XXIV.
Приводимъ здесь по порядку ненапечатанную часть переписки Гоголя съ Данилевскимъ, относящуюся къ 1839 году:
Мартъ 7 (1839). Гоголь — Данилевскому.
„Вчера получилъ твое письмо отъ 22-го февраля. Взоры мои были поражены ужаснымъ множествомъ новооткрывшихся кафе, которыхъ имена увидели они начертанными твоей рукою. За несколько месяцевъ былъ бы сильно раздраженъ и мой желудокъ, но теперь аппетита нетъ, да и чортъ съ нимъ!
„Твоя Estelle, которая присутствовала у тебя во время антракта между писанiемъ письма, года два-три назадъ, вероятно, вызвала бы изъ памяти и воображенiя, еще полнаго утраченной юности, множество нескромныхъ воспоминанiй... Но теперь Богъ съ ней! Да здравствуетъ, впрочемъ, она и наделяетъ тебя мгновенiями младости и благъ, которыя ты еще, счастливецъ, чувствуешь!
„Въ письме твоемъ мне прiятно было увидеть выглянувшее имя Ноэля; оно мне напомнило вечернiе чаи, madame Courtain, Семеновскаго“ (такъ написано у Гоголя; должно быть: Симановскаго), „который пропалъ совершенно, какъ въ воду, и совершенное незнанiе храмовъ и вообще невежество въ религiи.
„Я получилъ наконецъ изъ дому два письма. Грустно мне было читать ихъ! Они были совершенная вывеска несчастнаго положенiя домашнихъ. Наконецъ маменька, кажется, дохозяйничалась наконецъ до того, что теперь решительно, кажется, не знаетъ, что̀ делать. Дела наши по деревне, кажется, такъ разстроились, какъ только возможно, и я никакихъ не имею средствъ помочь. Какъ нарочно къ этому времени приближается срокъ или выпускъ моимъ сестрамъ!..
„Грустно, мой милый, ужасно грустно!.. Я былъ до этого времени почти спокоенъ; меня мучило мое здоровье; но я предалъ его въ волю Бога, прiучилъ себя къ прежде невыносимой мысли, и уже ничего не было для меня страшнаго ни въ жизни, ни въ смерти. А теперь иногда такое томительное безпокойство заглядываетъ въ мою душу, такая боязнь за будущее, къ несчастью, очень близкое!.. О, ты много счастливее меня: ты можешь терпеть одинъ; все члены вашего семейства пристроены; тебе остается — только одинъ ты... Грустно! Мысль моя теряется. Я ничего не нахожусь сделать, ни подумать“…
„А кстати: въ первомъ письме маменьки, между прочимъ, известiе, касающееся по тебе. Она была у Василiя Ивановича на свадьбе его дочери, а твоей сестры, которая теперь таетъ (?) за Казань. Василiй Ивановичъ за столомъ вспомнилъ о томъ, что теперь онъ долженъ одинъ благословить свою дочь, что Татьяны Ивановны уже нетъ на свете... и заплакалъ! Гости были тоже тронуты. Въ другомъ письме маменька говоритъ, что виделась не такъ давно съ Василiемъ Ивановичемъ, и что онъ спрашивалъ у нея, не пишу ли я тебе и не знаю ли я, где ты, что онъ совершенно не имеетъ о тебе никакихъ слуховъ и не получаетъ отъ тебя никакихъ писемъ, и что онъ проситъ меня узнать, где ты. Маменька упомянула также мимоходомъ о твоихъ братьяхъ, что они оба живутъ въ Семеренькахъ; очень плохи здоровьемъ, часто болеютъ и не были ужъ очень давно у нея по причине болезни. Я просилъ тебя въ одномъ письме о присылке мне красокъ, и теперь вспомнилъ, что ты къ краскамъ можешь еще присовокупить одну очень прiятную для меня вещь, твою палку, которую ты мне подарилъ и которую я не знаю, почему не взялъ съ собою. Я былъ такъ обезтолковленъ передъ моимъ выездомъ изъ Парижа! Я не понимаю, что̀ бы я былъ безъ этой счастливой отсрочки моего отъезда, которая доставила мне радость поцеловаться съ тобою и вновь сказать: здравствуй.
„Будь здоровъ. Да! ты меня спрашиваешь, какой я дамъ ответъ насчетъ предложенiя Васьки Прокоповича. Я отвечалъ ему, что не могу воспользоваться, потому что подобное предложенiе было сделано мне раньше Погодинымъ; а такъ какъ я ему долженъ две тысячи слишкомъ, то я представилъ ему въ совершенное распоряженiе все полученные отъ этого доходы.
„Чуть было не позабылъ одно для тебя очень важное открытiе: удивительное производятъ действiе на желудокъ хорошiя сушеныя фиги; нужно ихъ есть на ночь и по утру на свежiй желудокъ. Мне посоветовалъ одинъ итальянецъ, за что его нужно вызолотить.
„Въ первый день, когда я ихъ съелъ, чувствовалъ не много нехорошо какъ будто въ желудке, но потомъ чудо! потомъ легко, можно сказать, подмасливаетъ дорогу. Только нужно, чтобы фиги были самыя свежiя и не засушенныя слишкомъ“.
—————
„Съ первымъ днемъ 1840 г: , кажется, должна выдти первая книжка „Отечественныхъ Записокъ“.
„Кстати о журнале „Отечественныя Записки“. Я получилъ тотчасъ по прiезде моемъ въ Римъ предлинное письмо отъ Краевскаго, на которое я никакъ не собрался отвечать, да притомъ и не знаю — какъ. Къ тому жъ и самое письмо пошло на какiя-то требы. Краевскiй просто воетъ и поднимаетъ решительно всехъ ополчиться на сатану. Говоритъ, что здесь должны мы всеобщими силами двинуться, что это последнiй крестовый походъ, и что если этотъ не удастся, тогда ужъ решительно нужно бросить все и отчаяться. Я себе представляю мысленно, какъ этотъ человекъ хлопочетъ и почесываетъ очень солидно бакенбарды на своемъ минiатюрномъ лице.
„Погодинъ виделъ первую книжку и говоритъ, что вдвое больше „Библiотеки для Чтенiя“, но что онъ не заглядывалъ въ середину книги и не имелъ для этого времени. Еще онъ не сказывалъ, что ему говорилъ одинъ, что Краевскiй очень благонамеренно действуетъ и поощряетъ молодыхъ литераторовъ, собирая ихъ около, но что именъ этихъ литераторовъ трудно упомнить, а литераторы хорошiе и образованные. Я самъ то же думаю...
„Следующее письмо вручитъ тебе Погодинъ вместе съ Шевыревымъ.
„Прощай. Целую тебя. Твой — “.
„Отеч. Зап.“ за 1840 г., следовательно, письмо 1839 г., темъ более, что въ этомъ году были въ Италiи Погодинъ и Шевыревъ. Ниже помещено то письмо, о которомъ здесь сказано, что его вручатъ Погодинъ съ Шевыревымъ.