II. ЗАГРАНИЧНАЯ ЖИЗНЬ ГОГОЛЯ
въ 1836—1839 годахъ.
I.
Такимъ образомъ, въ половине 1836 года, лишившись кафедры въ университете и учительскаго места въ Патрiотическомъ институте и измученный неистовыми воплями негодованiя, возбужденнаго въ некоторыхъ слояхъ общества появленiемъ на сцене „Ревизора“, Гоголь двинулся въ сообществе своего неразлучнаго друга Данилевскаго за-границу.* Оба свободные, оба молодые и жадно стремящiеся окунуться въ столь заманчивый и еще незнакомый имъ западно-европейскiй мiръ, они весело, какъ бы сбросивъ съ себя грузъ обыденныхъ и наскучившихъ впечатленiй, бросились навстречу приветливой будущности. Надъ ними летали тогда золотые сны молодости и занималась заря лучшей, поэтической поры жизни, полной радостей и светлаго юношескаго счастья. Они чувствовали себя легко, почти такъ, какъ въ былое время, когда въ первый разъ ехали въ Петербургъ, и какъ чувствуютъ себя только люди, которыхъ ласкаетъ надежда и которые полной грудью вдыхаютъ еще ничемъ не отравленное счастье жизни. Они не могли не знать, конечно, что, быть-можетъ, ихъ ожидаютъ впереди трудные дни, но въ настоящемъ имъ улыбалась самая прiятная жизнь, украшенная прелестью новизны.
полемики: мы разумеемъ здесь его превосходную статью въ „Современнике“ о „Ревизоре“, о которой еще будетъ речь впереди. Спустя два года, Гоголь писалъ ему, вспоминая эти проводы: „Я помню такъ, какъ бы это было вчера, и буду помнить долго вашу доброту, вашъ прощальный поцелуй, данный вами мне уже на пароходе, ваши рекомендательныя письма, которыя прiобрели мне благосклонный прiемъ отъ техъ, которымъ были вручены“. Еще передъ отъездомъ Гоголь писалъ матери: „Попутчиковъ мне много. Никогда не отправлялось за-границу такое множество, какъ теперь“, и, въ самомъ деле, общество собралось большое, шумное; кроме того, пассажиры скоро перезнакомились между собой. Наши путники взяли курсъ на Любекъ; для Гоголя такимъ образомъ начало путешествiя въ отношенiи направленiя являлось какъ бы повторенiемъ прежней поездки въ 1829 году.
въ следующихъ словахъ: „Наше плаванiе было самое несчастное. Вместо четырехъ дней, пароходъ шелъ целыя полторы недели, по причине дурного и бурнаго времени и безпрестанно портившейся пароходной машины. Одинъ изъ пассажировъ, графъ Мусинъ-Пушкинъ, умеръ“. Матери и сестрамъ онъ остерегся разсказывать о своихъ миновавшихъ мученiяхъ, но и имъ писалъ также, что пароходъ „надоелъ ему жестоко“. Впрочемъ, во время пути у него, кроме его друга и постояннаго спутника Данилевскаго, были еще другiе знакомые попутчики, одного изъ которыхъ, Золотарева, молодого человека, только-что окончившаго курсъ въ Дерптскомъ университете, онъ нередко встречалъ впоследствiи во время своихъ заграничныхъ скитанiй. На пароходе Гоголь познакомился также со многими случайными спутниками, какъ это всегда бываетъ при такомъ способе сообщенiя; но однообразiе впечатленiй и страхъ новыхъ приступовъ морской болезни были причиной почти восторженнаго чувства, овладевшаго Гоголемъ при выходе на берегъ.
О своихъ спутникахъ Гоголь писалъ своимъ институткамъ-сестрамъ: „У насъ было очень большое общество, дамъ было чрезвычайно много, и многiя страшно боялись воды. Одна изъ нихъ, m-me Барантъ, жена французскаго посланника, просто кричала, когда сделалась буря“. Съ Золотаревымъ же (Иваномъ Федоровичемъ), по словамъ покойнаго Данилевскаго, они ехали также потомъ изъ Гамбурга въ Ахенъ и пели песенку:
Счастливъ тотъ, кто сшилъ себе
Благодаренъ онъ судьбе
Вообще, такiе шаловливые, а иногда и не совсемъ скромные стишки Гоголь и Данилевскiй любили сочинять, когда были въ веселомъ настроенiи и скучали безъ дела, какъ это случалось, напр., во время путешествiй. Золотаревъ былъ веселый молодой человекъ, сообщество котораго также много способствовало развлеченiямъ въ дороге. Безъ сомненiя, это былъ тотъ самый Золотаревъ, о которомъ упоминаетъ въ своихъ воспоминанiяхъ, какъ о бывшемъ дерптскомъ студенте, графъ В. А. Соллогубъ (см. именно „Воспоминанiя Соллогуба“, изданныя въ 1866 г.). Отмеченный нами фактъ любопытенъ, какъ новое свидетельство о томъ молодомъ веселье, котораго не чуждъ былъ Гоголь, когда въ немъ кипела жизнь. Какая яркая противоположность между Гоголемъ 1836 года и второй половины сороковыхъ, когда, по свидетельству Анненкова, онъ спешилъ во время дороги закрыться воротникомъ шинели и „принималъ выраженiе каменнаго безстрастiя“!.
„Выбравшись изъ парохода, который мне надоелъ жестоко, я проехалъ очень скоро Травемюнде, Любекъ и несколько деревень, не останавливаясь почти нигде до самаго Гамбурга“. Наконецъ, утомленiе заставило его несколько прiостановить свой стремительный путь, что̀ могло иметь также иное основанiе: съ Гамбургомъ Гоголь не успелъ спокойно и неспешно ознакомиться въ свою первую поездку, такъ что этотъ городъ въ значительной степени представлялъ для него и теперь интересъ новизны. Онъ ничего не передаетъ на этотъ разъ матери о своихъ путевыхъ впечатленiяхъ, хотя въ первый разъ дорога до Гамбурга ему очень понравилась: эту дорогу онъ сравнилъ тогда съ „разнообразнымъ садомъ“. Но вниманiе его было снова остановлено въ Любеке и Травемюнде улицами узенькими до того, „что можно изъ окошка протянуть руку и пожать руку того, кто живетъ противъ васъ“. Въ Гамбурге Гоголь прожилъ не менее недели, отдыхая душой и имея возможность разсмотреть его лучше, нежели въ прежнее время. По темъ чертамъ гамбургской жизни, которыя были на этотъ разъ уловлены Гоголемъ, и по способу, которымъ онъ пользовался для этой цели, можно предполагать, что въ это первое время своего путешествiя онъ думалъ только объ отдыхе и развлеченiи. Прежде всего Гоголь естественно обратилъ вниманiе преимущественно на торгово-промышленный характеръ Гамбурга, а затемъ и на его увеселенiя, такъ какъ вообще онъ старался замечать все, что́ могло знакомить его съ внешней стороной каждаго города. Общее впечатленiе отъ гамбургской жизни выражено Гоголемъ въ шутливомъ письме къ сестрамъ въ словахъ: „Гамбургъ прекрасный городъ и жить въ немъ очень весело“. На гуляньяхъ, въ театре, на набережной Гоголь съ одинаковымъ интересомъ наблюдалъ за всеми характерными проявленiями чуждой ему заграничной жизни. Не разъ врожденное любопытство заставляло его посещать даже нелюбимые имъ обыкновенно балы, при чемъ однажды онъ совершенно мимоходомъ заглянулъ въ одинъ общественный домъ, где давался оригинальный матросскiй балъ, игривое описанiе котораго онъ набросалъ своимъ маленькимъ сестрамъ-институткамъ въ живой и вполне доступной ихъ возрасту характеристике. Виды окрестностей Гамбурга также привлекли его; но заинтересованный более общей картиной города и его кипучей жизнью, Гоголь даетъ въ своихъ письмахъ преимущественно беглый очеркъ своихъ впечатленiй, небрежно схватывая мимоходомъ поразившiя его наиболее характерныя особенности. Какъ метко и сжато рисуетъ онъ, напримеръ, общiй видъ Гамбурга: „Для гулянiй места очень довольно. Садъ занимаетъ весь городской валъ и почти окружаетъ весь городъ. Изъ него много видовъ на городъ, котораго улицы мелькаютъ перспективами. Дома, налепленные на дома, крыши на крыши, и куча трубъ, въ самомъ разнообразномъ порядке, почти безпрестанно передъ глазами и видны съ разныхъ точекъ. Кораблей приходитъ очень много“. Такой осмотръ городовъ и местностей съ высоты птичьяго полета былъ вообще во вкусе Гоголя: онъ давалъ ему возможность сразу обозреть незнакомый городъ во всехъ направленiяхъ и составить о немъ яркое представленiе. Кроме того, какъ художникъ, Гоголь любилъ обширныя панорамы и эффектныя перспективы. Такъ впоследствiи ему особенно нравилось любоваться Римомъ съ высоты купола святого Петра, откуда видно море и далекая Кампанья. Въ повести „Римъ“ онъ изобразилъ также свое восторженное настроенiе, приписанное герою отрывка, молодому итальянцу-князю, залюбовавшемуся вечнымъ городомъ съ площади возле церкви San Pietro in Montorio. Все описанiе представившагося ему чуднаго вида, начиная со словъ: „передъ нимъ въ чудной сiяющей панораме предсталъ вечный городъ“, безъ сомненiя, представляетъ передачу собственныхъ впечатленiй автора, такъ любившаго осматривать Римъ также и съ Monte Pincio, Monte Citorio и съ другихъ возвышенныхъ пунктовъ.
Имея въ своемъ распоряженiи неограниченное количество времени, Гоголь спокойно предавался отдыху въ Гамбурге, и, какъ съ нимъ часто случалось въ техъ городахъ, которые ему особенно нравились, онъ, хотя и оставался пока вернымъ предначертанному маршруту, позволялъ себе, однако, со дня на день откладывать продолженiе поездки. „Я не знаю еще наверное“, — писалъ онъ матери, пробывъ въ Гамбурге уже несколько дней, — „когда я выеду отсюда: завтра или после-завтра“.
Первымъ совершенно незнакомымъ для Гоголя городомъ во время его путешествiя былъ Бременъ, въ которомъ остановилъ на себе его вниманiе знаменитый подвалъ, замечательный своей способностью сохранятъ трупы нетленными. Кроме того, какъ и въ первую поездку, Гоголя чрезвычайно интересовали готическiе соборы, которыхъ онъ не пропускалъ нигде безъ самаго тщательнаго и подробнаго обзора. Даже въ письме къ своимъ маленькимъ девочкамъ-сестрамъ, безъ сомненiя, не много понимавшимъ толкъ въ архитектуре и мало ею интересовавшимся и вообще еще совершенно равнодушнымъ къ чудесамъ западно-европейскаго искусства, Гоголь не могъ воздержаться отъ восторженныхъ похвалъ бременскому собору, впрочемъ, какъ и всегда, заботливо стараясь войти въ кругъ ихъ интересовъ и пониманiя, и сообщая только то, что̀ могло ихъ действительно занять: „Еслибы вы увидели здешнюю церкву!“ — писалъ онъ: — „такой старины вы еще никогда не видели“. Здесь заслуживаетъ вниманiя впервые сильно обнаружившаяся въ Гоголе страсть къ памятникамъ стариннаго искусства, особенно архитектуры, — страсть, которая нашла себе потомъ такую богатую пищу въ Риме. Матери онъ также сообщалъ, между прочимъ, что въ Мюнстере „виделъ только наружность прекрасныхъ готическихъ церквей“.
но и имъ съ Данилевскимъ удалось достать его за большiя деньги. Произошло это, по разсказу А. С. Данилевскаго, следующимъ образомъ. Обедая въ гостинице вместе съ Данилевскимъ, Гоголь неожиданно сказалъ ему торжественнымъ тономъ: „потребуемъ стараго, стараго рейнвейна“. Но вино ни ему, ни Данилевскому не понравилось вовсе. По воспоминанiю Данилевскаго, оно было слишкомъ „capiteux“ (его собственное выраженiе) и не понравилось также соседямъ, бывшимъ съ ними вместе за табль-д’отомъ. Сберегаютъ это вино, какъ имъ объясняли, следующимъ образомъ: обыкновенно изъ столетнихъ бутылокъ часть его переливаютъ въ стоявшiя девяносто-девять летъ и такъ далее по порядку, вследствiе чего всегда остается старое вино, и бочка не исчерпывается. За это удовольствiе путешественники должны были заплатить наполеондоръ (20 франковъ) — цена довольно внушительная, особенно если принять въ соображенiе тогдашнюю дешевизну продуктовъ (около полуимперiала золотомъ). По словамъ Данилевскаго, оба они далеко не обладали хорошими средствами и вообще ездили очень экономно, но тутъ решились непременно испробовать этотъ знаменитый рейнвейнъ.
„медленной немецкой ездой“, но нигде не останавливался и ничемъ особенно не заинтересовался. Наконецъ, онъ прiехалъ въ Ахенъ, где, впрочемъ, несмотря на прежнее намеренiе пробыть тамъ месяцъ или два, остался не более несколькихъ дней. Его предположенiе заняться тамъ изученiемъ иностранныхъ языковъ не состоялось и было отложено на неопределенное время. Черезъ несколько времени, прiехавъ въ Швейцарiю (въ Женеву), Гоголь думалъ-было возобновить свои занятiя, но осуществилъ это — и то только отчасти — позднее въ Париже, где онъ бралъ съ Данилевскимъ уроки итальянскаго языка у одного молодого француза Ноэля, между темъ какъ въ Женеве онъ скоро сталъ тяготиться уроками и пришелъ къ заключенiю, что для подобныхъ лингвистическихъ упражненiй давно прошло время („Въ семъ городе“, т. -е. въ Женеве, „я былъ въ пансiоне, где начиналъ было собачиться по-французски, но, смекнувъ, что мы съ тобой“ — Данилевскимъ — „для пансiоновъ несколько поустарели, удралъ въ Веве“.
Хотя Гоголь и Данилевскiй двинулись въ Ахенъ изъ Бремена, темъ не менее Ахенъ произвелъ на нашихъ путниковъ весьма неблагопрiятное впечатленiе. „Ахенъ, где мы проскучали несколько дней, обильно, но плохо обедали въ нарядныхъ гостиницахъ, задыхались отъ пыли на гулянье, понятно, оставилъ въ Гоголе не особенно прiятное впечатленiе“, разсказывалъ Данилевскiй. Это показанiе вполне согласно съ письмами Гоголя. Когда года черезъ три Данилевскiй звалъ его снова прiехать въ Ахенъ, Гоголь отвечалъ, что „одна мысль объ Ахене, трактире Карломановомъ и о несчастнейшемъ, покрытомъ пылью гулянье, и о болезни, которая тамъ приключилась съ его горломъ, отвращаетъ его отъ этой поездки“ Зато по выезде изъ Ахена ожидали Гоголя высокiя наслажденiя живописными ландшафтами береговъ Рейна.
Главной причиной разочарованiя Гоголя въ Ахене было, конечно, то, что ему нравились преимущественно оживленные города, въ то же время удовлетворявшiе и эстетическимъ наклонностямъ, и страсти къ наблюденiямъ, тогда какъ въ Ахене было мало пищи для того и для другого, особенно вследствiе крайне замкнутаго образа жизни значительной части населенiя. Но здесь, какъ и всюду, ему чрезвычайно понравился изящный соборъ, съ окнами отъ земли до самаго верха, благодаря которымъ вся церковь светла, какъ оранжерея. Во всемъ остальномъ впечатленiе отъ Ахена осталось у Гоголя самое неблагопрiятное, совершенно противоположное вынесенному имъ изъ знакомства съ Гамбургомъ. „Ахенъ“, — говоритъ онъ, между прочимъ, о его наружномъ виде, — „лежитъ въ долине и виденъ, какъ на ладони, если взойти на одну изъ окружающихъ его горъ. Видъ его издали хорошъ, но вблизи ничто не поразитъ сильно, выключая разве вони. На водахъ здешнихъ ведутъ жизнь самую скучную, потому что все воды находятся въ городе, а не за городомъ, какъ въ другихъ местахъ. Оттого все почти отделены другъ отъ друга“.
Въ заочномъ преждевременномъ предпочтенiи Ахена другимъ германскимъ городамъ, которые собирался посетить Гоголь, видную роль играло, безъ сомненiя, историческое значенiе этого города; но интересы собственно археологическiе были у поэта въ сущности довольно слабы и онъ относился къ осматриваемымъ историческимъ достопримечательностямъ далеко не настолько внимательно, какъ можно было бы ожидать отъ бывшаго профессора, только-что оставившаго кафедру исторiи, и вообще отъ человека, действительно интересующагося наукой. Насколько Ахенъ заранее привлекалъ Гоголя связанными съ нимъ великими воспоминанiями, настолько после поверхностнаго съ нимъ ознакомленiя онъ произвелъ удручающее впечатленiе на нашего путешественника, гораздо более искавшаго живыхъ впечатленiй настоящей минуты, нежели склоннаго отдаваться изученiю отжившей старины. Если впоследствiи остатки древностей въ Риме возбуждали въ немъ живой восторгъ, то, конечно, главнымъ образомъ — своей художественно-живописной стороной.
* Въ виду нежеланiя покойнаго А. С. Данилевскаго, чтобы я передавалъ въ печати сведенiя, касающiяся его лично, и съ другой стороны неудобства полнаго умолчанiя о томъ, какъ судьба его снова связала съ Гоголемъ во время ихъ совместнаго путешествiя за-границу, — позволю себе сообщить для интересующихся самое краткое, но буквальное
«Въ 1831 году я долженъ былъ уехать лечиться на Кавказъ. Въ 1832 г. возвратился домой, и летомъ мы съ Гоголемъ часто видались въ деревне. После того, какъ мы встречались у его матери, онъ уехалъ въ Петербургъ, а я остался въ То́лстомъ, — у родителей. Въ 1835 г. я прiехалъ въ Петербургъ и поступилъ въ канцелярiю Министра Внутреннихъ Делъ. Я прiехалъ прямо къ нему. Онъ жилъ въ Демутовомъ переулке. Я нанялъ квартиру съ братомъ, Иваномъ Семеновичемъ, а онъ переселился въ Малую Морскую (д. Модераха), где и прожилъ до отъезда за-границу. Здесь были нежинскiе вечера. Въ 1836 г. мы съ нимъ вместе собрались за-границу. Передъ выездомъ, какъ прежде передъ поездками изъ Нежина домой, онъ безпрестанно ждалъ отъезда, делалъ приготовленiя, — только о томъ и говорилъ».