясняетъ, что, по его мненiю, слово носъ имеетъ въ родительномъ падеже носа, а шумъ, ветеръ и дымъ имеютъ , надъ чемъ также посмеялся въ своемъ „Литературномъ разговоре“ Белинскiй. Забавно, что Сенковскiй придерживается и на практике своей странной теорiи и часто самъ употребляетъ подобныя формы, напр.: „экое искусство слогу“, „зрители моего бешенаго восторгу“. Делая такiя мелочныя и произвольныя замечанiя, большею частью совершенно ошибочныя, Сенковскiй старается ихъ напротивъ выставить вполне естественными и невольно напрашивающимися на языкъ предполагаемаго читателя „Мертвыхъ Душъ“, котораго критикъ постоянно останавливаетъ восклицанiями: „Ахъ, какой вы классикъ! Кто же теперь обращаетъ вниманiе на времена, на ясность, на правильность?... Мы уже все это отменили“ или: „Безъ запаховъ и благоуханiй нетъ и не можетъ быть ни поэмы, ни поэзiи“.
„за движенiями женскихъ рукъ ея“, т. -е. ключницы, прибавляя, что у ключницы, вероятно, другихъ рукъ кроме женскихъ и не было. На стр. 31, Сенковскiй поучаетъ Гоголя, что союзу хотя должно соответствовать не но, а однако„русскiе не охотно знакомятся съ низкими сословiями. Таковъ ужъ русскiй человекъ! Сильная страсть зазнаться!“ „Да чтобы, по случаю Петруши, упрекать целый народъ въ страсти зазнаваться“, — говоритъ Сенковскiй отъ лица предполагаемаго „почтеннейшаго читателя“ — „надо предположить, будто весь народъ ничемъ не лучше этого грубаго и грязнаго человека и только, понапрасну, изъ гордости, не узнаетъ себе въ немъ равнаго! Но это неправда. Вы систематически унижаете русскихъ людей. Я этого не люблю и не хочу слушать. Я самъ обожаю чистоту. Ваши зловонныя картины поселяютъ во мне отвращенiе“. Въ томъ же духе ведется остальной разборъ. Любопытно, что натянутое предположенiе о сходстве Чичикова съ Хлестаковымъ, какъ мы видели, высказанное Гречемъ сначала, повторяется здесь: „Какъ Хлестаковъ у всехъ и каждаго занимаетъ деньги, даже по двугривенному, такъ Чичиковъ ко всемъ и къ каждому ездитъ обедать и покупать после обеда мертвыя души. Для довершенiя сходства у него есть и слуга, , какъ у Хлестакова, съ той только (?!) разницей, что слуга Чичикова, какъ вы сами видели, еще грязнее“. Вся эта натяжка понадобилась рецензенту, чтобы сказать, что суматоха, произведенная въ городе молвой о мертвыхъ душахъ, есть будто бы „точное повторенiе „Ревизоръ“.
Н. А. Полевой въ своей рецензiи, напечатанной въ издаваемомъ имъ „Русскомъ Вестнике“, въ первыхъ строкахъ напоминаетъ собственный разборъ „Ревизора“, въ которомъ онъ доказывалъ вредъ для Гоголя отъ неумеренныхъ его „хвалителей“, чтобы теперь еще яснее показать, какъ верны были прежнiя его сужденiя и „до какой степени можетъ увлечься съ прямой дороги дарованiе, и какiя уродливости созидаетъ оно, идя путемъ превратнымъ“. Затемъ приводятся сходные примеры непониманiя писателями сущности своего призванiя въ иностранныхъ литературахъ. („Расинъ отказывался отъ театра и писалъ государственные проекты; Петрарка презиралъ сонеты и гордился своими латинскими стихами“). По мненiю Полевого, Гоголь впадаетъ въ крупныя ошибки везде, где онъ выходитъ изъ своей настоящей сферы, которая заключается въ веселой и безцельной шутке, какую мы видимъ напримеръ въ „Вечерахъ на хуторе близъ Диканьки“. Чемъ далее, темъ больше, полагаетъ критикъ, становится неправильнымъ и страннымъ языкъ Гоголя и темъ более уродливостей въ его произведенiяхъ. Въ доказательство приводится множество выдержекъ изъ повести „Римъ“, о которой критикъ отзывается, какъ о „наборе реторическихъ фразъ, натянутыхъ сравненiй и детскихъ наблюденiй“.
„Мертвымъ Душамъ“, онъ идетъ еще дальше и начинаетъ свой разборъ восклицанiемъ: „Начнемъ съ содержанiя — какая бедность!?“. „Мертвыя Души“, по мненiю критика, будто бы не более, какъ сколокъ съ „Ревизора“, такъ какъ здесь „снова какой-то мошенникъ прiезжаетъ въ городъ, населенный плутами и дураками, и мошенничаетъ съ ними, обманываетъ ихъ, боясь преследованiя, уезжаетъ тихонько — и конецъ поэме“!.
Такая скучная исторiя, — говоритъ критикъ, — растянута на целыхъ 475 стр. Это будто бы карикатура, съ которой искусству нечего делать. На замечанiе Гоголя о добродетельномъ человеке Полевой возражаетъ: „вамъ скучны прежнiе герои человека и людей, да человекалюдей“. Затемъ повторяется старый упрекъ, что города, подобнаго изображенному, нигде нетъ и быть не можетъ, и что добро есть даже у кафровъ, чукчей и эскимосовъ. Указываются мнимыя погрешности противъ правдоподобiя, напр. могъ ли Чичиковъ покупать мертвыя души у перваго встречнаго, какъ могли пустить Ноздрева хмельнымъ на балъ къ губернатору. Потомъ следуетъ перечень „грязныхъ мелочей“, преувеличенiй, напр. „авторъ уверяетъ васъ, что въ русскихъ погребахъ льютъ въ поддельную мадеру крепкую водку“, что провинцiальныя барыни стыдятся сказать: „я высморкала носъ“, „я плюнула“; на каждой странице встречаются слова: подлецъ, мошенникъ, бестiя... Разсказъ о капитане Копейкине Полевой называетъ прямо глупейшимъ и смеется надъ частымъ повторенiемъ въ немъ некоторыхъ словъ, особенно этакой. По поводу словъ Гоголя: „Кажется, изъ устъ нашего героя излетело словцо, подмеченное на улице. Что̀ жъ делать? Таково на Руси положенiе писателя!“ Полевой восклицаетъ: „если авторъ не шутитъ, то каковы же у него понятiя о составленiи языка! Онъ хочетъ учиться языку въ харчевне и обогащать языкъ взятыми тамъ поговорками“. Но особенно обратили на себя вниманiе критика те места, которыя были написаны въ виду обычныхъ на Гоголя нападенiй, напр. на размышленiе о судьбе двухъ писателей, о необходимости избрать въ герои плутоватаго человека и проч. Оставаясь при своихъ мненiяхъ, Полевой возражаетъ: „да кто же требуетъ отъ васъ добродетельнаго человека? Отъ васъ требуютъ и отказываются отъ несообразныхъ карикатуръ, которыя вы изображаете намъ“; „Мертвыя же Души“ далеко не перлъ созданiя, а всего лишь одно изъ произведенiй, подобныхъ „Энеиде на изнанку“, баснямъ Измайлова, „Елисею“ Майкова и повестямъ Нарежнаго. Полевого въ „Мертвыхъ Душахъ“ оскорбили наконецъ даже будто бы не патрiотическiя выходки Гоголя противъ русскаго народа, напр. „авторъ изображаетъ извозчика, который „заворотилъ въ кабакъ, а потомъ прямо въ прорубь, и поминай, какъ звали. Эхъ, русскiй народецъ, не любитъ умирать своею смертью!“. Лирическiя места о русской песне и птице-тройке также не понравились Полевому, увидевшему проявленiе необычайной гордыни въ выраженiи: „Русь, чего ты хочешь отъ меня?“ и другое подобное место онъ безъ церемонiи называетъ просто „русской галиматьей“...