Глава VII.
Дальнейшiя подробности о ходе делъ съ рукописью и печатаньемъ сочиненiй Гоголя извлекаемъ изъ пропущенныхъ Гербелемъ местъ въ изданной имъ переписке Гоголя съ Прокоповичемъ.
Въ письме отъ 9 апреля 1842 г.:
„Рукопись получена 5 апреля. Задержка произошла не на почте, а отъ Цензурнаго Комитета. Уведомивши Плетнева, что отправлена 7 марта, Цензурный Комитетъ солгалъ, потому что 9-го только подписана она цензоромъ. Выбросили у меня целый этюдъ Копейкина, для меня очень нужный, более даже, нежели думаютъ они. Я решился не отдавать его никакъ. Переделалъ его такъ, что ужъ никакая цензура не можетъ придраться. Генераловъ и все выбросилъ и посылалъ его къ Плетневу для передачи цензору“.
„Я боюсь, чтобы не затянулось, а безъ Копейкина никакъ не могу и подумать выпустить рукопись. Скажи, что я люблю отстаивать во что̀ бы то ни стало. Просто страмъ (sic) цензуре, потому что теперь въ томъ виде, какъ я переделалъ и послалъ Плетневу, никакая цензура не можетъ сделать привязки. Если имя Копейка (sic) ихъ остановитъ, то я готовъ его назвать его (sic) Пятаковымъ и чемъ ни попало. Впрочемъ имя Копейкина везде въ другихъ местахъ оставила цензура“.
экземпляровъ самымъ близкимъ друзьямъ.
— Н. В. Гоголю.
„Я виноватъ передъ тобою въ томъ, что не отвечалъ до сихъ поръ на два письма твои: этому причиною было желанiе дать тебе отчетъ поподробнее и полнее.
„Печатанье началось после отъезда твоего не такъ скоро, какъ мы того желали: въ этомъ причиною былъ Жернаковъ или, лучше, бумажная фабрика, не могшая въ скорости поставить бумаги по случаю продолжительныхъ петергофскихъ празднествъ. Не смотря на все это, изданiе выйдетъ непременно въ ноябре, по крайней мере такъ заключенъ контрактъ. Съ моей же стороны остановки не будетъ, если только ты вышлешь остальной отрывокъ во́-время. Угрозами не заплатить денегъ въ случае неустойки, сдобренной приличными русскими прибавленiями, я надеюсь двигать работу въ типографiи по желанiю, какъ это делаю и теперь. Бумага наша очень хороша, именно такая, какую ты хотелъ, т. -е. та самая, на которой (печатается) „Русская Беседа“.
„Теперь дело вотъ въ какомъ положенiи: первая часть готова совсемъ, вторая оканчивается, третья началась; изданiе выходитъ очень красиво, а за корректурную исправность, кажется, могу ручаться и даже похвастаться ею: я набилъ уже руку въ этомъ деле и читаю две корректуры самъ, а после меня прочитываетъ еще и Белинскiй.
„Моллеръ въ скоромъ времени отправляется въ Римъ. Я попрошу его взять съ собою все, что̀ будетъ готово къ тому времени; пересылка же по почте чрезвычайно затруднительна: надобно хлопотать въ таможне о выдаче свидетельства, а ты знаешь, съ какими удовольствiями соединяются подобнаго рода хлопоты. Съ Моллеромъ пошлются къ тебе и статьи Белинскаго, въ которыхъ говорится о „Мертвыхъ Душахъ“. Долженъ сказать тебе, что толки о нихъ до сихъ поръ еще продолжаются.
„Кто-то изъ актеровъ приноровилъ некоторые отрывки къ сцене. Вовсе не сценическое достоинство „Мертвыхъ Душъ“ и талантливая игра здешнихъ актеровъ сделали то, что вышла чепуха страшная: все бранили и, не смотря на то, все лезли въ театръ, такъ что, кроме бенефиса Куликова, пять представленiй на Большомъ театре было биткомъ набито. Все молодое поколенiе безъ ума отъ „Мертвыхъ Душъ“, старики повторяютъ „Северную Пчелу“ и Сенковскаго: что̀ они говорятъ, догадаешься и самъ. Гречъ нашелъ несколько грамматическихъ ошибокъ, изъ которыхъ две-три и точно ошибки; Сенковскiй партизанитъ за чистоплотность и благопристойность, а въ „Отечественныхъ Запискахъ“ доказано выписками изъ его собственныхъ сочиненiй, что на это „Мертвыя Души“ очень забавная штучка; высшiй кругъ, по словамъ Вiельгорскаго, не заметилъ ни грязи, ни вони, и безъ ума отъ твоей поэмы.
„Кстати о слове поэма. Сенковскiй очень резонно заметилъ, что это не поэма, ибо де не писано стихами. Вообще Сенковскаго статья обилуетъ выписками, впрочемъ более собственнаго его сочиненiя; онъ даже позволилъ себе маленькiя невинныя измышленiя и въ собственныхъ именахъ, такъ напримеръ Петрушку онъ почитаетъ приличнее называть Петрушею. Одинъ офицеръ (инженерный) говорилъ мне, что „Мертвыя Души“ удивительнейшее сочиненiе, хотя гадость ужасная. Одинъ почтенный наставникъ юношества говорилъ, что „Мертвыя Души“ не должно въ руки братъ изъ опасенiя замараться; что все, заключающееся въ нихъ, можно видеть на толкучемъ рынке. Сами ученики почтеннаго наставника разсказывали мне объ этомъ после класса съ громкимъ хохотомъ. Между восторгомъ и ожесточенной ненавистью къ „Мертвымъ Душамъ“ середины решительно нетъ, — обстоятельство, по моему мненiю, очень прiятное для тебя. Одинъ полковникъ советовалъ даже Комарову переменить свое мненiе изъ опасенiя лишиться места въ Пажескомъ корпусе, если объ этомъ дойдетъ до генерала, знающаго наизусть всего Державина.
„Женитьба“ переписана для Щепкина и отдана въ театральную цензуру; на этой же неделе отправится въ Москву: она потому не была переписана до сихъ поръ, что Никитенко держалъ рукопись до 30 сентября, хотя я и таскался къ нему разъ двадцать. Щепкинъ пишетъ къ Белинскому, что ты ему обещалъ для бенефиса еще отрывокъ: ты мне объ этомъ ничего не говорилъ, и я недоумеваю, что́ ему послать, если онъ обратится ко мне и уверитъ честнымъ своимъ словомъ, что ты действительно обещалъ ему.
„Все мы очень опасаемся, чтобы кто-нибудь изъ аферистовъ-актеровъ не вздумалъ въ бенефисъ свой поставить, по примеру „Мертвыхъ Душъ“ какую-нибудь изъ сценъ по выходе ихъ, а потому мы придумали вотъ что̀: напиши особенное письмо ко мне, а лучше къ Краевскому, въ которомъ изложи, что ты никому не давалъ права ставить на сцену „Мертвыя Души“ и никакихъ другихъ пiесъ и статей, за исключенiемъ того, что́ отдано актеру Щепкину; письмо это должно быть засвидетельствовано нашимъ посланникомъ въ Риме. Въ „Женитьбе“ Никитенко уничтожилъ весьма немного, а въ „Шинели“, хотя не коснулся ничего существеннаго, но вычеркнулъ некоторыя весьма интересныя места. Впрочемъ Краевскiй взялся и хлопочетъ объ этомъ сильно, а Никитенко обнадежилъ меня, что все сделаетъ, что́ будетъ можно. Въ эту самую минуту, какъ пишу къ тебе, судьба этихъ местъ решается. Я не могу самъ ехать, потому что жестоко простудился и сижу весь окутанный фланелью; сообщу тебе, что́ совсемъ не будетъ пропущено, и надеюсь, что въ этомъ же письме, потому что почта еще не сегодня.
„Совсемъ было забылъ сказать тебе, что ты очень ошибся касательно объема изданiя: первый томъ вышелъ въ тридцать листовъ, второй влезаетъ въ то же количество, третiй трудно разсчитать еще, но по приблизительному разсчету онъ никакъ не займетъ менее двадцати пяти листовъ; о четвертомъ не знаю, не имея последней пiесы.
„Не разрешить ли ты назвать „Светскую Сцену“ просто „Отрывкомъ“ или какъ-нибудь иначе: боюсь я подать поводъ къ привязкамъ журналистовъ; она же более всехъ другихъ заслуживаетъ имя отрывка.
„Въ „Современнике“ помещена довольно большая и очень дельная статья о „Мертвыхъ Душахъ“, подписанная буквами С. Ш. Житомiръ. Ужели Шаржинскiй? Я после выхода книжки съ Плетневымъ еще не видался. Шевыревъ, верно, доставилъ или доставитъ тебе две свои статьи, а Аксаковъ и подавно. Я получилъ на имя твое письмо изъ Вологды отъ Воротникова, который былъ въ Нежине въ первомъ классе, тогда какъ ты въ 9-мъ; я не почитаю нужнымъ посылать тебе самаго письма, а содержанiе его состоитъ въ нежинскихъ воспоминанiяхъ, столь общихъ у тебя съ нимъ, въ просьбе прислать ему „Мертвыя Души“ и въ обещанiи отплатить за нихъ рябчиками и рыжиками; письмо весьма игриво написано.
„Хотелъ было написать тебе, что̀ именно не пропущено въ „Шинели“, но до сихъ поръ еще не получилъ ея, а между темъ вотъ ужъ и почтовый день прошелъ. Бога ради, присылай скорее „Разъездъ“. Никитенко чрезвычайно долго держитъ рукописи; жаль будетъ, если этой статьей задержится все изданiе: публика ждетъ его съ нетерпенiемъ и мне проходу нетъ отъ разспросовъ, скоро ли и когда выйдутъ.
„Прощай. Да благословитъ тебя муза кончить „Мертвыя Души“.
„Жена тебе кланяется. Мы все здоровы. Твой Н. Прокоповичъ“.
пока неизвестныхъ или не сохранившихся писемъ Прокоповича, которому Гоголь поручаетъ благодарить названныхъ лицъ въ письме отъ 16/28 марта 1843 г. изъ Рима, но письмо насчетъ „корсаровъ“, т. -е. театральныхъ переделокъ изъ „Мертвыхъ Душъ“, осторожнымъ Гоголемъ написано не Краевскому, а Щепкину и Плетневу. „Ни въ одномъ просвещенномъ государстве не водится“ — писалъ Гоголь последнему, — „чтобы кто осмелился, не испрося позволенiя у автора, перетаскивать его сочиненiя на сцену. Что̀ я, въ самомъ деле, за беззащитное лицо, котораго можно обижать всякому?“