Шенрок В. И.: Материалы для биографии Гоголя (старая орфография)
Н. В. Гоголь. Последние годы жизни. 1842 - 1852 гг.
Глава LXXII

Глава LXXII.

Мы подробно остановились на разборе статьи „Историческiй живописецъ Ивановъ“ съ темъ, чтобы показать, какъ Гоголь, искренно и горячо защищая последняго, вместе съ темъ придалъ своей апологiи сильную субъективную окраску, въ силу которой было бы крайне рискованно делать по этой статье какiя-либо положительныя заключенiя о согласiи ихъ взглядовъ и мiросозерцанiя въ данный перiодъ. Мистическое направленiе усиливалось въ Гоголе въ теченiе всехъ сороковыхъ годовъ; спрашивается: совершался ли параллельный внутреннiй процессъ въ душе Иванова? Все данныя указываютъ согласно на подготовлявшуюся въ Иванове перемену противоположнаго характера, чемъ вполне подтверждаются вышеприведенныя слова М. П. Боткина и Сергея Иванова, несправедливо оспариваемыя Е. С. Некрасовой. Затемъ дальнейшiя отношенiя Гоголя къ Иванову прекрасно и обстоятельно разсмотрены въ ея статье, вследствiе чего мы ограничимся здесь только краткимъ напоминанiемъ важнейшихъ фактовъ, лишь отчасти дополняя ихъ данными, основанными на матерiалахъ, появившихся въ печати позднее статьи г-жи Некрасовой. По поводу статьи „Историческiй живописецъ Ивановъ“ находимъ необходимымъ еще прибавить только, что, написанная въ начале 1846 г., она была значительно переработана подъ влiянiемъ суроваго отказа въ субсидiи, полученнаго Ивановымъ отъ Совета Академiи Художествъ, за подписью принца Лейхтенбергскаго, — именно въ следующихъ словахъ: „Академiя не можетъ ходатайствовать у Государя Императора о назначенiи вамъ содержанiя, хотя бы и желала, ибо милости, вамъ много разъ сделанныя, давно должны бы были побудить васъ довершить свое творенiе; но время уходитъ, картина не оканчивается, и вы продолжаете обращаться съ просьбами о пособiи, какъ человекъ, не могущiй достать трудомъ достаточной суммы для своего содержанiя“.

во время отсутствiя Гоголя изъ Италiи въ 1845 г., такъ что, по возвращенiи своемъ въ этотъ городъ въ октябре того же года, Гоголь уже засталъ тамъ графиню Софью Петровну, которую онъ относилъ къ числу „прежнихъ прiятелей“, что̀, впрочемъ, вначале понятно, принимая въ соображенiе его до интимности близкiя отношенiя къ брату Апраксиной, графу Александру Петровичу Толстому. Черезъ некоторое время Апраксиной былъ, безъ сомненiя, представленъ и Ивановъ. Графиня обласкала отрекомендованнаго ей художника и летомъ 1846 г. считала уже его въ числе своихъ знакомыхъ, хотя и не пригласила на завтракъ, „где были все званы на день рожденiя ея дочери“; зато въ другихъ случаяхъ природная доброта и светская любезность графини, ея беседы объ искусстве и положенiи русскаго художника сильно восхищали Иванова дружескимъ, непринужденнымъ характеромъ обращенiя. Пока мы не видимъ еще сгустившейся тени въ отношенiяхъ Гоголя къ Иванову: Ивановъ очарованъ друзьями Гоголя, которые относятся къ нему съ большимъ вниманiемъ, и готовъ ехать съ Гоголемъ въ Іерусалимъ, если последнiй „заблагоразсудитъ взять его съ собой на поклоненiе гробу Господню“; Гоголь же, въ свою очередь, нуждался въ спутнике и не могъ нарадоваться согласiю Иванова. Между темъ Ивановъ все больше сближался съ Апраксиными и переехалъ одновременно съ ними въ Неаполь. Но, привыкнувъ во всехъ затруднительныхъ случаяхъ обращаться за советами и утешенiемъ къ Гоголю, онъ съ нетерпенiемъ ожидалъ возвращенiя его въ Римъ, чтобы поговорить съ нимъ о многомъ, и радовался, когда узналъ отъ Апраксиной, что Гоголь обещалъ ей вскоре прiехать въ Неаполь, наконецъ написалъ ему: „ (въ Неаполе), наконецъ решился возвратиться въ Римъ, оставя вамъ это письмо. Со мной случились разныя непрiятности съ Зубовымъ“. Въ письме этомъ не было ничего способнаго возбудить раздраженiе, какъ равно не заметно никакого особеннаго волненiя, вследствiе чего, кажется, следуетъ предположить или утрату какого-нибудь другого письма Иванова, или же приписать разразившуюся бурю крайнему разладу во взглядахъ обоихъ прiятелей. Въ последнемъ случае раздраженiе Гоголя всего естественнее объяснить его недовольствомъ единственно неспокойнымъ душевнымъ состоянiемъ Иванова, безъ сомненiя, весьма далекимъ отъ того, которое приписывалось последнему въ статье о немъ.

„следовало бы крепко выбранить“; онъ возстаетъ противъ охоты Иванова „заниматься всеми внешностями“. „Нетъ, я вижу слишкомъ хорошо, что у васъ нетъ полной любви къ труду своему“. „Молитесь, работайте и не думайте ни о чемъ, какъ только о вашей картине“, пишетъ Гоголь Иванову, въ досаде на то, что последнiй не оправдывалъ его надеждъ и мало приближался къ составленному за него идеальному представленiю о художнике. Чтобы направить Иванова на должный путь, Гоголь посылаетъ ему молитву, которую самъ читаетъ ежедневно. Очевидно, онъ искренно заботится объ Иванове и, надеясь на впечатленiе, которое должна произвести въ Петербурге написанная имъ статья (не говоря, впрочемъ, о ней ни слова, чтобы статья эта явилась потомъ для Иванова сюрпризомъ), требуетъ отъ Иванова отрешенiя отъ мелкихъ житейскихъ заботъ. Но кажется, что больше всего Гоголя раздражала вечная и неисправимая безтактность Иванова, и онъ былъ особенно возмущенъ темъ, что, понадеявшись на любезность Апраксиной, Ивановъ по незнанiю светскихъ отношенiй адресовался къ ней съ просьбой написать о чемъ-то Бутеневу, такъ что Апраксина безъ стесненiя спросила потомъ у Гоголя, чтобы онъ „сказалъ ей откровенно и чистосердечно, точно ли Ивановъ уменъ“. Итакъ вотъ что̀ разсердило Гоголя, а не одно только то, что Ивановъ возлагалъ надежды не на Гоголя, а на молодого Апраксина, какъ полагаетъ Е. С. Некрасова. Самолюбiе Гоголя было оскорблено прежде всего неловкостью рекомендованнаго имъ прiятеля, поставившаго его самого въ непрiятное положенiе. Изъ раздражительнаго письма ясно, что при проезде черезъ Римъ въ Неаполь Гоголь отговаривалъ Иванова отъ его намеренiя безпокоить Апраксину, но Ивановъ не послушался, произвелъ своимъ письмомъ непрiятное впечатленiе и еще разъ написалъ запросъ о своемъ деле. Ивановъ жаждалъ известiй отъ Апраксиной о решенiи своего дела и съ нетерпенiемъ ждалъ собиравшагося въ Римъ молодого графа съ прiятными известiями, тогда какъ Гоголю нельзя было даже заикнуться о его деле. („Прiехавши сюда, я даже ни разу не заводилъ о васъ разговора“. Вотъ въ какомъ смысле мы понимаемъ дальнейшiя слова Гоголя: „вамъ чудится и представляется, что о васъ должны все хлопотать и метаться, какъ угорелыя кошки“ и дальше: „сидите смирно, не каверзничайте по вашему делу“ и пр. Здесь вполне оправдались слова Иванова въ одномъ письме къ Чижову: „неопытность моя въ обращенiи съ людьми срамитъ меня на каждомъ шагу“. Слова эти, сказанныя въ начале 1847 г. почти тотчасъ за выговоромъ Гоголя, чуть ли не написаны даже подъ этимъ впечатленiемъ. Но Гоголь, очевидно, подъ влiянiемъ досады хваталъ черезъ край, говоря: „Вы всемъ надоели, и я не удивляюсь, почему даже Чижовъ пересталъ къ вамъ писать“, тогда какъ Чижовъ именно въ то же самое время, сообщая о болезни Языкова, писалъ: „Александръ Андреевичъ груститъ со мною, онъ даетъ мне надежду здесь видеть васъ, но не такъ ясно“. Впрочемъ главное соображенiе Е. С. Некрасовой, что Гоголь оскорбился темъ, что доверяютъ кому-то помимо его, остается въ полной силе; мы возражаемъ только противъ исключительности такого толкованiя.

Килемъ, Чижовымъ, а Гоголю предназначалъ то самое место секретаря при начальнике русскихъ художниковъ, котораго онъ неуспешно добивался несколько летъ назадъ. Все это, по справедливому замечанiю г-жи Некрасовой, только „подкладывало порохъ въ огонь“. Въ письме Гоголя, после многихъ резкостей и слишкомъ безцеремоннаго сравненiя мыслей Иванова съ бредомъ человека въ горячке, заключался, между прочимъ, следующiй советъ: „Запритесь въ свою студiю и предоставьте всякiя ходатайства по деламъ художества Чижову: онъ, не вступая въ оффицiальныя сношенiя съ вашимъ начальствомъ, сумеетъ, какъ человекъ, более васъ покойный и хладнокровный, уладить многое миролюбно безъ бумагъ и канцелярiй“. Письмо это было написано 4 февраля 1847 г. и одновременно съ нимъ Гоголь послалъ другое къ Чижову, на которое последнiй отвечалъ ему почти немедленно. Судя по ответному письму, Гоголь поручилъ Чижову предварительно прочесть и письмо къ Иванову, вложенное въ общiй конвертъ. Кроме того, Гоголь рекомендовалъ Чижову сблизиться съ Моллеромъ, — можетъ быть съ тою же целью, чтобы вместе заботиться, насколько можно, о делахъ Иванова. Но случай распорядился иначе, нежели предполагалъ Гоголь: въ первыхъ же строкахъ своего ответа Чижовъ сообщалъ ему: „Порученiя вашего я не могъ исполнить такъ, какъ вы желали, и очень жаль мне, что не удалось исполнить. Ваше письмо Моллеръ отдалъ мне въ трактире у Фальконе, подле меня сиделъ Ивановъ; едва я распечаталъ, тотчасъ же прочелъ надпись на его письме, не читая еще своего, и отдалъ ему“. Отсюда ясно, что г-жа Некрасова ошибается, предполагая, будто именно это громовое письмо было получено Ивановымъ черезъ графиню Толстую, и что после полученiя его Ивановъ написалъ Гоголю письмо, въ которомъ говорилъ: „Такъ какъ письма ваши изъ Неаполя превышали все непрiятности, какiя мне случалось претерпеть эту зиму, то я решился оставить это ваше письмо не распечатаннымъ, дабы не пострадать снова“. Слова наши подтверждаются также темъ, что ниже въ томъ же письме читаемъ: „Чижовъ уехалъ. Трудно, чтобы состоялся его журналъ“. Между темъ, какъ видно изъ письма Чижова къ Гоголю отъ 12 апреля, только въ этомъ последнемъ письме Гоголь получилъ отъ Чижова о предполагаемомъ журнале, а уехалъ Чижовъ изъ Италiи уже ибо трудно представить себе человека более расположеннаго къ Иванову и полезнаго ему, нежели Чижовъ; но на беду Иванова, Чижова призывало въ Россiю задуманное имъ предпрiятiе о журнале славянофильскаго направленiя, впоследствiи, впрочемъ, не осуществившееся. Именно въ данную роковую минуту Чижовъ и не могъ помочь Иванову, и съ грустью долженъ былъ разочаровать Гоголя: „Писавши объ Иванове и вообще о художникахъ, вы предполагали меня выше и сильнее, чемъ каковъ я въ самомъ деле; въ настоящую минуту не только действовать на другихъ, а дай Богъ, чтобы и самому сколько-нибудь съ собой управиться“. Въ этомъ же письме Чижова, не разъ высказывавшаго надежду на свиданiе съ Гоголемъ въ Риме, последняго должна была поразить неожиданность известiя о предполагаемомъ возвращенiи Чижова въ Россiю. Еще яснее свое предположенiе внезапно оставить Римъ Чижовъ высказалъ Гоголю въ не дошедшемъ до насъ письме отъ 20 марта 1847 г. Свое впечатленiе, произведенное этимъ известiемъ, онъ высказалъ какъ въ ответе Чижову, такъ и въ письме къ Иванову, написанномъ также около 25 марта (судя по словамъ этого письма: „передайте Чижову при семъ следуемое письмо“), и уже это-то письмо, начинающееся словами: „пишу къ вамъ несколько строчекъ съ графомъ Иваномъ Петровичемъ Толстымъ“, было передано Гоголю графиней Толстой и пр. Въ этомъ письме следуетъ обратить вниманiе на неожиданную просьбу Гоголя показать родственникамъ Толстыхъ и Апраксиныхъ, Строгановымъ, студiю Иванова. Зная, насколько Ивановъ всегда тяготился посещенiями постороннихъ людей и особенно незнакомыхъ ему, мы поймемъ, какъ щекотливо было со стороны Гоголя обращаться къ нему съ подобной просьбой, особенно после предшествующихъ писемъ. Но въ такое непрiятное положенiе неизбежно ставилъ его самый характеръ отношенiй къ Апраксинымъ, Строгановымъ и другимъ, которымъ Гоголю неловко было отказать въ просьбе, а въ силу злого стеченiя обстоятельствъ ихъ просьба, казавшаяся какъ нельзя больше легкой, естественной и законной, пришлась здесь не въ пору. Желанiе Гоголя Ивановъ, конечно, исполнилъ, отчасти и для обласкавшихъ его Апраксиныхъ, но письмо его прочесть отказался и ответилъ ему сухо. При этомъ мы узнаемъ изъ того же письма, что и Чижовымъ въ то время Ивановъ тоже былъ какъ будто за что-то недоволенъ. (Ивановъ довольно сухо говоритъ здесь о немъ: „Чижовъ уехалъ. Трудно, чтобы состоялся его журналъ. Онъ очень, очень не готовъ къ принятiю должности, ни къ журналу“.) Заметимъ, что это совершенно согласно съ заявленiемъ самого Чижова, что Ивановъ сделался для него „совершенно постороннiй“.