Глава LIII.
Въ дополненiе къ нашему обзору обстоятельствъ жизни Гоголя въ 1844 г. и его отношенiй къ разнымъ лицамъ, коснемся также его случайной и непродолжительной переписки съ Ю. Ф. Самаринымъ.
Въ своей известной книге: „Записки о жизни Гоголя“, г. Кулишъ приводитъ изъ „Life of Cowper“. Сутея не лишенное основанiя мненiе, что „часто характеръ человека мы можемъ узнать вернее изъ писемъ, писанныхъ къ нему, нежели изъ его собственныхъ писемъ“. Разделяя этотъ взглядъ, авторъ „Записокъ“ даетъ въ своемъ труде место небольшимъ выдержкамъ изъ писемъ разныхъ лицъ къ Гоголю. Следуя тому же взгляду, мы напечатали многiя письма Гоголя въ разныхъ журналахъ и теперь считаемъ нужнымъ напомнить те изъ нихъ, которыя помещены въ VII и VIII книгахъ „Русской Старины“ за 1889 г. (особенно письма Самарина и Чижова).
—————
на себя ответственное бремя наставничества. Но отношенiя его къ жаждущимъ духовной помощи были не одинаковы. Съ увлеченiемъ беседовалъ Гоголь съ Вiельгорскими и особенно съ Смирновой, охотно вращался въ кругу Толстыхъ и Апраксиныхъ, но далеко не столь же охотно отзывался на душевные запросы Самарина и Чижова. Разница въ степени нравственнаго сближенiя была здесь главной, но не единственной причиной. Въ то время, какъ аристократическiя поклонницы Гоголя были преимущественно воодушевлены религiозными интересами и съ чисто женскимъ увлеченiемъ возводили его на идеальную высоту непогрешимой мудрости и нравственнаго величiя, — у Самарина и Чижова то же благоговенiе передъ авторитетомъ Гоголя имело иную окраску: они видели въ немъ опытнаго и умнаго наставника, советами котораго дорожили, но больше въ примененiи къ вопросамъ практической жизни и нравственности, нежели религiи. Эта постановка дела, повидимому, была менее по душе Гоголю.
Ю. Ф. Самаринъ, безъ сомненiя, встречался съ Гоголемъ въ московскомъ кружке славянофиловъ въ одинъ изъ прiездовъ его въ Москву въ начале сороковыхъ годовъ. Самаринъ уже разделялъ со всей интеллигентной молодежью преклоненiе передъ Гоголемъ; Юрiй Федоровичъ виделъ въ немъ первостепенное светило литературы, вождя всего русскаго общества, но самъ онъ былъ для Гоголя пока только хорошимъ знакомымъ его друзей. Когда Гоголь снова уехалъ въ Италiю въ мае 1842 года, онъ, вероятно, не помнилъ, среди совершенно иныхъ впечатленiй и артистическаго упоенiя любимой страной, многихъ, имевшихъ въ его глазахъ гораздо больше значенiя, чемъ его даровитый поклонникъ-юноша. Но во всякомъ случае, даже при первомъ, весьма поверхностномъ знакомстве съ Самаринымъ, онъ своимъ проницательнымъ и искусившимся въ познанiй людей взглядомъ успелъ заметить живой, блестящiй умъ последняго, какъ это совершенно ясно изъ письма къ К. С. Аксакову, писаннаго годъ спустя после отъезда изъ Москвы, — не смотря на то, что въ немъ только вскользь, случайно, упомянуто о Самарине (Соч. Гоголя, изд. Кулиша, VI, 14). Отношенiя ихъ возобновились, когда А. О. Смирнова вернулась изъ-за границы въ Петербургъ и тамъ встретила недавно переселившагося изъ Москвы талантливаго славянофила. Хотя первое впечатленiе, произведенное имъ на Александру Осиповну, было не безусловно благопрiятное и въ его увлеченiяхъ звучало для нея что-то неубедительное и несочувственное, но любовь его къ Гоголю нашла въ ней задушевный, родственный откликъ. Она не устаетъ твердить Гоголю въ письмахъ: „Самаринъ ужасно васъ любитъ“, „Самаринъ вашъ ужасный аматеръ“. При своемъ уме и впечатлительномъ характере, Александра Осиповна не замедлила оценить и перенести свое благородное увлеченiе на Самарина, подобно тому какъ всегда и въ другихъ случаяхъ она съ пламеннымъ энтузiазмомъ своей южной натуры отдавалась новымъ, сильно поразившимъ ее впечатленiямъ. И вотъ она уже лестно отзывается о Самарине, какъ объ „удивительной жемчужине въ молодежи“. Вскоре Самарину представился случай написать небольшое письмо Гоголю при посылке ему своей диссертацiи, — письмо, вероятно, не сохраненное Гоголемъ, но о существованiи котораго узнаемъ изъ переписки (см. Соч. Гог., изд. Кул., т. VI, стр. 140, и „Русск. Стар.“, изд. 1888, т. X, стр. 137). Въ этомъ намеренiи поощрила его, конечно, Смирнова, — такъ предполагалъ Гоголь. Но не совсемъ доволенъ остался онъ началомъ новой переписки и даже сердито, хотя, конечно, вполне въ дружескомъ тоне, выговариваетъ Смирновой: „Мне чемъ дальше, темъ больше набирается работы, и время до того занято, что и схандрить даже некогда. Самыхъ нужныхъ вещей не успеваю сделать, а вы мне еще и Самарина приплетаете“. Гоголь, однако, соглашался вести переписку съ Самаринымъ, но на томъ условiи, чтобы не считаться письмами и чтобы онъ какъ можно подробнее описывалъ все свои обстоятельства и излагалъ свои мненiя („чтобы я слышалъ самую жизнь“ — выражался онъ). Подобныя же условiя предлагалъ Гоголь и Чижову (изд. Кул. VI, 364) и всемъ, кто былъ больше заинтересованъ въ переписке, чемъ онъ; но это отнюдь не было только вынужденной данью приличiямъ, что̀ доказывается однимъ изъ писемъ къ Смирновой, где такое же требованiе поставлено относительно третьяго лица, именно Перовскаго. (Сравни въ изд. Кул., VI т., стр. 75, 140 и 364).
После того Гоголь написалъ письмо и Самарину, приложенное для передачи последнему въ письме къ Смирновой. Было отъ него и другое письмо къ Самарину, — судя по собственнымъ словамъ Гоголя, что онъ после долгаго перерыва въ переписке первый написалъ ему „вызовъ“, не получая отъ него ни строки. Это второе письмо Гоголя къ Самарину до сихъ поръ не было въ печати, и даже неизвестно, сохранилось ли; первое же письмо помещено въ „Русской Старине“.
Гоголю казалось, очевидно, что Смирнова черезчуръ хлопочетъ о Самаринъ, тогда какъ это было совсемъ лишнее: „Самаринъ человекъ умный“, и „ему нужны“ только „покаместъ, труды, забота и совершенное отсутствiе празднаго времени“. Смирнова думала, напротивъ, что Гоголь „дичится“ съ Самаринымъ, неучтивъ къ нему.
Остается прибавить, что впоследствiи Гоголь причислялъ Самарина къ довольно близкимъ людямъ, на что указываютъ съ его стороны неизменныя приглашенiя Самарина принять участiе въ празднованiи именинъ въ тесномъ прiятельскомъ кружке въ саду Погодина, всякiй разъ, когда Гоголь проводилъ этотъ день въ Москве. (См. Соч. Гог., изд. Кул., VI, 485).
после продолжительнаго сожительства въ Риме выраженiя въ роде: „я васъ почти не знаю, или напоминанiе въ конце письма отчества, очевидно перепутаннаго или забытаго Гоголемъ. Вероятнее всего, признавая за Чижовымъ некоторыя достоинства и особенно уважая его умъ, что̀ видно изъ писемъ къ Иванову, Гоголь все-таки сравнительно весьма мало интересовался его личностью, не выделяя его изъ множества людей, съ которыми приходилось ему сталкиваться въ жизни, хотя при общей имъ благородной страсти къ Италiи и къ искусству следовало бы ожидать иного.
—————
отозваться на несчастье ближняго. Погодинъ былъ глубоко тронутъ участiемъ Гоголя, и между ними возобновилась было переписка, которая скоро прекратилась и оставила въ Гоголе сожаленiе о томъ, что онъ подалъ къ ней поводъ своими утешенiями.
Отметимъ наконецъ, что, по просьбе Гоголя, Плетневъ выслалъ две тысячи рублей матери Гоголя.