Шенрок В. И.: Материалы для биографии Гоголя (старая орфография)
Пять лет жизни за-границей. 1836 - 1841 гг.
I. Постановка на сцену "Ревизора" и отъезд Гоголя за-границу. Глава III

III.

„Ревизора“ задолго до перваго представленiя Гоголь нередко читалъ сначала въ близкомъ, интимномъ кружке, а затемъ и многимъ лицамъ, заинтересовавшимся по слухамъ комедiей, и такъ или иначе получавшимъ возможность слышать новую пьесу изъ устъ самого автора. Приведемъ прежде всего разсказъ о чтенiяхъ Гоголемъ „Ревизора“ изъ „Записокъ“ А. О. Смирновой.

„Жуковскiй решилъ, что я должна потребовать, чтобы хохолъ прочелъ мне свою комедiю „Ревизоръ“. Они устроили у меня обедъ: Сверчокъ, хохолъ, Плетневъ, Вiельгорскiй, и Гоголь читалъ свой шедевръ, который отличается необыкновеннымъ юморомъ. Монологи Хлестакова и Осипа заставили насъ смеяться до слезъ. Этотъ анекдотъ, взятый изъ действительности, разсказалъ ему Пушкинъ. Гоголь, читая, забылъ все: свою робость, своихъ слушателей. Какой бы изъ него вышелъ актеръ! Онъ сливался съ своими действующими лицами, присутствовалъ при всемъ этомъ и веселился. Онъ признался намъ, что Бобчинскаго и Добчинскаго онъ зналъ, также и дамъ. Онъ мне также сказалъ, что, работая надъ „Старосветскими Помещиками“, онъ думалъ о своей матери. Что̀-же касается Хлестакова, онъ говоритъ: „“.

Плетневъ думаетъ, что цензура кое-что повырежетъ. Вяземскiй и Вiельгорскiй говорятъ, что Клика знаменитостей (Булгаринъ и Брамбеусъ) сделаетъ все на свете, чтобы повести интригу противъ „Ревизора“, и что сами актеры скорчатъ гримасу, такъ какъ ихъ прiучили къ тирадамъ Кукольника. Пушкинъ зоветъ Сенковскаго-Брамбеуса: Стенька Разинъ. Гоголь разсказывалъ намъ, что хотелъ-было сделаться трагическимъ актеромъ; мысль эта показалась намъ смешной: хохолъ въ тунике и римскомъ шлеме, декламирующiй Озерова, — какое зрелище! Но комикомъ онъ былъ бы превосходнымъ. Пушкинъ спросилъ меня: „Думаете ли вы, что Государь оценитъ эту пьесу и дозволитъ ее? Могли ли бы вы поговорить о ней и расположить его въ пользу „Ревизора“? — Я не сомневаюсь, я даже убеждена, что онъ будетъ благосклоненъ и доступенъ — и я обещала поговорить въ благопрiятную минуту. Государь же знаетъ, что берутъ взятки; довольно онъ объ этомъ говоритъ, а потому онъ и не запретитъ комедiю, въ которой достается ворамъ; онъ разрешилъ давать „Горе отъ ума“, которое было запрещено при покойномъ Государе; онъ намъ какъ-то разсказывалъ, что Фонъ-Визинъ читалъ свою комедiю императрице Екатерине, и что Капнистъ читалъ „Ябеду“ императору Павлу. Я все это ему напомню; я скажу ему также, что сюжетъ далъ Гоголю Пушкинъ, такъ какъ Государь дружески расположенъ къ Сверчку и чувствуетъ, что Пушкинъ ему преданъ безъ всякой задней мысли; это расположитъ его въ пользу „Ревизора“. Все это я сказала друзьямъ и Пушкинъ былъ пораженъ моими дипломатическими намеренiями, клонящимися къ успеху г-на Хлестакова. Я привела его въ восторгъ, сообщивъ ему, что Государь называетъ Булгарина „богомъ гостинаго двора“. После ихъ отъезда мой мужъ захохоталъ, я удивилась и онъ объяснилъ мне, что вспомнилъ, какъ чиновники одинъ за другимъ являются къ ревизору, а затемъ прибавилъ: „Я хохочу, но это грустно до слезъ, избави меня Богъ ехать служить въ провинцiю!“ Я отвечала: „Аминь“.

̀ мне говорилъ Николай, онъ засмеялся и сказалъ мне: „Избави васъ Богъ жить съ чиновниками! Мне тоже хотелось плакать — отъ злости. Все это верно, слишкомъ верно, бедный Гоголь будетъ уничтоженъ цензорами, ворами, критиками, людьми благонамеренными, каковы Булгаринъ и Сенковскiй, — эта вредоносная клика! Скажутъ, что Гоголь не обнаружилъ достаточнаго уваженiя къ властямъ предержащимъ, къ этой опоре существующаго порядка или, вернее, безпорядка. Я отсюда слышу все, что̀ будетъ говориться; даже актеры относятся крайне недоверчиво; они охотники до эффектныхъ тирадъ и находятъ дiалогъ тривiальнымъ. Обо всемъ этомъ я предупреждалъ Гоголя, такъ какъ боюсь, чтобы онъ не сталъ унывать. Я разсказалъ ему, что бедный Грибоедовъ изъ-за „Горя отъ ума“ имелъ даже непрiятности съ собственной семьей“. Я отвечала: „Если Его Величество поедетъ смотреть Хлестакова и будетъ апплодировать, „Ревизора“ найдутъ превосходнымъ. Разве у этихъ людей есть мненiе?“

Пушкинъ разсказалъ мне, что, набирая текстъ повестей Гоголя, наборщики хохотали отъ всей души, и прибавилъ: „Вотъ умные люди. M-me Лафоре, поговорите съ Государемъ о нашемъ Мольере“.

Мне, наконецъ, представился благопрiятный случай, и Государь обещалъ мне посмотреть пiесу. Онъ сказалъ, что она будетъ чрезвычайно полезна. Я разсказала монологъ г. Хлестакова. Когда дело дошло до 30,000 курьеровъ, Государь расхохотался и, наконецъ, сказалъ:

„Успокойте автора, если Пушкинъ находитъ у него талантъ — этого достаточно, скажите имъ это отъ меня. Вы знаете, что я питаю большое доверiе къ Пушкину. Онъ не станетъ покровительствовать ничему заурядному, ничему, что̀ было бы написано не въ надлежащемъ духе, противномъ истине и нравственному чувству. Это рыцарь и патрiотъ“.

Я напомнила Государю о Людовике XIV и Мольере; онъ разсмеялся и сказалъ: „Людовикъ XIV очень хорошо делалъ, что покровительствовалъ Расину и Мольеру, ничего лучшаго онъ сделать не могъ, но я не великiй король, у котораго были иныя цели и иные взгляды, чемъ у меня“.

„Ревизора“. Онъ объявилъ Его Величеству, что пiеса не ниже „Горя отъ ума“; я полагаю, что Вiельгорскiй уже пустилъ въ ходъ несколькихъ знакомыхъ ему цензоровъ.

Я видела великаго князя Михаила Павловича; я просила его напомнить Его Величеству его обещанiе посмотреть „Ревизора“ и сказала ему, что пiесу эту будутъ читать у Вiельгорскихъ; я подстрекнула его любопытство, онъ мне сказалъ: „Я бы желалъ присутствовать“. Вяземскiй сообщитъ объ этомъ Вiельгорскому, и великiй князь будетъ торжественно приглашенъ. Асмодей Андреевичъ сказалъ мне, что вся клика, которая ненавидитъ Пушкина, бьетъ тревогу противъ Гоголя. Они ему ставятъ въ вину, что онъ малороссъ. Точно евреи, которые находили, что истина не можетъ идти изъ Галилеи... Какъ я люблю Вяземскаго! Кроме ума, у него есть и сердце, при своемъ холодномъ обращенiи онъ добръ, какъ и оба брата Вiельгорскiе: Михаилъ и Матвей, и ничего банальнаго въ этой доброте, ничего зауряднаго. Всего хуже то, что трiумвиратъ: Лепидъ, Крассъ и Маркъ-Антонiй, т. -е. Булгаринъ, Гречъ и Сенковскiй — народъ не глупый, но они искательны, лукавы, воплощенная посредственность. Пушкинъ на-дняхъ говорилъ мне: „Хочется мне налепить объявленiе на дверь къ цензорамъ, съ надписью „Lasciate ogni speranza“...

Онъ нарисовалъ пещеру съ этой надписью, а въ пещере совсемъ сморщенную старуху, которая похожа на Сенковскаго. Я просила его подарить мне этотъ рисунокъ, но онъ ни за что не согласился. Его рисунки къ работнику Балде прелестны, въ особенности чертенята и попъ. Онъ рисуетъ прекрасныя карикатуры и всегда ихъ рветъ; Николай показывалъ ему карикатуры Сенъ-При и подарилъ ему некоторыя изъ нихъ. Графъ Нессельроде имеетъ прекрасную коллекцiю этихъ карикатуръ, Николай также подарилъ Пушкину англiйскiя карикатуры Б., нарисованныя въ моментъ Реформъ-Билля, и французскiя карикатуры на короля Луи-Филиппа. Все это забавляетъ и занимаетъ Сверчка, но съ некоторыхъ поръ я нахожу его очень грустнымъ и озабоченнымъ, дела его плохи и у отца его много долговъ.

Шинель. Пушкинъ говоритъ, что это чудо. Нашъ хохолъ прослужилъ несколько месяцевъ въ одной изъ канцелярiй и наслушался тамъ характерныхъ словечекъ. Всякiй разъ, какъ я вижу на улице беднаго писаря, я вспоминаю объ Акакiи Акакiевиче. По поводу этой повести Сверчокъ мне сказалъ: „Помните-ли вы, что я вамъ говорилъ, уже очень давно, что Гоголь будетъ русскимъ Стерномъ?“

Чтенiе у Вiельгорскихъ; успехъ огромный. Было более народу, чемъ у меня. При второмъ чтенiи „Ревизоръ“ показался намъ еще лучше. Какая естественность въ дiалоге! Пiеса произвела на Великаго Князя очень сильное впечатленiе; онъ поблагодарилъ Вiельгорскаго за то, что онъ доставилъ ему это удовольствiе, а затемъ сказалъ мне: „мы смеялись, но грустно сознаться, а все это правда и почти-что хочется надъ этимъ заплакать; я думаю, что эта пiеса будетъ очень полезна, и что братъ мой такъ на это и взглянетъ“.

Темъ лучше!

„Ревизоре“. Случай представился великолепный; я провела вечеръ у Императрицы, тамъ были Великiй Князь и Вiельгорскiй; Государь, очень веселый, спросилъ у меня, что̀ я делала на этой неделе. Я разсказала о вечере у Вiельгорскихъ, о чтенiи, Государь сталъ насъ разспрашивать. Его Высочество сказалъ ему, что пiеса дивная, совершенно необыкновенное произведенiе для такого молодого человека, что въ ней есть монологъ героя, единственный въ своемъ роде, что онъ такъ хохоталъ, что у него бока заболели. Его Величество спросилъ у меня, что̀ я объ этомъ думаю; тогда я прочла наизусть часть монолога, о которомъ уже ранее говорила Государю, и когда я дошла до 30,000 курьеровъ, Государь опять расхохотался, и я поняла, что пiеса спасена. Затемъ онъ намъ сказалъ:

„Этотъ г-нъ Хлестаковъ напоминаетъ мне Х., который выигралъ все битвы 1813-го года!“

Все это я разсказала у Карамзиныхъ, где все общество пришло въ восторге. Гоголь былъ въ восхищенiи, равно какъ и Пушкинъ. Вiельгорскiй объявилъ, что я читаю монологъ Хлестакова идеально. Великiй князь, котораго я сегодня утромъ встретила на набережной, объявилъ мне, что Государь будетъ въ театре. После этого все будутъ апплодировать.

Вчера былъ у меня Т.; во время его визита доложили о Пушкине и Гоголе. Т. продолжалъ разводить свои слащаво-добродетельныя рапсодiи. Когда онъ уехалъ, Сверчокъ, который сгоралъ отъ нетерпенiя, обратился къ Гоголю и сказалъ: „Вотъ столичный Маниловъ; сохраните его для вашего романа, молодой человекъ, и поблагодарите Александру Осиповну за то, что она доставила вамъ счастливый случай слушать разглагольствованiя этого господина о добродетели, благотворительности и религiи“.

Гоголь отвечалъ: „Я его набросаю; у него вырывались драгоценныя словечки“.

„Ревизора“, присутствуютъ на репетицiяхъ, пускаютъ въ ходъ различныя остроты изъ пiесы, говорятъ языкомъ действующихъ лицъ, и что актеры начинаютъ проникаться духомъ новаго рода произведенiй: если молодежь поняла, это обещаетъ успехъ, такъ какъ она — будущее. Я убеждена, что Государь будетъ апплодировать раньше всехъ, такъ какъ онъ отлично пойметъ, о чемъ тутъ речь“.

—————

Итакъ несомненно, что Гоголь былъ много обязанъ при постановке на сцене „Ревизора“ императору Николаю Павловичу, о чемъ онъ всегда помнилъ, и вскоре же сообщалъ матери: „Если бы самъ Государь не оказалъ своего высокаго покровительства и заступничества, то, вероятно, комедiя не была бы никогда играна, или напечатана“. Въ марте 1839 г. о томъ же Гоголь вспомнилъ въ письме къ Жуковскому въ такихъ выраженiяхъ; „Государь милостивъ. Мне памятно до гроба то вниманiе, которое онъ оказалъ къ (sic!) моему „Ревизору“.

—————

Далее Смирнова замечаетъ:

„Уверяютъ, что Государь сказалъ после представленiя „Ревизора“: „Всемъ досталось, а мне больше всехъ“, что̀, однако, не помешало пiесе удержаться въ репертуаре, несмотря на все усилiя, какiя делались, чтобы добиться запрещенiя, и не взирая на ярость критиковъ“.

—————

Между темъ слухи о комедiяхъ Гоголя распространялись все больше и больше и автора стали приглашать прочитать ту или другую изъ его пiесъ совсемъ незнакомыя лица, какъ показываетъ между прочимъ следующiй разсказъ:

„Однажды къ квартире Гоголя подъехала великолепная карета, посланная за нимъ одною высокопоставленною особой. Гоголя не было дома, — онъ былъ въ кружке своихъ друзей. Карета поехала туда; входитъ лакей, говоритъ, что карета прислана за г. Гоголемъ и что его ожидаютъ. Услыша это, Гоголь сильно встревожился и наотрезъ отказался ехать. Но тутъ уже все товарищи начали уговаривать его, чтобы ехалъ непременно и безъ всякихъ отговорокъ. „Да у меня и фрака здесь нетъ“. Нашли фракъ и натянули на Гоголя: рукава оказались коротковаты, а фалды черезчуръ длинныя... Снарядили наскоро, какъ могли, и Гоголь поехалъ. У пригласившей Гоголя высокой особы онъ читалъ „Ревизора“ въ присутствiи большого общества, генераловъ и другихъ сановниковъ. Говорили потомъ, что прочелъ онъ „Ревизора“ неподражаемо. Каждое действующее лицо этой комедiи говорило у Гоголя своимъ голосомъ и съ своей мимикой. Все слушатели много и отъ души смеялись, благодарили талантливаго автора и превосходнаго чтеца за доставленное удовольствiе, и Гоголь получилъ въ подарокъ превосходные часы“.

Также случалось Гоголю неожиданно читать и „Женитьбу“.

„Проездомъ черезъ Москву въ Малороссiю на каникулярное время“, — говоритъ тотъ же разсказчикъ, — „Гоголь, Данилевскiй и Пащенко остановились въ гостинице. На другой день вбегаетъ къ нимъ лакей ихъ и говоритъ, что Н. В. Гоголя спрашиваетъ какой-то господинъ, а вследъ за этимъ входитъ и самый этотъ господинъ и спрашиваетъ: „здесь г. Гоголь?“ Гоголь, Данилевскiй и Пащенко были не одеты и скорей за ширму... „Извините — мы не одеты“, — говорятъ изъ-за ширмы. „Ничего; прошу васъ не стесняться; я желаю и мне очень прiятно познакомиться съ вами“. А за ширмой суматоха: одинъ другого выпихиваютъ впередъ. Наконецъ выходитъ Гоголь и рекомендуется тому господину, который оказывается — бывшiй министръ народнаго просвещенiя Дмитрiевъ. Старикъ жилъ въ Москве и желалъ лично познакомиться съ Гоголемъ, съ которымъ и познакомился и очень любезно, а также и съ товарищами Гоголя, и пригласилъ къ себе на вечеръ. Дали слово. На вечере у Дмитрiева собралось человекъ 25 московскихъ литераторовъ, артистовъ и любителей, въ числе которыхъ былъ и знаменитый Щепкинъ съ двумя своими дочерьми. Гостепрiимный хозяинъ и все просили Гоголя прочесть „Женитьбу“. Гоголь селъ и началъ читать. По одну сторону Гоголя сиделъ Дмитрiевъ, а по другую Щепкинъ. Читалъ Гоголь такъ превосходно, съ такой неподражаемой интонацiей, переливами голоса и мимикой, что слушатели приходили въ восторгъ, не выдерживали и прерывали чтенiе различными восклицанiями. Кончилъ Гоголь и свистнулъ... Восторженный Щепкинъ сказалъ такъ: „подобнаго комика не видалъ и не увижу!“ Потомъ, обращаясь къ дочерямъ, которыя готовились поступить на сцену, прибавилъ: „вотъ для васъ высокiй образецъ художника, вотъ у кого учитесь!“.

—————

Наконецъ наступилъ знаменательный день перваго представленiя „Ревизора“.

Въ „С. -Петербургскихъ Ведомостяхъ“ 1836 года (воскресенье 19-го апреля), подъ рубрикой „Зрелища“ было напечатано: „Сегодня, 19-го апреля, на Александринскомъ театре въ первый разъ „Ревизоръ“, оригинальная комедiя въ пяти действiяхъ“.

Во время представленiя „Ревизора“, на которое Гоголь явился съ стесненнымъ сердцемъ отъ смутнаго предчувствiя неудачъ, почти неизбежныхъ при выполненiи такого обширнаго художественнаго замысла, опасенiя его оправдывались на каждомъ шагу. На сцену онъ смотрелъ не какъ авторъ заурядной театральной пьесы, котораго полное торжество заключается въ радушномъ прiеме и рукоплесканiяхъ публики, но съ затаеннымъ страхомъ и глубокой скорбью за судьбу своего созданiя, въ которое онъ положилъ всю душу, свои лучшiя, благороднейшiя стремленiя — служить великой задаче исправленiя общественныхъ недостатковъ. Здесь подвергалась общественному суду и оценке не только пьеса, вскоре после того, подъ влiянiемъ горькаго разочарованiя, признанная-было имъ ничтожною, но подлежалъ проверке самый вопросъ объ истинности избраннаго имъ призванiя, которому предназначалось уже явиться въ небываломъ блеске и во всемъ своемъ великомъ значенiи въ широко-задуманной и начатой поэме — цели всей остальной жизни автора. Этимъ призванiемъ онъ надеялся осуществить заветную мысль лучшихъ дней юности о безкорыстномъ служенiи обществу, или даже, какъ онъ выражался прежде, человечеству. Понятно, что при такомъ взгляде на дело постановка на сцену комедiи была для него своего рода событiемъ великимъ, роковымъ испытанiемъ, на которомъ на „всенародныя очи“ выносилось все его заветное внутреннее содержанiе. Наградой за такое дело могло бы служить единственно глубокое внутреннее удовлетворенiе въ сознанiи, что трудъ несколькихъ летъ послужитъ не одной минутной забаве случайныхъ зрителей, но способенъ глубоко отозваться въ душе многихъ поколенiй, могущественно действуя на ихъ чувства и совесть; иначе самый полный внешнiй успехъ былъ бы для него убiйственнымъ фiаско. Въ письме къ одному литератору, написанномъ по поводу перваго представленiя „Ревизора“, Гоголь такъ изображаетъ свое нравственное состоянiе во время спектакля: „Съ самаго начала представленiя пьесы я уже сиделъ въ театре скучный. О восторге и прiеме публики я не заботился. Одного только судьи изъ всехъ, бывшихъ въ театре, я боялся, и этотъ судья былъ я самъ. Внутри себя я слышалъ упреки и ропотъ противъ моей же пьесы, которые заглушали все другiе“. Изъ дальнейшаго содержанiя письма видно, что каждый неловкiй прiемъ актера бросалъ его въ жаръ и знобъ, каждая фальшивая нота резала по сердцу и отзывалась тяжелой, щемящей болью. Можно представить себе после этого, каково было нравственное состоянiе Гоголя, когда, напримеръ, въ третьемъ явленiи перваго действiя показались на сцене карикатурные Бобчинскiй и Добчинскiй въ какомъ-то нелепомъ, шутовскомъ наряде, въ которомъ одномъ уже, не говоря объ отвратительной игре и невыносимомъ кривлянье исполнителей, Гоголь не могъ не видеть, хотя не вольнаго, но темъ не менее жестокаго, безпощаднаго поруганiя надъ комедiей. Затемъ все сцены, въ которыхъ выступаетъ Хлестаковъ, настолько усилили гнетущее настроенiе автора, что онъ долго не могъ потомъ забыть объ этомъ, откровенно передавая свои впечатленiя въ письмахъ къ друзьямъ. Впрочемъ публика была довольна исполненiемъ этой роли артистомъ Дюромъ, заслужившимъ, наравне съ Сосницкимъ въ роли городничаго (имъ доволенъ былъ и Гоголь), шумныя рукоплесканiя. Всего менее удовлетворило Гоголя исполненiе четвертаго действiя, которое онъ тутъ же решилъ переделать, и немой сцены въ конце комедiи. Кроме того, негодованiе и раздраженiе публики противъ автора было явное. Въ общемъ впечатленiе его, какъ известно, было настолько тяжелое и удрученное, что, когда его прiятель Прокоповичъ, по окончанiи спектакля, показалъ ему только-что отпечатанный экземпляръ „Ревизора“ со словами: „Полюбуйся на сынку!“, то Гоголь, вне себя отъ раздраженiя, далеко отшвырнулъ его на полъ и произнесъ: „Господи Боже! Ну, еслибы одинъ, два ругали, ну, и Богъ съ ними, а то все, все“. Въ самомъ деле, хотя впечатленiе публики было смешанное, но преобладающее настроенiе, такъ ярко обрисованное въ прекрасныхъ воспоминанiяхъ Анненкова, было въ сущности крайне неблагопрiятное, и это не укрылось отъ автора.

—————

„Ревизора“:

„Уже после перваго акта недоуменiе было написано на всехъ лицахъ (публика была избранная въ полномъ смысле слова), словно никто не зналъ, какъ должно думать о картине, только-что представленной. Недоуменiе это возрастало потомъ съ каждымъ актомъ. Какъ будто находя успокоенiе въ одномъ предположенiи, что дается фарсъ, большинство зрителей, выбитое изъ всехъ театральныхъ ожиданiй и привычекъ, остановилось на этомъ предположенiи съ непоколебимой решимостiю. Однакоже въ этомъ фарсе были черты и явленiя, исполненныя такой жизненной истины, что раза два, особенно въ местахъ, наименее противоречащихъ тому понятiю о комедiи вообще, которое сложилось въ большинстве зрителей, раздавался общiй смехъ. Совсемъ другое произошло въ четвертомъ акте: смехъ, по временамъ, еще перелеталъ изъ конца залы въ другой, но это былъ какъ-то робкiй смехъ, тотчасъ же и пропадавшiй; апплодисментовъ почти совсемъ не было; зато напряженное вниманiе, судорожное, усиленное следованiе за всеми оттенками пьесы, иногда мертвая тишина показывали, что дело, происходившее на сцене, страстно захватывало сердца зрителей. По окончанiи акта прежнее недоуменiе уже переродилось почти во всеобщее негодованiе, которое довершено было пятымъ актомъ. Многiе вызывали автора потомъ за то, что написалъ комедiю, другiе — за то, что виденъ талантъ въ некоторыхъ сценахъ, простая публика за то, что смеялась; но общiй голосъ, слышавшiйся по всемъ сторонамъ избранной публики, былъ: „это — невозможность, клевета и фарсъ“.

—————

Кроме этого не только любопытнаго, но и драгоценнаго разсказа очевидца, въ нашей литературе есть еще несколько другихъ, представляющихъ более живой интересъ, вследствiе чего мы считаемъ не лишнимъ привести изъ нихъ сперва наиболее важные.

„Хронике С. -Петербургскихъ театровъ“ Вольфа мы находимъ следующiй разсказъ о первомъ представленiи „Ревизора“:

„Гоголю, какъ и всемъ сатирическимъ писателямъ, нападающимъ на недостатки современнаго общества и особенно администрацiи, большого труда стоило добиться до представленiя своей пьесы. При чтенiи ея цензура перепугалась и строжайше запретила ее. Оставалось автору апеллировать на такое решенiе въ высшую инстанцiю. Онъ такъ и сделалъ. Жуковскiй, князь Вяземскiй, графъ Вiельгорскiй решились ходатайствовать за Гоголя, и усилiя ихъ увенчались успехомъ. „Ревизоръ“ былъ вытребованъ въ Зимнiй Дворецъ, и графу Вiельгорскому поручено его прочитать. Графъ, говорятъ, читалъ прекрасно; разсказы Бобчинскаго и Добчинскаго и сцена представленiя чиновниковъ Хлестакову, очень понравились, и затемъ, по окончанiи чтенiя, последовало Высочайшее разрешенiе играть комедiю.

Первое представленiе ея состоялось на Александринскомъ театре 22-го апреля 1836 г. Зала наполнилась блистательнейшею публикою, вся аристократiя была на лицо, зная, что государь обещалъ быть въ театре. Роли распределили какъ нельзя лучше. Сосницкiй игралъ Городничаго, Сосницкая — жену его, Асенкова — дочь, Дюръ — Хлестакова, Афанасьевъ — Осипа, Каратыгинъ 2-й — Ляпкина-Тяпкина, Толченовъ — Землянику, Гусева — Пошлепкину, Сосновскiй — Абдулина. Прочiя роли, въ томъ числе Добчинскаго и Бобчинскаго, розданы были второстепеннымъ артистамъ, именъ коихъ не помню.

„Тутъ всемъ досталось, а более всего мне“. Несмотря на то, запрещенiя комедiи не последовало, и она игралась безпрестанно. Въ следующiя представленiя Максимовъ чередовался съ Дюромъ въ роли Хлестакова, и былъ чуть ли не лучше его. Сцена вранья после обеда передавалась имъ великолепно“.

Держиморды, Люлюкова и Мишки — самимъ Гоголемъ были выбраны воспитанники: Крамолей, Петровъ, Марковецкiй, Ахалинъ и Горшенковъ, изъ коихъ Марковецкiй имелъ впоследствiи некоторую известность. „Все отличившiеся“ — разсказываетъ Леонидовъ — „получили отъ двора подарки; иные отъ дирекцiи прибавку къ жалованью, а игравшiй Бобчинскаго и пользовавшiйся за эту роль особою высокою милостью получилъ совершенно неожиданный сюрпризъ.

Въ антракте одного изъ балетовъ государь пожаловалъ на сцену и, заметивъ Петрова, вышедшаго пофигурировать впередъ, сказалъ:

— А! Бобчинскiй! Такъ, такъ и сказать, что въ такомъ-то городе живетъ Петръ Ивановичъ Бобчинскiй?

— Точно такъ, ваше величество... ответилъ тотъ бойко.

— Ну, хорошо, будемъ знать — заключилъ государь, обратившись къ другимъ присутствующимъ на сцене“.

А. В. Никитенко записалъ въ своемъ дневнике следующее:

„Комедiя Гоголя „Ревизоръ“ наделала много шуму. Ее безпрестанно даютъ — почти черезъ день. Государь былъ на первомъ представленiи, хлопалъ и много смеялся. Я попалъ на третье представленiе. Была государыня съ наследникомъ и великими княжнами. Ихъ эта комедiя тоже много тешила. Государь даже велелъ министрамъ ехать смотреть „Ревизора“. Впереди меня, въ креслахъ, сидели графъ Чернышевъ и графъ Канкринъ. Первый выражалъ свое полное удовольствiе; второй только сказалъ:

— Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу.

Впрочемъ, Гоголь действительно сделалъ важное дело. Впечатленiе, производимое его комедiей, много прибавляетъ къ темъ впечатленiямъ, которыя накопляются въ умахъ отъ существующаго у насъ порядка вещей“.

„Ревизора“ дозволили играть на сцене. По его мненiю, это была „безобразная карикатура на администрацiю всей Россiи, которая охраняетъ общественный порядокъ, трудится для пользы отечества, и вдругъ какой-то коллежскiй регистраторишка дерзаетъ осмеивать не только низшiй классъ чиновниковъ, но даже самихъ губернаторовъ“.

О первомъ представленiи „Ревизора“ сообщаетъ также въ своихъ воспоминанiяхъ Головачева-Панаева:

„Я помню“, — говоритъ она, — „что когда ставили „Ревизора“ на сцену, все участвующiе артисты какъ-то потерялись; они чувствовали, что типы, выведенные Гоголемъ въ пiесе, новы для нихъ, и что эту пiесу нельзя такъ играть, какъ они привыкли разыгрывать на сцене свои роли въ переделанныхъ на русскiе нравы французскихъ водевиляхъ“.

„Литературныхъ воспоминанiяхъ“:

„Ревизоръ“ Гоголя имелъ успехъ колоссальный, но въ первыя минуты этого успеха никто даже изъ самыхъ жаркихъ поклонниковъ Гоголя не понималъ вполне значенiя этого произведенiя и не предчувствовалъ, какой огромный переворотъ долженъ совершить авторъ этой комедiи. Кукольникъ после представленiя „Ревизора“ только иронически-ухмылялся и, не отрицая таланта въ Гоголе, замечалъ: „а все-таки это фарсъ, недостойный искусства“.

„Ревизора“ самымъ любопытнымъ и замечательнымъ воспоминанiемъ следуетъ признать, безъ сомненiя, прекрасный разсказъ П. В. Анненкова; но кроме того объ этомъ сохранились еще некоторыя иныя сведенiя, редко обращающiя на себя вниманiе и почти совсемъ забытыя. Ихъ мы позволимъ себе также напомнить. Такъ прежде всего въ известномъ дневнике Храповицкаго, напечатанномъ въ „Русской Старине“, мы читаемъ следующее сухое и краткое, но вполне достоверное известiе о занимающемъ насъ знаменательномъ спектакле:

„Въ первый разъ „Ревизоръ“. Оригинальная комедiя въ 5-ти действiяхъ сочиненiя Н. Гоголя. Государь императоръ съ наследникомъ внезапно изволилъ присутствовать и былъ чрезвычайно доволенъ, хохоталъ отъ всей души. Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворянъ, чиновниковъ и купечество. Актеры все, въ особенности Сосницкiй, играли превосходно. Вызваны Сосницкiй и Дюръ“.

„С. -Петербургскихъ Ведомостей“, на первомъ представленiи Гоголь сиделъ въ ложе съ графомъ Вiельгорскимъ, княземъ Вяземскимъ и Жуковскимъ.

Изъ воспоминанiй другого лица, разсказывающаго также, повидимому, со словъ очевидцевъ перваго представленiя, мы узнаемъ еще следующiя, не лишенныя интереса подробности:

Въ партере, между прочимъ, сиделъ И. А. Крыловъ, никогда будто бы не бывавшiй въ театре (последнее сообщенiе нельзя считать достовернымъ въ виду данныхъ, сообщенныхъ въ дневнике П. А. Каратыгина и въ некоторыхъ другихъ источникахъ. На вызовы автора по окончанiи пьесы Гоголь не вышелъ: его не оказалось въ театре. Волнуемый новыми для него ощущенiями, онъ въ тотъ же вечеръ заезжалъ къ своимъ знакомымъ; въ томъ числе былъ и у Плетнева, но не засталъ его дома. Кроме того тотъ же разсказчикъ сообщаетъ, что на первомъ представленiи „Ревизора“ (вероятнее — на генеральной репетицiи) Гоголь лично распорядился вынести роскошную мебель, которую поставили было въ комнату городничаго, и заменилъ ее скромной и простой, прибавивъ клетку съ канарейками и бутыль на окне. Осипъ былъ наряженъ въ ливрею съ галунами. Гоголь снялъ замасленый кафтанъ съ ламповщика и наделъ его на актера, игравшаго Осипа.

„Referent errinnert sich sehr wohl der Tage der ersten Vorstellung. Die Censur hat das Stück verboten, der Kaiser aber erlaubt, nachdem er sich dasselbe zu seiner grossen Befriedigung hat vorlesen lassen. Der Kaiser beehrte auch mehr als eine Vorstellung des dramatischen Stücks mit seiner Gegenwart, mit seinem Beifall. Bis an dem Kaiser war Gogol gekommen durch den literärisch und künstlerisch gebildeten hohen Hofzirkel, der in erster Reihe aus Schukowsky, Fürst Peter Wiasemsky und den Grafen Michael Wielhorsky bestand. Diese hatten den Kaiser aufmerksam gemacht und der Kaiser erklärte das Stück für ein nützliches und belehrendes und hob das Veto der Censur auf, das keineswegs unbegründet war. Es ist dies wohl zu bemerken und als hervorragend für eine Zeit zu verzeichnen, in der die Tagespresse noch keinerlei Initiative hatte. Referent assistirte der ersten, mit Ungeduld in der vornehmen Welt, die damals allein massgeltend war, erwarteten Vorstellung des „Rewidenten“ im Alexandra-Theater in der Loge, welche den Fürsten Wiasemsky und den Grafen Wielhorsky reservirt war, denen Gogol in seiner Gegenwart ein Billet mit dringendster Bitte um Theilnahme gebracht hatte“.

Раздел сайта: