IV.
Вследъ затемъ поднялись толки въ печати, которые, за исключенiемъ восторженнаго отзыва Белинскаго, способны были только еще сильнее растравить свежiя раны. Въ начале „Театральнаго Разъезда“ Гоголь воспроизвелъ журнальные отзывы о „Ревизоре“ во всемъ ихъ комизме. Такъ, мненiя Булгарина были переданы, во-первыхъ, устами господина несколько беззаботнаго насчетъ литературы, подобно критику „Северной Пчелы“, сомневавшагося въ томъ, что сюжетъ „Ревизора“ оригинальный, а не заимствованъ изъ чужихъ литературъ; далее, все сужденiя Булгарина и Сенковскаго сгруппированы въ словахъ двухъ литераторовъ, потомъ „первой бекеши“ (возмущавшейся темъ, что во второмъ действiи Хлестаковъ ковыряетъ въ зубахъ), и, наконецъ, въ „голосе въ одномъ конце толпы“. Во второй половине „Театральнаго Разъезда“, отчасти устами действующихъ лицъ, разобраны и опровергнуты предшествующiя сужденiя, частью же представлены вообще впечатленiя публики. Далее, въ „Театральномъ Разъезде“ весьма точно воспроизведены тяжелыя обвиненiя, со всехъ сторонъ посыпавшiяся на автора, за то что комедiя заключаетъ въ себе невероятный сюжетъ, клевету на Россiю, бунтъ противъ правительства, что она подрываетъ уваженiе къ начальству, унижаетъ сословiе чиновниковъ и, наконецъ, даже, что оскорбленiе, нанесенное комедiей титулярному советнику, можетъ легко распространиться и на действительнаго статскаго“... Но самымъ чувствительнымъ и обиднымъ былъ для автора упрекъ въ безсердечiи, произнесенный устами одной молодой дамы: „Ну, да ужъ кто безпрестанно и вечно смеется, тотъ не можетъ иметь слишкомъ высокихъ чувствъ: ему не можетъ быть знакомо то, что̀ чувствуетъ одно только нежное сердце“. На этотъ упрекъ намекаетъ Гоголь и въ „Мертвыхъ Душахъ“ словами, что современный судъ отвелъ ему „презренный уголъ въ ряду писателей, оскорбляющихъ человечество, придалъ ему качества имъ же изображенныхъ героевъ, отнялъ отъ него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта“. Подъ влiянiемъ такихъ оскорбительныхъ толковъ впервые зародилась въ Гоголе болезненная страсть жадно прислушиваться къ мненiямъ и оценке его литературныхъ произведенiй, при чемъ, какъ известно, его всегда гораздо больше интересовали враждебные отзывы, нежели благопрiятные... Отныне его девизомъ стало выраженiе: „Тотъ, кто решился указать смешныя стороны другихъ, тотъ долженъ разумно принять указанiя слабыхъ и смешныхъ собственныхъ сторонъ“.
обращая къ будущему взоръ, исполненный светлыхъ надеждъ, отдаваясь восторженнымъ мечтамъ, онъ написалъ свое воодушевленное и исполненное светлыхъ надеждъ воззванiе къ генiю. Теперь всякiй внешнiй успехъ все более терялъ для него свое значенiе. Въ литературной среде, въ которой на первыхъ порахъ Гоголь сделалъ такiе блестящiе и быстрые шаги, все возможное было давно достигнуто и вскоре же, вероятно, почувствовалась глубокая разница между искренними отношенiями къ нему Пушкина и многочисленными поверхностными, хотя и прiятельскими отношенiями къ Одоевскому, Вяземскому, Крылову и другимъ писателямъ, ценившимъ, впрочемъ, его талантъ и готовымъ иногда даже вступить съ нимъ въ общiя литературныя предпрiятiя (въ роде несколькихъ задуманныхъ, но не осуществившихся альманаховъ; но въ сущности они были для него люди почти постороннiе, легко потомъ отдалившiеся по отъезде его за-границу. Теперь, когда Гоголь разочаровался въ своихъ мечтахъ объ ученой карьере и не оправдались его надежды на „Ревизора“, самый Петербургъ, какъ мы сказали, сделался ему чуждъ и противенъ. Существовать онъ могъ только литературой и прибегая къ милостямъ двора, но это былъ уже путь тяжелый и ответственный передъ совестью и потомствомъ. А многое было еще дорого для него въ Петербурге, еще за несколько дней до спектакля, особенно въ счастливые часы мечтанiй объ успехе „Ревизора“. Сколько горячихъ увлеченiй, сколько живого чувства соединялось съ постановкой комедiи!
„Ревизору“. Такъ было въ значительной степени уже въ 1834, но особенно въ 1835 и въ начале 1836.
Профессорскiя обязанности давно уже отвлекли Гоголя отъ дальнейшей переработки и постановки на сцену комедiи „Женитьба“. Въ августе 1834 г. Гоголь писалъ Максимовичу: „На театръ здешнiй я ставлю пьесу, которая, надеюсь, кое-что принесетъ мне, да еще готовлю изъ-подъ полы другую“. Зато весь 1834 г., даже еще до полученiя кафедры, онъ заботился уже о „Ревизоре“ и отчасти о своихъ научныхъ статьяхъ, напечатавъ въ „Журнале Министерства Народнаго Просвещенiя“ — въ феврале статью „Планъ преподаванiя всеобщей исторiи“, въ апреле „Отрывокъ изъ исторiи Малороссiи“ и о „Малороссiйскихъ песняхъ“, а въ „Северной Пчеле“ (1834, № 24) „Объявленiе объ изданiи малороссiйской исторiи“. Въ то же время онъ готовилъ свою вступительную лекцiю „О среднихъ векахъ“, также напечатанную потомъ въ „Журнале Министерства Народнаго Просвещенiя“ — уже въ сентябрьской книге. Но такъ какъ при всемъ настойчивомъ желанiи заняться избранной научной спецiальностью Гоголю никакъ не удавалось выдержать характеръ, то, не будучи въ состоянiи превозмочь неотразимаго внутренняго влеченiя, онъ испытывалъ припадки тоски, невольно ронялъ перо изъ рукъ и уносился мыслью въ волшебный мiръ сцены, вместо лекцiй работалъ надъ „собственно своими вещами“ и наконецъ 4 декабря 1835 г. благополучно окончилъ свой трудъ надъ „Ревизоромъ“, почти совсемъ забросивъ обязательныя университетскiя занятiя, которыя быстро шли подъ гору. Вместе съ ослабленiемъ надеждъ на ученую карьеру Гоголя некоторое время рука объ руку шло возрастанiе светлой уверенности въ ласково манящей литературной славе. Недавнiя, оказавшiяся, уже по достиженiи успеха, безполезными, униженiя во время хлопотъ о кафедре будили въ душе его рой непрiятныхъ воспоминанiй, а надежды прiятно щекотали такъ долго уязвляемое самолюбiе. „Отъ меня зависитъ“ — говорилъ Гоголь Максимовичу — „прiобресть имя, которое можетъ заставить быть поснисходительнее въ отношенiи ко мне и не почитать меня за несчастнаго просителя, привыкшаго черезъ длинныя переднiя и лакейскiя пробиваться къ месту“.
Одна волна за другой быстро захватывала Гоголя; онъ жилъ горячей, лихорадочной жизнью. Во все это время Гоголь готовился при каждой неудаче начать новую жизнь — до такой степени въ ней играли и кипели бившiя тогда ключемъ молодыя силы.
придирокъ, какое страшное фiаско! Что̀ могло, напримеръ, удостоверить его тогда даже въ матерiальномъ успехе „Ревизора“, когда „Арабески“ и „Миргородъ“, почти вовсе не расходились вначале! Но всего ужаснее было всеобщее озлобленiе. Его, истиннаго консерватора по убежденiямъ, даже наивно принимавшаго самое названiе либерала за нечто позорное, стали провозглашать либераломъ и, притомъ, самымъ отъявленнымъ, — его, въ близкомъ будущемъ завзятаго религiознаго мистика, упрекали чуть не въ безбожiи („сегодня онъ скажетъ: „такой-то советникъ не хорошъ, а завтра скажетъ, что и Бога нетъ“; наконецъ, о немъ, ополчившемся въ защиту поруганнаго права и законности, стали кричать, что будто бы онъ былъ, напротивъ, врагъ закона и отечества („Теперь, значитъ, ужъ ничего не осталось. Законовъ не нужно, служить не нужно. Вицмундиръ, вотъ, который на мне, — его, значитъ, нужно бросить: онъ ужъ теперь тряпка“.
День 19-го апреля 1836 года долженъ быть знаменателенъ для насъ не только по памяти о первомъ представленiи „Ревизора“, но и потому еще, что въ этотъ незабвенный день русскому писателю пришлось впервые, въ особе Гоголя, встретить и лицомъ къ лицу вынести бурю всеобщаго негодованiя за смелое слово правды, пришлось принять почетное страданiе отъ общества за честное служенiе ему же, пришлось вкусить отъ того горькаго плода, который природой вещей уготованъ каждому серьезному сатирику, осмеливающемуся благороднымъ орудiемъ слова будить сонное общественное сознанiе и совесть. Гоголю темъ тяжелее было пролагать первые следы по этому тернистому пути, что онъ не имелъ или не зналъ себе на немъ предшественниковъ, такъ какъ непоявленiе въ печати комедiи Грибоедова при жизни последняго въ значительной степени спасло автора отъ подобныхъ испытанiй, а имена полузабытыхъ въ то время благородныхъ мучениковъ прошлаго века едва ли были даже знакомы Гоголю. И Гоголь не только не избегнулъ злобы и проклятiй современниковъ, но даже и теперь, по прошествiи пятидесяти слишкомъ летъ, въ нашей литературе еще не умолкли голоса недовольныхъ общественнымъ значенiемъ „Ревизора“ и „Мертвыхъ Душъ“, т. -е. именно техъ самыхъ произведенiй, которыя составляютъ нашу гордость, а его главную литературную заслугу и лучшее дело жизни.