Глава LVI.
Среди собственныхъ нравственныхъ мученiй Гоголю суждено было узнавать о страданiяхъ почти всехъ близкихъ ему людей. Въ большинстве случаевъ онъ получалъ неутешительныя известiя въ письмахъ, но и непосредственно могъ наблюдать психическiй кризисъ въ графе А. П. Толстомъ. Гоголь былъ недоволенъ душевнымъ состоянiемъ какъ графа, такъ и графини, и старался подать имъ необходимую нравственную помощь. О графине онъ отзывался такъ: „Она множество собрала матерiаловъ къ себе въ душу и держитъ ихъ точно подъ замкомъ, не применяя ихъ къ делу. Ей больше, чемъ кому-либо другому, следуетъ молиться делами: безъ делъ угасаютъ сильно чувствованiя душевныя, а безъ сильныхъ чувствованiй душевныхъ безсловесна молитва“. Какъ видно изъ следующихъ затемъ словъ, Гоголь заботился о томъ, чтобы пробудить въ ея сердце состраданiе къ ближнимъ и обратить ее отъ отвлеченнаго благочестiя къ живой практической деятельности, направленной на благо страждущихъ. Далее этой цели для нея, какъ для женщины, Гоголь не виделъ никакой другой, но мужу ея онъ стремился указать более широкое и достойное его поприще. Судя по письмамъ къ Толстому и отзыву о немъ въ письме къ о. Матвею, можно думать, что во время частыхъ беседъ съ Гоголемъ графъ находился въ самомъ угнетенномъ и безотрадномъ настроенiи, чувствовалъ утомленiе жизнью и не умелъ или не могъ найти желаннаго успокоенiя въ религiи. Въ отчаянiи онъ мечталъ о монастыре, но съ другой стороны находилъ въ душе своей ужасавшую его черствость и считалъ себя недостойнымъ монастыря. Отвлекая своего друга отъ овладевшихъ имъ мрачныхъ мыслей, Гоголь, согласно постоянно высказываемому имъ убежденiю, старался во-первыхъ поднять въ немъ бодрость, а во-вторыхъ наставить его не только въ крупныхъ делахъ, но и въ мелочахъ. Но всего любопытнее и важнее для насъ то, что въ своихъ советахъ онъ излагалъ задушевныя мысли и временами косвеннымъ образомъ раскрывалъ собственное душевное состоянiе. Такъ едва ли не себя онъ имелъ въ виду въ числе многихъ другихъ въ следующихъ словахъ: „Сколько есть теперь людей, которые добиваются жарко любви къ Богу и слышатъ одну только черствость да холодную пустоту въ душахъ“. Въ свою очередь, это место представляетъ, повидимому, повторенiе въ несколько измененной форме мысли, высказанной въ письме къ А. П. Толстому отъ 29 марта 1845 г.: „въ несколько разъ выше подвигъ того, кто, не получая благодати, не отстаетъ отъ Бога и выноситъ крестъ, тягчайшiй всехъ крестовъ — крестъ черствости душевной“. Смутному душевному настроенiю гр. Толстого Гоголь противопоставляетъ свою непоколебимую решимость во всемъ безъ страха положиться на Бога. Такъ, чувствуя постоянное усиленiе болезней и упадокъ силъ, онъ говорилъ: „Появляются такiе признаки, которые говорятъ, что пора наконецъ знать честь и, поблагодаривъ Бога за все, уступить, можетъ быть, свое место живущимъ. Но да будетъ во всемъ Его святая воля! Угодно будетъ необыкновеннымъ чудомъ Ему продлить и спасти жизнь мою: велика тогда будетъ сила Его и высшая премудрость! Угодно будетъ прервать ее, велика также будетъ Его сила и высшая премудрость — и это будетъ знакъ, что смерть моя, верно, была полезнее и нужней самой моей жизни“. Въ последнихъ словахъ не было преувеличенiя и рисовки, такъ какъ они вылились изъ души Гоголя въ минуту страха за собственную жизнь и повторены не разъ въ другихъ местахъ переписки. Но, конечно, Гоголь не хотелъ такого грустнаго исхода и около этого времени усиленно просилъ молиться за него, причемъ особенно верилъ въ силу молитвы своей матери и набожной старушки Шереметевой, но также и въ молитву графа Толстого, котораго убеждалъ не переставать молиться и „не прекращать душеспасительныхъ чтенiй“.
своему действiю назиданiя другимъ лицамъ, изъ которыхъ иные показывали Гоголю немалую досаду за проповедуемыя имъ смиренiе и уговоры все переносить терпеливо. Такъ сильно разсердило Аксакова обещанiе духовнаго зренiя вместо потеряннаго имъ зренiя чувственнаго и призывъ „вверить себя Тому, Кто стоитъ того, чтобы на Него положиться“. Аксаковъ никакъ не ожидалъ такого пастырскаго увещанiя отъ человека, въ которомъ, какъ онъ думалъ, его горе встретитъ более живой и сочувственный отголосокъ; холодныя слова морали показались ему верхомъ безучастiя и равнодушiя, чуть не насмешкой. И въ самомъ деле, письмо его съ извещенiемъ о постигшемъ бедствiи свидетельствуетъ о совершенной потере самообладанiя: онъ самъ признавался, что ему недостаетъ для перенесенiя несчастья не только покорности воле Божiей, но и простого „человеческаго достоинства“; во всемъ письме видно было, что кроме собственныхъ страданiй для него въ данную минуту ничего не существовало — и вдругъ онъ получаетъ упреки и уверенiя въ томъ, что въ сущности онъ не умеетъ оценить дарованной ему Богомъ великой награды. Также вывелъ изъ себя Гоголь и Иванова, поучая его, что онъ напрасно думаетъ о пропитанiи и что онъ весь долженъ уйти въ совершающееся въ немъ внутреннее событiе. Страннее всего былъ доводъ Гоголя: „деньги, какъ тень или красавица, бегутъ за нами только тогда, когда мы бежимъ отъ нихъ“. Мысль эта уже не разъ высказывалась имъ и объясняется неожиданнымъ полученiемъ денегъ отъ наследника благодаря Жуковскому (въ половине предыдущаго года); по давно усвоенной привычке Гоголь принимаетъ случайность за общее правило и составляетъ оригинальную теорiю, далеко не подтверждаемую ежедневнымъ опытомъ. Советы Иванову и сходныя по смыслу заключенiя о собственныхъ делахъ должны быть разсматриваемы въ связи съ взглядами Гоголя на принимаемые имъ подарки и пожертвованiя. Необходимо помнить, что Гоголь потому возбуждалъ множество осужденiй, что его оригинальныя воззренiя слишкомъ резко отличались отъ обыкновенныхъ. Такъ онъ писалъ Шевыреву по полученiи денегъ, доставшихся ему благодаря Жуковскому: „Теперь мне смешно, когда подумаю, о чемъ хлопоталъ. Хорошо, что Богъ былъ милостивъ и всякiй разъ меня наказывалъ: въ то время, когда я думалъ о своемъ обезпеченiи, никогда у меня не было денегъ; когда же не думалъ, тогда оне всегда ко мне приходили, и я имелъ больше, чемъ нужно“. Такое убежденiе, однако, не мешало Гоголю обращаться и после къ предержащимъ властямъ, хотя, казалось бы, было достаточно только отложить обо всемъ попеченiе и пользоваться наградой за то свыше. Далее въ своихъ наставленiяхъ Иванову Гоголь говорилъ: „Кто слишкомъ занятъ трудомъ своимъ, того не можетъ смутить мысль о деньгахъ, хотя бы даже и на завтрашнiй день ихъ у него недоставало. Онъ займетъ безъ церемонiи у перваго попавшагося прiятеля“. Такъ отчасти и поступалъ Гоголь и однажды прямо написалъ: „За содержанiе свое и житiе не плачу никому. Живу сегодня у одного, завтра у другого. Прiеду къ вамъ тоже и проживу у васъ, не заплатя вамъ за это ни копейки“. Наконецъ въ письме къ Иванову следуетъ отметить уже не разъ указанный излюбленный прiемъ мысли у Гоголя: „А что̀, если Богъ въ самомъ деле для того сходилъ на землю и былъ человекомъ, и нарочно для того окружилъ земное пребыванiе свое обстоятельствами, наводящими сомненiя и сбивающими съ толку умныхъ людей“.
отъ Гоголя, благодаря которому начались эти знакомства, а вместо того онъ получалъ отъ него одну только досадную мораль.