Глава CXII.
Обращаемся къ обзору той части переписки Гоголя въ 1847, которая касается уже не „Выбранныхъ местъ“, но его частныхъ отношенiй.
Прежде всего следуетъ остановиться на отношенiяхъ къ родственникамъ. Натянутое состоянiе нервовъ не замедлило отразиться и въ весьма сильной степени именно въ этой сфере. Ни Гоголь, ни родные его никакъ не могли понять другъ друга, и это сделалось для нихъ обильнымъ источникомъ взаимно причиняемыхъ мученiй. Было бы напрасно обвинять какую-либо изъ сторонъ, потому что каждая изъ нихъ никакъ не могла войти въ чуждый имъ кругъ представленiй. Пославъ матери и сестрамъ свое известное завещанiе, Гоголь не сомневался, что оно будетъ принято ими совершенно спокойно, какъ истинными христiанками, для которыхъ не существуетъ утраты. Ответъ, полученный отъ нихъ, оскорбилъ его своимъ несоответствiемъ съ создавшимся у него идеаломъ людей, живущихъ во Христе, и вотъ полились нравоученiя: „Какъ мне прискорбно, что вы все не въ меру опечалились! Вотъ какъ дурно не думать о смерти и не помышлять о будущей жизни!“. Только-что отправивши письмо, Гоголь вдругъ спохватился и растолковалъ себе, что заблужденiе матери и сестеръ посланы нарочно, чтобы онъ понялъ, на какомъ уровне христiанскаго мiросозерцанiя оне находятся. Въ тотъ же день, встревоженный и возбужденный, онъ пишетъ своимъ вдогонку огромное письмо, хотя предыдущее письмо состояло лишь изъ немногихъ строкъ, — въ которомъ на разные лады старается разъяснить значенiе жизни во Христе, смертной памяти, входитъ въ подробности ихъ обыденной жизни, говоритъ о хозяйстве, расходахъ и проч. Очевидно, это было вовсе не равнодушiе и не раздражительность грубаго эгоиста, но поступки человека, совершенно оригинально мыслящаго. Въ следующемъ письме Гоголь посылаетъ деньги въ количестве двухъ тысячъ рублей и делаетъ указанiя, какъ распорядиться. Но суровый тонъ обличенiя звучалъ неугомонно въ каждомъ письме; напр.: „Я думалъ, что вы все-таки хоть сколько-нибудь понимаете существо христiанства. А вы, какъ видно, мастерицы только исполнять наружные обряды, не пропускать вечерни, поставить свечку да ударить лишнiй поклонъ въ землю. А на практике и въ деле, где нужно именно показать человеку, что онъ живетъ точно во Христе, вы, какъ говорится, на попятный дворъ“. Гоголь боялся притомъ быть въ ответе за сестеръ передъ Богомъ и резко выговаривалъ имъ за ихъ промахи и ошибки, иногда только существовавшiе въ его воображенiи, или за излишнiя опасенiя за него, напр. однажды онъ упрекалъ мать за то, что последняя страшилась, чтобы не случилось съ нимъ чего-нибудь на пути въ Іерусалимъ. На ея слова: „Умоляю тебя, безценный сынъ, беречь себя, не рискуя въ опасныхъ местахъ“, Гоголь отвечалъ: „Богу угодно — и я сей же часъ мертвъ въ своей комнате, не пускаясь ни въ какую опасную дорогу; Богу угодно — и я невредимъ среди всехъ ужасовъ“ и проч.. А любящая мать въ это время все мучилась за сына. „Сынъ мой“ — пишетъ она своему двоюродному брату П. П. Косяровскому — „напугалъ меня своей болезнью, такъ что я доходила до отчаянiя, но опять милосердый Творецъ сжалился надо мной и успокоилъ меня на счетъ его выздоровленiя. Многiе уверяютъ меня, что онъ здоровъ, и онъ не пишетъ более о болезни, увидя, какъ онъ напугалъ меня. Ему предстоитъ путешествiе въ Палестину. Да донесетъ его Господь благополучно и возвратитъ здороваго и счастливаго въ Россiю къ намъ! Помолитесь и вы, мой добрый братецъ, объ исполненiи этого... Сынъ мой все время былъ въ Неаполе, а теперь во Франкфурте на Майне. Въ половине января полагаетъ уехать въ Іерусалимъ. Когда я писала ему, почему онъ такъ долго не былъ у насъ, то онъ отвечалъ мне: „Я рвусь васъ видеть, но не имею права явиться къ вамъ, покуда не поклонюсь Гробу Господню и темъ исполню свое обещанiе и потребность души моей“.
возможности: мать, очевидно съ его словъ, надеялась, что после „Переписки“ все будутъ примирены съ Гоголемъ; но онъ же самъ потомъ опровергалъ эту мысль. Смотря по состоянiю духа Гоголь то жестоко обличалъ своихъ, то превозносилъ ихъ и говорилъ, что гордится ими. Иногда случайно какая-либо изъ сестеръ попадала въ тонъ его мiросозерцанiя и тогда онъ становился къ ней внимательней и ласковее и ставилъ ее въ примеръ прочимъ. Такъ ему очень понравилось однажды письмо сестры его Ольги Васильевны; ей онъ прислалъ въ знакъ отличiя отъ другихъ высоко ценимыя имъ проповеди преосвященнаго Иннокентiя.
Ответное письмо Гоголя Ольге Васильевне отличается большой сердечностью, и это, конечно, объясняется внутреннимъ духовнымъ сочувствiемъ, возбужденнымъ въ немъ ея письмомъ. Письмо это написано было 20 января 1847 г. Въ письме къ матери отъ 25 января Гоголя, жалуясь на то, что вся семья его плохо поняла смыслъ „Завещанiя“, перепугавшаго ее, прибавляетъ: „Только одна сестра моя Ольга показала высокое спокойствiе духа и твердую веру въ Бога. Она одна не смутилась и приняла дело въ настоящемъ виде, а не въ томъ, въ какомъ представляетъ человеку напуганное воображенiе“ и повторяетъ снова въ следующемъ письме: „Это распоряженiе сделало такое впечатленiе на всехъ васъ, кроме одной сестры Ольги, какъ бы я уже умеръ, и меня нетъ на свете“. Любопытно, что въ длинномъ письме къ Ольге Васильевне братъ советовалъ ей заботиться о леченiи больныхъ крестьянъ, — и этотъ заветъ остался священнымъ для нея, такъ что и ныне помощь крестьянамъ въ этомъ отношенiи въ пределахъ познанiй составляетъ любимейшее занятiе Ольги Васильевны. Въ последнiе годы Гоголь всегда относился съ особенной любовью къ этой своей сестре, считая ее более религiозной.
Но ужасно мучился Гоголь, видя, что самые близкiе ему люди такъ далеки отъ идеальнаго совершества, что они не могутъ понять той истины, что „кто любитъ кого во Христе, тотъ не скучаетъ и разлукой, да врядъ ли есть для того человека слово разлука: во Христе все вместе, все живы, все неразлучны“. Не удивительно, что одна изъ сестеръ сказала ему однажды, что „советы нужны, но чтобы онъ подавалъ ихъ, какъ братъ и другъ, “.
Впрочемъ по выходе „Переписки съ друзьями“, когда успело достаточно выясниться произведенное ею впечатленiе, Гоголь чистосердечно каялся: „Упреки, равно какъ и советы мои, я прекратилъ, потому что увиделъ свое собственное безобразiе, и почувствовалъ, что мне необходимей делать самому себе упреки и давать себе советы“.
Въ такомъ же роде были отношенiя Гоголя къ семье Жуковскаго, съ той впрочемъ разницей, что Жуковскiй и Гоголь, оба мистики, прекрасно понимали другъ друга и советы Гоголя относительно семьи Жуковскаго принимались охотно. Ихъ взаимная привязанность росла съ каждымъ днемъ и становилась глубже и сердечнее. Они сходились на почве отвлеченно-мистическихъ размышленiй и взаимно подстрекали свою мысль работать въ излюбленномъ направленiи. Несчастiя и болезни еще больше сближали ихъ. Гоголь отъ души сочувствовалъ горю Жуковскаго, когда у него тяжко заболела жена и умерла свояченица и въ теченiе двухъ летъ туго подвигалась „Одиссея“. Его утешенiя и присылаемыя выписки изъ Тертуллiана и другихъ духовныхъ лицъ были очень по душе Жуковскому. Последнiй, въ свою очередь, принималъ сердечное участiе въ судьбе „Переписки съ друзьями“. Жуковскiй раскаивался, что „не присоветовалъ уничтожить завещанiе и многое переправить въ предисловiи“.
„Выбранныхъ местъ“, заключаетъ въ себе верное отраженiе ихъ взаимныхъ беседъ, при чемъ каждый высказывалъ, насколько къ тому представлялся поводъ, подробности своего мiросозерцанiя. Известныя „Три письма къ Гоголю“, какъ показываетъ сличенiе, являются лишь повторенiемъ въ исправленномъ виде техъ писемъ Жуковскаго къ Гоголю, которыя напечатаны въ Отчете Императорской Публичной Библiотеки за 1887 г. Такъ статья о смерти есть переделка письма отъ 20 февраля/4 марта 1847 г.
онъ получилъ суровый ответъ о. Матвея на свое письмо о „Переписке“. Отецъ Матвей былъ известенъ съ хорошей стороны графу А. П. Толстому. Последнiй рекомендовалъ его заочно Гоголю. О. Матвей съ перваго же письма сталъ вредно действовать на Гоголя, поддерживая и усиливая въ немъ мистицизмъ. Въ своихъ спорахъ съ Гоголемъ графъ А. П. Толстой выказалъ себя ожесточеннымъ врагомъ театра, на который онъ смотрелъ безусловно отрицательно, во имя религiи по принципу вооружаясь противъ всякихъ увеселенiй. Защищая свое воззренiе, онъ ссылался на авторитетъ о. Матвея. Не подозревая въ последнемъ такой изуверской и фанатической узости взгляда, Гоголь сталъ было доказывать, что, вероятно, уважаемый пастырь вооружается только противъ злоупотребленiй театромъ. Ответъ о. Матвея былъ крайне суровый: онъ не только осудилъ, по его мненiю, легкомысленный взглядъ Гоголя на театръ, но и вообще призналъ его книгу вредною и грозилъ автору тяжкимъ ответомъ на страшномъ суде. Подлинное письмо намъ, къ сожаленiю, неизвестно; но мы можемъ о немъ судить по ответу Гоголя и по приведеннымъ въ немъ сужденiямъ о. Матвея. Такъ Гоголь оправдывался въ обвиненiи за то, что онъ посылаетъ людей не въ церковь, а въ театръ. Передъ темъ же о. Матвеемъ Гоголь счелъ потомъ приличнымъ и нужнымъ оправдываться въ привязанности къ литературнымъ занятiямъ, опираясь на то, что и они могутъ принести пользу. „Разве не можетъ и писатель, въ занимательной повести, изобразить живые примеры людей лучшихъ, чемъ какихъ изображаютъ другiе писатели, — представить ихъ такъ живо, какъ живописецъ“? Наконецъ влiянiе о. Матвея сказалось въ томъ, что Гоголь „положилъ себе удвоить ежедневныя молитвы, отдать больше времени на чтенiе книгъ духовнаго содержанiя“.