Назаревский А. А.: Из архива Головни

ИЗ АРХИВА ГОЛОВНИ

1

„Архивом Головни“ мы называем остатки семейного, „предковского“ архива Гоголей-Яновских, который был довольно обширен, собирался и сберегался прадедом, дедом и родителями Н. В. Гоголя, затем в течение ряда лет сохранялся в семье его младшей сестры Ольги Васильевны, в замужестве — Головни.

Конечно, в той или иной мере материалы семейного архива Гоголей уже были известны его первым биографам — Кулишу и Шенроку, но, кажется, впервые прямые или косвенные сведения об этом архиве появились в гоголевской литературе в 1901—1902 гг. в связи с 50-летием со дня смерти писателя, когда готовились новые издания, разыскивались новые, еще неиспользованные материалы о Гоголе и даже предпринимались специальные поездки на его родину.

Так, в своем четырехтомном издании писем Гоголя, вышедшем в конце 1901 г., Шенрок не только использовал устные сообщения О. В. Головни, но и напечатал 91 письмо Гоголя к матери, полученные от сына Ольги Васильевны — В. Я. Головни.¹ Материалы, хранившиеся в семействе Головней, использовал в нескольких статьях 1902 г. П. Е. Щеголев.²

Еще более широко воспользовался материалами архива Головни В. Чаговец, летом 1901 г. побывавший в Васильевке у О. В. Головни и тогда же напечатавший о своей поездке статью „На родине Гоголя“.³ Часть этих материалов он использовал и опубликовал еще в 1902 г. в специальной статье „Семейная хроника Гоголей (по бумагам семейного архива)“,⁴ а часть — в 1909 г., в книжке „Из семейной хроники Гоголей“, где опубликовал мемуары самой О. В. Гоголь-Головни.⁵

О семейном Гоголевском архиве у О. В. Головни упоминает в своих юбилейных статьях и В. Гиляровский.⁶

В дальнейшем некоторые материалы семейного архива Гоголей-Яновских перешли к В. А. Чаговцу,⁷ а „значительная часть... была передана О. В. Головней и ее сыном в дар „Обществу Нестора Летописца“, как значится в отчетном сообщении о чествовании Историческим обществом Нестора Летописца памяти Гоголя,⁸ это — главным образом документы XVIII — начала XIX в., относящиеся к фамилиям Танских, Лизогубов и Гоголей-Яновских.⁹ В настоящее время эти материалы, вместе с библиотекой и рукописями Общества Нестора, находятся в ведении Архива давних актов в Киеве; большая часть их внесена в инвентарь,¹⁰ а 32 номера — среди них 22 письма Марьи Васильевны Гоголь к матери — до сих пор не инвентаризованы.

Несколько документов (15—20?) уже сравнительно недавно было приобретено для Харьковского музея Слободской Украины.¹¹ Основная же масса обширного Гоголевского архива хранилась долгое время сперва у О. В. Головни, а после ее смерти (1907) у ее сына Василия Яковлевича, от которого она и приобретена для Всенародной библиотеки Украины при ВУАН, ныне Государственной библиотеки ВУАН, в общем количестве приблизительно 2600 номеров.¹² По крайней мере, в инвентарях Отдела рукописей Государственной библиотеки ВУАН за 1925—1926 гг. мы находим материалы, поступившие из архива Головни, в I подотделе (рукописные книги) — под №№ 926 и 927, во II (биографические и палеографические материалы) — под №№ 4433—5836, и в III (письма) — под №№ 8148—9210 и 9360—9387.¹³

Надо сказать, что в теперешнем своем виде (беря все его составные части) архив Головни имеет уже существенные пробелы против прежнего: в нем отсутствуют не только 91 письмо Гоголя к матери, переданные Шенроку В. Я. Головней,¹⁴ не только находившееся в распоряжении В. Чаговца „значительное количество писем Н. В. Гоголя к матери и сестре Ольге Васильевне“, в большинстве напечатанных у Шенрока,^{15 16} и т. д., но отсутствует и некоторое количество писем, повидимому, уже из поступивших в Государственную библиотеку ВУАН. Дело в том, что письма архива Головни, инвентаризованные в 1925—1926 гг. тогдашним заведующим отделом рукописей И. П. Житецким, обычно не имеют при себе соответствующих конвертов; лишь незначительная часть конвертов сохранилась отдельно и дает возможность установить, что ряда писем, когда-то в них находившихся, сейчас налицо уже нет; так, не хватает нескольких писем к Василию Афанасьевичу Гоголю, письма сестры Н. В. Гоголя, Марьи Васильевны, к нему в Нежин¹⁷ и др.

Словом, на сегодняшний день в так наз. „архиве Головни“¹⁸ нет ни одной строчки, написанной самим Гоголем или обращенной к нему непосредственно (за исключением только-что упомянутого начала утраченного письма), и даже сравнительно очень немного беглых упоминаний о нем в переписке других лиц.¹⁹ Это — семейный архив нескольких поколений предков писателя, кончая пережившей его матерью, в полном смысле слова „предковский архив“, как и назвал его в письме к отцу Гоголя один из их дальних родственников — Иван Танский.²⁰

Материалы архива охватывают столетний период времени, — с середины XVIII в. и до середины, даже с заходом во вторую половину, XIX века и представляют разнообразные официальные и частные документы по имущественным, земельным и сельскохозяйственным делам главным образом на Полтавщине, касающиеся по большей части семей Танских, Лизогубов и Гоголей-Яновских (прошения, рапорты, реестры, квитанции, ведомости, счета и т. п.); не менее широко представлена в архиве и частная переписка различных членов тех же семей в нескольких поколениях за тот же период (половина XVIII — половина XIX в.).

Таким образом, в архиве Головни мы находим обильный материал, рисующий быт, взгляды и интересы различных дворянско-помещичьих кругов левобережной Украины конца XVIII — первых десятилетий XIX в., а также ту социально-экономическую основу, те, — лишь на первый взгляд, „незыблемые“ — хозяйственные отношения, в зависимости от которых этот быт и связанные с ним взгляды слагались, застывали, вновь приходили в движение и начинали меняться.

На широком фоне этих общих отношений и интересов перед нами проходят и связанные с ними частные интересы семьи Гоголей, начиная с далеких предков, семьи, являвшейся одной из составных единиц того сложного общественного организма, какой представляло собою украинское левобережное дворянство XVIII—XIX вв.

2

В обширной гоголевской литературе среди немногих сравнительно страниц, посвященных отцу писателя, выделяются две работы, основанные на изучении семейных бумаг Гоголей-Яновских: старая, но далеко не устаревшая работа П. Е. Щеголева „Отец Гоголя“²¹и этюд С. Н. Дурылина, предпосланный издаваемым текстам в его книжке „Из семейной хроники Гоголя“.²² Однако, хотя оба автора исходили из переписки и деловых бумаг отца Гоголя, находившихся в семейном гоголевском архиве, который мы теперь называем архивом Головни, — сохранившиеся на сегодня разрозненные и поредевшие документы этого архива дают всё же возможность внести в названные работы известные дополнения и поправки.

Щеголев характеризует В. А. Гоголя как „хлопотуна по чужим делам, живого человека, поглощенного интересами повседневной жизни, не чуждого книг и литературы, любопытного или любознательного, интересующегося предметами, далекими от его жизненного обихода;²³ определяя Гоголя-отца как „человека средней руки“, он метко окрестил его „большим мастером на малые дела“.²⁴ Вслед за другими, Щеголев подчеркивает всегдашнюю готовность Василия Афанасьевича оказывать услуги, его, — как выразился один современник, — „испытанную... расположенность благотворить ближнему“,²⁵ но эта „готовность к услугам“ далеко не объясняется, как полагает Щеголев, „тем скромным положением, которые он занимал в среде помещиков или богатых, или именитых, он — человек незнатный и небогатый“.²⁶ Ведь, он „услужал“ многим — равным себе и ниже себя стоящим. Постоянные взаимные одолжения, просьбы и поручения, то важные, то мелочные, — одна из типичных черт той помещичьей среды и той эпохи, к которой принадлежал и в которой жил В. А. Гоголь, вообще одна из черт провинциального, захолустного быта, и в данном случае Василий Афанасьевич был лишь „одним из многих“. Родственная и деловая близость с Д. П. и А. А. Трощинскими, возлагая на него множество хлопот и обязанностей, давала ему в то же время некоторые права, „создавала известное положение“,²⁷ вследствие чего он нередко выступал в роли посредника между всесильным когда-то вельможей и многочисленными его просителями, среди которых бывали и богатые и знатные лица, и, таким образом, и чаще и заметнее других мог „услужить“. Недаром И. Р. Мартос, сам не раз пользовавшийся посредничеством В. А. Гоголя, тонко подчеркнул в одном из писем его „близкое соотношение к дому нашего общего благодетеля“ (Д. П. Трощинского; курсив мой. А. Н.).²⁸ — многочисленные обращения к Василию Афанасьевичу от лиц самого разнообразного экономического и социального положения с просьбами — содействовать перед Трощинским в получении его „милости и покровительства“,²⁹ сообщить, когда можно приехать побывать у „благодетеля“ и „милостивца“,³⁰ не отказать „в новом предстательстве у общего нашего благодетеля“³¹ и т. д. Нам кажется, нужно также подчеркнуть, что не одни Гоголи — отец, мать, сын — обращались к вельможе Трощинскому (или его племяннику) как к „благодетелю“, „милостивцу“: так поступали и многие другие, порою весьма богатые и знатные люди. К приведенным выше примерам можно добавить, что В. В. Капнист писал Мартосу: „провели мы первые четыре дня праздника у почтеннейшего общего благодетеля нашего Дмитрия Прокофьевича“;³² сам племянник вельможи, генерал А. А. Трощинский, сплошь и рядом называл его „нашим общим благодетелем“ — и т. д. Это была манера, тон „общий для всей округи“,³³ и семья Гоголей только разделяла его, причем от взрослых этот тон усваивали дети, и Марья Васильевна Гоголь, напр., писала домой в 1827 г.: „Прошу покорнейше уведомить, был ли у нас почтеннейший наш благодетель Дмитрий Прокофьевич и весело ли провел у нас время. Прошу за меня поцеловать его почтеннейшие ручки“.³⁴

Этот тон, опять-таки, — черта не случайная, это — одно из конкретных проявлений той „иерархической лестницы“, о которой мы всегда говорим, давая характеристику феодализма.

Легенда, в свое время созданная Кулишом и позднее поддержанная Шенроком,³⁵ о резиденции Трощинского как своего рода украинских „Афинах времен Гоголя-отца“, после работ Щеголева,³⁶ Чаговца,³⁷ Дурылина³⁸ — уже не нуждается в опровержении: нельзя не согласиться, что „в действительности не было ни кибинецких Афин, ни Трощинского — Перикла, ни В. Гоголя — Аристофана, а была огромная крепостная вотчина и великолепный дом с сотнями гостей, приживалок, музыкантов, шутов и холопов, в котором жил пресытившийся до скуки во всем вельможа... и этому вельможе приходился очень дальним свойственником Васильевский помещик В. А. Гоголь-Яновский, который и старался услужить своему благодетелю всем, чем требовалось“.³⁹ Не раз родители Гоголя остро чувствовали, так сказать, оборотную сторону своих отношений к „благодетелям“ Д. П. и А. А. Трощинским, о чем говорят хотя бы такие отрывки из писем Василия Афанасьевича: „Я весьма верю, что Д. Пр. доволен был бы нашим приездом“,⁴⁰ „досадую на себя, что... не возвратился в Кибинцы, если не для облегчения забот почтен. Ольги Д., то по крайней мере для составления им в скучное время компании Д. П. Сие меня тем более беспокоит, что я сей вины моей (здесь и далее курсив мой. А. Н.) не могу загладить по причине слабости моего здоровья и горьких обстоятельств, которых вы даже к прискорбию моему в резон не приемлете“;⁴¹ „в письме своем вы изъяснили свое неудовольствие, что мы отказываемся невозможностью приехать к Вам на святую неделю, чем больно оскорбили чувства беспредельной моей к вам преданности и почтения... я летел бы увидется с вами после так долгой разлуки, а притом и по долгу моему к почтен. благодетелю Д. Пр.“;⁴² „безмерно прискорбно для нас... что отъезд наш из Кибинец столько огорчил вас, но сие самое ваше огорчение обнадеживает нас и в прощении, ибо оно уверяет нас в милостивом вашем к нам благорасположении“⁴³ и т. д.

Не будучи натурой боевой, способной к протесту или „бунту“ против сильных мира сего, Василий Афанасьевич мирился со своим положением помощника в хозяйственных делах, мастера на все руки, которому приходилось разъезжать даже не „для своих удовольствий“, а чтобы „доставлять забавное времяпрепровождение“⁴⁴ „общему благодетелю“.

С последней обязанностью — „доставлять забавное времяпрепровождение“ его высокопревосходительству, почтеннейшему благодетелю, в значительной мере связана и литературно-сценическая деятельность Гоголя-отца как одного из организаторов театрального дела в Кибинцах, деятельность, о которой, вообще говоря, до сих пор известно мало. К нему обычно обращались по делам домашнего театра кибинецкого магната, и, напр., А. А. Трощинский в одном из писем просил его „не позабыть о нужных распоряжениях для приема и доставки сюда (в Кибинцы. А. Н.) театральных декораций, кои должно будет нынешнего месяца перевезть сюда, дабы при моей еще тут бытности можно было распорядиться о починке или переделке оных, в чем следовать будет“.⁴⁵

Как известно, на кибинецкой сцене играл не только сам Вас. Аф. Гоголь, но и жена его Марья Ивановна, удостаиваясь не раз похвал своего высокого родственника и его племянника.⁴⁶ А. А. Трощинский однажды писал В. А. и М. И. Гоголь в таких характерных выражениях: „Весьма также вас похваляю за доставленное вами благодетелю нашему семейное удовольствие в принятии на себя обязанностей по театральным представлениям, кои в согласном семейственном быту, наипаче для стариков, в большом свете живших, доставляют забавное времяпрепровождение“.⁴⁷ Напомним снова, что в роли „развлекателей“ общего благодетеля Д. П. Трощинского выступали на его домашней сцене и люди более высокого социального и имущественного положения, нежели Гоголи, как, например, А. Г. Родзянко или В. В. Капнист, сочинявший для Трощинского комедии и даже сам представлявший перед ним — вместе со своей дочерью — „Филемона и Бавкиду“.⁴⁸

До сих пор с именем Василия Афанасьевича Гоголя, как писателя, связаны были только две пьесы на украинском языке, хотя М. И. Гоголь в своих воспоминаниях и говорила: „Муж мой писал много стихов и комедий в стихах на русском и малороссийском языках, но сын мой всё выпросил у меня... и у меня не осталось ничего на бумаге...“⁴⁹ Сохранившиеся в архиве Головни данные, действительно, подтверждают слова М. И. Гоголь о ее муже как авторе русских комедий. Нам встретился остаток сшитой нитками записной тетрадки Василия Афанасьевича, всего на 5 лл. 8° белой пожелтевшей бумаги со знаком „1823“, содержащий черновики писем Василия Афанасьевича и некоторые его хозяйственные записи. На лицевой стороне 1-го листа и помещен небольшой отрывок пьесы, бесспорно, принадлежащий самому В. А. Гоголю. Весьма слабая стихотворная техника указывает на любительский характер этого опыта, а целый ряд поправок, зачеркнутых и переставленных слов и выражений не оставляет никаких сомнений, что перед нами авторский черновой текст. Была ли пьеса закончена, или осталась в отрывках и была заброшена, — другой вопрос, для решения которого у нас нет данных.

В виду краткости отрывка приводим его целиком — в современной транскрипции, — сохраняя все авторские поправки.⁵⁰

На этом текст пьесы обрывается, и на обороте листа следует уже черновик письма и какие-то выкладки на полях. Странно, что В. А. Чаговец, видавший этот текст, не обратил на него должного внимания и сохранившийся отрывок монолога Мотова счел самостоятельным стихотворением автобиографического характера. В своей статье он говорит: „Часто падал духом Вас. Аф., придумывая выход из затруднительного положения; то вдруг брался за составление слезного прошения к Трощинскому, но скоро обрывал его на полуслове и изливал свое горе в стихах“ (следует монолог Мотова. А. Н.).⁵²

Любовь к саду здесь, возможно, черта биографическая, но в целом образ Мотова, конечно, далек и чужд В. А. Гоголю, неутомимому, вечному труженику и хлопотуну по своим и чужим делам, берегшему с трудом достававшуюся копейку и прекрасно понимавшему, что „сидя сгорнувши руки или разъезжая для своих удовольствий, весьма легко лишиться нажитого кровью и потом предками имения и оставить детей без воспитания и без состояния“.⁵³ Характеристика Мотова, правда, лишь намечающаяся в отрывке его монолога и коротких репликах слуги, с одной стороны, заставляет нас вспомнить о тех реальных Мотовых, которые были нередки во второй половине XVIII — начале XIX века в пору развития денежного хозяйства и связанного с ним кризиса феодально-помещичьих усадебных хозяйств, а, с другой стороны, ведет нас к аналогичным персонажам русской комедии того же периода; о давности типа „мота“ в русской литературе говорит хотя бы пьеса Лукина „Мот, любовью исправленный“ (1765). Впрочем о литературных связях и отношениях к русской комедии сохранившегося отрывка судить не беремся в виду его незначительных размеров. При всей случайности и отрывочности литературно-сценических выступлений Василия Афанасьевича, а отчасти и Марьи Ивановны, за ними всё же, очевидно, надолго установилась определенная „слава“ в этом отношении, поддержанная впоследствии автором „Ревизора“. Во всяком случае, уже после смерти В. А. Гоголя и его знаменитого сына, С. В. Скалон (урожденная Капнист) пишет в декабре 1852 г. Марье Ивановне из Полтавы: „После праздника у нас будет благородный театр, и Саша моя будет участвовать. Приезжайте, друг мой, посмотреть на нее. Да нет ли у вас каких-нибудь ? Пожалуйста, пришлите. Здесь ничего нельзя достать“.⁵⁴ Очевидно, по мнению Скалон, в Васильевке, в доме Гоголей, легче было достать „хорошенькую комедию“ или „малороссийскую пьесу“, чем во всей Полтаве.

Сам Василий Афанасьевич вообще считался знатоком и судьей в литературных, музыкальных и тому подобных делах. Студент харьковского университета Иларион Трощинский⁵⁵ прислал, напр., В. А. Гоголю „книжонку“ — „сочинения наших господ студентов, между которыми и моя пьеса помещена.

Я надеюсь, Василий Афанасьевич, — писал он, — получить от вас строгую на нее критику“.⁵⁶ Критику эту он получил и признал ее вполне заслуженной. „Письмо сие, — пишет он снова В. А. Гоголю, — с таким восхищением читал, что не в силах изъяснить, тем более, что нашел в нем самую тонкую критику на мое сочинение, которую вы, по словам вашим, не могли и не хотели писать. Но приведенными вами аллегорическими лицами, то-есть цыганом и попадьею, дали мне почувствовать, что вы его прочли не с тем намерением, чтобы только прочесть, но с тем, чтобы порядочно обкритиковать... Я постараюсь как можно более сочинять, дабы я мог получать такие приятные, хотя и критические письма“.⁵⁷ Кто-то из знакомых⁵⁸ „посылал песенку“ Василию Афанасьевичу, „как охотнику петь... имеющему часто приятнейший случай аккомпанировать в песнях дамам“, предлагая, кроме того, „если угодно будет, выдумать сей песни голос...“

Упомянем тут же, что в бумагах архива Головни рядом с несколькими черновыми письмами, писанными от имени Марьи Ивановны Гоголь рукою Василия Афанасьевича,⁵⁹ находится писанный тою же рукою список украинских слов на букву „к“ (в количестве свыше 40) с соответственными объяснениями, по всей вероятности самим же Василием Афанасьевичем и составленный. Возникает вопрос, в каких отношениях находится этот „словарь“ к „Лексикону малороссийскому“, для которого Н. В. Гоголь начал собирать материалы еще в Нежине, в 1826—1827 гг.?⁶⁰ Может быть, отцовские записи и натолкнули Н. В. Гоголя на составление своего „Лексикона“, а может быть мать, в ответ на возможные его просьбы из Нежина, сообщала ему собранные Василием Афанасьевичем материалы. Вот этот „словарь“, который в оригинале написан в один столбец — слово под словом; некоторые слова остались без объяснения; воспроизводим тут и некоторые зачеркнутые слова в объяснениях как показатель стремлений собирателя дать объяснение наиболее точное, близкое:

клишавый — косолапый; кушка —; канупер —; креминь — кремень; крякаю — ворон кряче; курикаю — пивень кукурика; кукуриковатый — кирпатый; коваль — кузнец; кучерявый — кудрявый; кучери — кудри; кизяк, кизяки — засохший навоз; крутый — [гори] утесистый; крута каша — густая кашица, говорится крутый человек — значит [упрямый] несговорчивый; кульша —; комашня — муравьи; киндя —; крюк — птица, большой черный ворон; копистка —; кучма — [род па] шапка вся с овчины сделанная; кроква — стропила; каганец — плошка; казан — котёл; казачок —; колиска — колыбель и качели; купервас — купорос; кривый — хромой; калитка — кошелек; кляча — [дрянная] худая кобыла; кузня — кузница; кныш — пирог [с одного теста без всего] пшеничный хлеб вроде пирогов; корчомаха — дерево кривое ветвистое и никуда годное; кат, катюга — палач; китица — кисть; крам — красный товар, був в краму — был в красных рядах; квач —; кваша — соложоное тесто; квилю — вою; кишеня — карман; криничина — родник; квитка — цветок; квичаюсь — цветами украшаюсь; куница — на очерете; короста — чесотка (II. 5258 — дополн.).

С. Дурылин не раз называет В. А. Гоголя „человеком карамзинской эпохи“, подчеркивая чувствительность, своеобразный стиль, и говоря, что „каждое его письмо к невесте, каждая отметка в записной книжке — это не что иное, как старосветская... парафраза того, что писалось в столицах в романах и повестях карамзинской эпохи“.⁶¹ В общем — это так, но нам хотелось бы подчеркнуть, что Василий Афанасьевич вовсе не был . Во всяком случае, в письмах его корреспондентов⁶² мы нередко встречаем тот же приподнятый, чувствительный слог и те же обороты, обычные для среднего и мелкого провинциального дворянства начала XIX в., копировавшего столичных гостей и отживающих литературных героев. В. А. Гоголь был в известном смысле личностью типической. Напрасно только биографы злоупотребляют его „старосветскостью“, да хотят сделать из него Афанасия Ивановича Товстогуба: он жил в такое время, в таких экономических условиях переходной эпохи, что его „желания нередко перелетали“, (должны были перелетать) „за частокол его усадьбы“.

По установившейся традиции биографы Гоголя, — даже и те, которые, как Шенрок, Чаговец, Щеголев, пользовались материалами семейного гоголевского архива, — считают В. А. Гоголя плохим, неумелым хозяином, аттестуют его как „нехозяйственного помещика“,⁶³ который „не имел никакого призвания к хозяйству... не приобрел в этой области... опытности и познаний“...⁶⁴ и т. п.

С. Дурылин один из первых стал на правильную точку зрения, признав отца Гоголя „недурным“, а в другом месте даже „хорошим хозяином“,⁶⁵ хотя и для него „идиллический человек, старосветский карамзинец, В. А. Гоголь неожиданно (курсив мой. А. Н.) оказывается деловым человеком, которого ценит, именно за деловитость, видавший всякие виды богач Трощинский“.⁶⁶ Эта кажущаяся „неожиданность“ легко исчезнет, и деловитость В. А. Гоголя станет вполне естественной и понятной, если брать его во всей сложности живой человеческой натуры, особенно если принять во внимание, в какую именно эпоху „старосветской жизни“ он жил и действовал. Ведь, „старосветский человек“ самого конца XVIII и первых десятилетий XIX в. был уже далеко не тот, что в первой половине и середине XVIII ст. Неуклонно развивавшееся денежное хозяйство и новые капиталистические отношения, складывавшиеся еще на почве феодально-крепостного строя, требовали от тогдашних хозяев-помещиков перевода хозяйства на новые рельсы и денег, — которых было так мало у помещиков в эту пору, в условиях натурального хозяйства, — денег прежде всего.

Имеющиеся в архиве Головни материалы позволяют со всею решительностью утверждать, что отец Гоголя был не только „недурным“, но действительно хорошим хозяином, предусмотрительным и энергичным, необычайно трудоспособным и разносторонним, к которому не раз обращались за советом соседи.

В вечной заботе о добывании денег В. А. Гоголь не шел исключительно „по линии наименьшего сопротивления“, обращаясь к казенным займам или частным ссудам под залог земли и крестьян, хотя и на этот путь ему приходилось иногда становиться. Он всячески старался поднять, интенсифицировать свое хозяйство, вводя новые статьи дохода, различные усовершенствования, приспособляясь к требованиям рынка и стараясь обеспечить сбыт продуктов своего хозяйства. Сохранившиеся за 20-летний период (1804—1823 гг.) документы красноречиво говорят, что отец Гоголя систематически, из года в год производил различные земельные операции, чаще всего прикупая смежные со своими полями и лесами участки у соседей (от нескольких десятков кв. саженей до 200 десятин слишком), с очевидной целью округлить свои владения, создать из них „цельный кусок“, наиболее выгодный для хозяйственной эксплоатации;⁶⁷ наряду с этим, вероятно, с той же целью он меняется с соседями участками земли и леса.⁶⁸ Встречаются сведения и о покупке леса на сруб, должно быть, для нужд винокурни.⁶⁹ Сохранилось также известие о покупке В. А. Гоголем крепостных — целой семьи „великорусской породы“ крестьян — вместе с землею у другого помещика.⁷⁰

После пожара в 1817 г. Василий Афанасьевич принимает меры к восстановлению сгоревшего винокуренного завода,⁷¹ а в дальнейшем предполагает его усовершенствовать, поставить на уровень тогдашней новейшей техники, переведя на работу паровиком. Среди бумаг Василия Афанасьевича сохранился поданный ему в 1824 или начале 1825 г. кем-то из винокуренных мастеров проект устройства паровой винокурни „на 20 и 24 пуда суточного затора в один наклад“ — с подробным указанием размеров паровика („по времени можно доставить вам и рисунок оному“), кубов, труб („чем больше будет труба, тем лучше: дров меньше“).⁷² Смерть помешала В. А. Гоголю осуществить намеченное техническое переоборудование винокур и, и реализовать его планы пришлось уже Марье Ивановне Гоголь, но об этом дальше.

В системе своего хозяйства Василий Афанасьевич, очевидно, немалое внимание уделял вопросам скотоводства: он заботился об улучшении породы рогатого скота;⁷³ разводил серых овец, имел черных овец простых и белых валахов, перегоняя их иногда из Васильевки небольшими партиями;⁷⁴ в Кагарлыцкой экономии Трощинского, где был „устроен один из первых в Малороссии винокуренных заводов, действующих паровиком“,⁷⁵ он держал свиней, очевидно для выкорма их на барде,⁷⁶ — и т. д.

Не говорим уже об установлении в Васильевке четырех ежегодных ярмарок с чрезвычайно удачным выбором сроков для них или о тщательной, до мелочей продуманной подготовке к этим ярмаркам, целом „стратегическом плане“, который Василий Афанасьевич старался осуществить лично или через жену: об этом достаточно красноречивый материал подобран у Дурылина.⁷⁷

Записные книжки и тетради Василия Афанасьевича, его обширная переписка полны всяких хозяйственных вопросов и планов; к нему обращаются за указаниями, помощью,⁷⁸ с ним советуются по поводу различных „хозяйственных спекуляций“, как выразился один из его корреспондентов.⁷⁹

В своем хозяйстве он — руководящий центр, из которого исходят все распоряжения, где составляются все планы, куда поступают все донесения и сводки подотчетных лиц. Доверенное лицо, свой крепостной грамотей и помощник в хозяйстве Антон Шлапак⁸⁰ посылает Василию Афанасьевичу в Кибинцы черновые ведомости „о посеве“, нажоне и вымолоте экономического и крестьянского хлеба и сообщает, как подвигается посев озимых; „на остающихся же над Голтвою рольях что... прикажете сеять?“ „На починку загонов и проч. нужно заготовить хворосту, коего где прикажете нарубить?“ Он сообщает о „выжоге“ кирпича, о том, что „на зябь орют двумя плугами“, а слесари „занимаются назначенной им около хат работою“, о том, что „по приказанию вашего высокоблагородия выбрато и отогнато в Ярески“ столько-то таких-то овец; что „люди... отпущены на свою работу“. „Еще барыня приказала доложить, что тёрн сорван, коего есть довольно, то что прикажете с ним делать?“⁸¹

Как видим, в поле зрения Василия Афанасьевича находились все стороны — и крупные, и мелкие — его хозяйства, вплоть до способа использования собранного тёрна. Если же мы учтем, что, кроме личного своего хозяйства, В. А. Гоголь много энергии и времени уделял еще огромному — в нескольких экономиях — хозяйству магната Трощинского, где тоже все договоры, счета и донесения проходили через его руки, где он не только составлял отчеты об истекшем хозяйственном годе, но и должен был подавать проекты и соображения об улучшении хозяйства;⁸² если учтем, что В. А. Гоголю приходилось не раз нести различные обязанности по линии дворянской, вплоть до исполнения должности уездного предводителя дворянства („поветового маршала“),⁸³ то можно только удивляться, как у этого болезненного, „деликатного“ и многосемейного человека хватало времени, энергии и сил на всё то, что он делал. Полагаем, что после всего здесь сказанного о В. А. Гоголе, как хозяине, традиционную версию о его нехозяйственности, уже поколебленную Дурылиным, можно окончательно отбросить.

В самом конце XVIII в. один из ближайших соседей Гоголей, миргородский дворянин Иван Черныш, писал, что „для помещиков есть единственно главнейшая в доходе хозяйственная выгода в денежном перевороте: хлебопашество, винокурение и лродажа вина выкуриваемого, который переворот доставляет помещикам на необходимые нужды денежный доход, а хлебопашцам продажею хлеба и выручкою денег за труды также приносит выгодную пользу“.⁸⁴ „Помещики видят теперь сами, что с одним хлебом и винокурением нельзя значительно возвысить свои доходы. Начинают понимать, что пора приниматься за мануфактуры и фабрики...“⁸⁵

Эти две цитаты как нельзя лучше показывают исторический ход вещей и заставляют помнить, что и крепостное хозяйство Гоголей первых 30—40 лет XIX в. не стояло неподвижно на одном месте, а переживало известную эволюцию вместе с общим ходом экономического развития левобережной Украины за этот период. К сожалению, те данные о хозяйстве Гоголей, которые сохранились в архиве Головни на сегодня, настолько случайны, разрознены и неполны, что не дают абсолютно никакой возможности не только воссоздать картину роста этого хозяйства в основных его частях, но и показать его статику, дать полную его картину хотя бы за один год. По этим данным мы можем только догадываться об индивидуальных особенностях Васильевского крепостного хозяйства, только нащупывать те пути, какими оно шло, в условиях разложения феодально-крепостнической системы и зарождения капитализма, в различные экономические моменты: благоприятной экономической конъюнктуры первых двух десятилетий XIX в., аграрного кризиса 20—30-х гг. и нового подъема хлебных цен, оживления рынка и роста промышленности с половины 40-х гг. прошлого века.

В дальнейшем остановимся на рассмотрении таких вопросов:

1) чем владели Гоголи, сколько имели земли и крестьян;

2) каковы были в Васильевке хозяйственные взаимоотношения между помещиком и его крестьянами, какие существовали формы эксплоатации крепостных и

3) из каких отраслей слагалось крепостное хозяйство Гоголей и какие данные у нас есть по каждой отрасли отдельно.

1. В свое время племянник Гоголя, Н. В. Быков, опубликовал „самые точные“, по находившимся у него планам, сведения о том, что у семьи Гоголей было 1091 десятин земли.⁸⁶ Наши сведения почти совпадают с этой цифрой. По объявлению Полтавской казенной палаты от 23 июля 1863 г. М. И. Гоголь по селу Васильевке должна была платить установленные взносы „с удобных земель, состоящих при населенных имениях, с 884 дес.“⁸⁷ В хуторе Ярески по плану, находившемуся у В. Чаговца, была 93 десятины.⁸⁸ Оставляя для урочища Стенка цифру Быкова — 51 дес., получим в целом 1028 дес. Некоторая накидка на неудобные земли приблизит нас к указанным у Быкова 1091 дес. (позволяя во всяком случае говорить, что во владении Гоголей было свыше 1000, возможно, до 1100 дес. земли). Количество крепостных точно так же устанавливается имеющимися в архиве Головни специальными данными, из которых видно, что от М. И. Гоголь 26 апреля 1835 г. ревизской комиссией Миргородского уезда приняты были ревизские сказки (в связи с производившейся 8-й ревизией? А. Н.„о людях селения Васильевки: дворовых мужеска пола 5 и женска 2, и крестьян мужеска пола 193 и женска 184, всего обоего пола о 384-х душах“.⁸⁹ Эта цифра подтверждается и рядом других данных: в 1838 г. М. И. Гоголь уплатила в Миргородское казначейство следумые „за крестьян ее с. Васильевки 198 душ“ пеню, недоимки и др., т. е. уплатила за те 198 мужских душ, которые фигурируют и в квитанции Миргородской ревизской комиссии (5 + 193);⁹⁰ в начале 40-х гг. по Васильевке 136 крестьян платят подушные, а 62 — не платят, т. е. тут снова встречаем те же 198 мужских душ;⁹¹ в начале же 50-х гг., когда население Васильевки несколько увеличилось, — что и было, конечно, отмечено 9-й ревизией (1851 г.), М. И. Гоголь обязуется платить по Васильевке положенные сборы уже с 205 душ (мужских).⁹² Следовательно, общее количество крепостных, находившихся во владении Васильевских помещиков, в середине 30-х гг. уже во всяком случае превышало 400 человек: 384 души по Васильевке да 19 только мужских душ, записанных за В. А. Гоголем по Ярескам, уже дают свыше 400.⁹³ Таким образом, уже исходя из данных о количестве земли и крепостных крестьян, никак нельзя считать семью Гоголей мелкопоместной: это были во всяком случае средние помещики и притом не из последних. Впрочем вопрос должен решаться не одним количеством земли и крестьян, а и размерами и характером того хозяйства, которое велось руками этих крепостных крестьян на этой земле.

2. Постараемся сгруппировать те данные, которые характеризуют крепостное хозяйство помещиков Гоголей.

Подчеркнув, что „екатерининская Россия не была уже страной натурального хозяйства“, М. Н. Покровский затем разъясняет: „Новое крепостное хозяйство уже нельзя было вести без капитала и не приспособляясь к условиям рынка“.⁹⁴ Эту характеристику необходимо иметь в виду и при рассмотрении крепостного хозяйства Гоголей в первые десятилетия прошлого века.

Основою их хозяйства была, конечно, эксплоатация земли руками несвободных непосредственных производителей и связанные с нею отрасли тогдашней промышленности, главным образом винокурение и скотоводство.

О системе севооборота в Васильевке мы ничего не знаем. Сеяли озимую и яровую рожь и пшеницу (простую и арнаутку), затем — ячмень, гречиху, просо, овес и горох,⁹⁵ — лен и табак.⁹⁶

Количество ежегодного посева на помещичьей земле и крестьянских наделах трудно установить. По специально составленной для В. А. Гоголя ведомости в 1821 г. „господского“ „экономического“ хлеба было засеяно всего 70 четвертей и 3 четверика,⁹⁷ крестьянского — 117 четвертей 1 четверик,⁹⁸ а всего 187,5 четвертей. Возможно, что эти данные не охватывают всего годичного посева, особенно в части, касающейся „господского“ хлеба, ибо в других случаях он значительно выше. „Ведомость о посеве и урожае озимого и ярового хлеба в селе Васильевке“ за 1833 г. дает общую цифру посеянного озимого хлеба 180 четвертей. Данные этих двух лет, повидимому, и являются наиболее близкими к действительности.⁹⁹

Для 1821 г. у нас есть сведения об урожайности на помещичьих и крестьянских полях, из которых мы можем вывести средние цифры и сравнить их с аналогичными данными по диканьскому имению Кочубеев, ближайших соседей Васильевки.¹⁰⁰

Таблица показывает, что, во-первых, общая урожайность и умолотность копы и в диканьском имении и в имении Гоголей была невелика, а во-вторых, что существенной разницы в отношении урожайности и умолотности между крупным хозяйством Кочубеев и значительно меньшим хозяйством Гоголей — не было.

Зато в самом хозяйстве Васильевки нельзя не отметить той разницы, которая вскрывается при сопоставлении данных об урожае с помещичьих и крестьянских полей. По тем же материалам 1821 г. имеем: ¹⁰¹

Более низкая урожайность и умолотность крестьянского хлеба¹⁰² объясняются, конечно, тем, что у помещика и самая земля, и средства ее обработки, и семена были лучше, а главное — что крепостной крестьянин и сеял и убирал свой хлеб только тогда, когда уже отбыл барщину, когда кончены были работы на помещичьих полях, пропуская для себя наиболее благоприятные сроки. Все это, вместе взятое, снижало и количество и качество урожая на крепостных крестьянских полях.

Основными культурами в Васильевке, как и в соседних имениях, были — рожь, пшеница, ячмень, из которых рожь в большом количестве шла на винокурение, а ячмень — на корм скоту. Овса, повидимому, сеяли мало, и его приходилось докупать.¹⁰³

Никаких данных о движении перечисленных культур из года в год по линии помещичьего или крестьянского хозяйства не сохранилось.

Перемалывался хлеб в Васильевке на своих же ветряных мельницах.¹⁰⁴ Если верить черновому „Описанию Васильевки“ (II. 5195), хлеб, сбывавшийся на месте, приносил две тысячи рублей дохода (в рукописи две переправлено карандашом на три. А. Н.).

Мы в точности не знаем сейчас системы феодальной эксплоатации труда у Гоголей, и вообще о характере производственных отношений в крепостном хозяйстве Васильевки приходится судить лишь по случайным данным-намекам. В 1821 г. в очередном донесении от 15 сентября крестьянин Антон Шлапак сообщал Василию Афанасьевичу: „Люди на сии три дня отпущены на свою работу.¹⁰⁵ С другой стороны, в записной тетради В. А. Гоголя 1823 г. находим такой календарь — распределение крестьянских работ по дням недели (почему-то без понедельника):

— тяглым сеять пшеницу
— пешие дома
Среда — тяглым сеять пшеницу и горох
— пешим молотить
четверг — тяглым сеять просо
— пешим молотить
Пятница — тяглые дома
— пешим молотить
Суббота — все дома, только девки и
парубки выметать в саду¹⁰⁶

мы не знаем точнее характера этой трехдневной барщины в Васильевке, — была ли она поденной — от зари до зари — или так наз. „урочной“ (система „уроков“), на которую в 20-х гг. перешло диканьское хозяйство и которая свидетельствует об усилении эксплоатации труда крепостных.¹⁰⁷ Один из документов архива Головни за 1838—1845 гг.¹⁰⁸ показывает, что кроме барщины крестьяне с. Васильевки были обложены дополнительным подушным сбором хлеба в пользу помещика (то, что на правобережной Украине носило название „осып“). Существовал ли такой дополнительный сбор раньше, при жизни В. А. Гоголя, в 10—20-х гг. XIX ст., мы не знаем, зато в рассмотренной уже ведомости Антона Шлапака (1821 г.) „о посеве, нажоне и вымолоте“, кроме указаний, сколько было посеяно и сжато каждой культуры „экономического, господского хлеба“, есть не совсем ясная рубрика: „скопщины досталось — жита 5 коп., ячменя — 6 коп.“¹⁰⁹ То, что крепостные заработали, „зажали“ с помещика в виде „скопщины“, отмечено в другой части ведомости — „о крестьянском хлебе“¹¹⁰ (см. ниже), а здесь выходит, будто „скопщина досталась“ помещику, в его пользу. Не имеем ли мы здесь случая, когда помещик посылал своих крепостных на работу в чужую экономию и часть их „скопщины“ забирал себе, она ему „доставалась“? Если так, это — тяжелая форма эксплоатации крестьян.¹¹¹

хлеба, сколько сжато и сколько вымолочено. Против имени и фамилии каждого значащегося в списке крестьянина в графе „нажато“ показано не только — что он собрал со всего крестьянского посева, но и сколько каждый „зажал“, работая на барском поле; это и есть так наз. „скопщина“, т. е. заработанное „с копы“. Из ведомости видно, что „зажал“ далеко не всякий, т. е. что „скопщина“ давалась не за обычную барщинную работу, а за какую-то особую, дополнительную (должно быть, когда помещику надо было спешить с уборкой), и имел ее не всякий крепостной; это была, так сказать, „сверхбарщина“, хотя и оплачиваемая натурой.¹¹² Иной раз, в горячее летнее время, в Васильевке нанимали и чужих работников на эту или иную работу. Так, летом 1820 г. тридцать три рубля было „выдано на заплату нанятым косарям да гребцам нанятым же“.¹¹³ Всё это говорит о том, что Васильевское хозяйство велось достаточно интенсивно и для обслуживания его не хватало обычного барщинного труда крепостных: нужен был или их дополнительный труд, или наемная рабочая сила со стороны. Еще один из сохранившихся документов 1841 г. показывает, на какие категории делилось крепостное население Васильевки и как среди них распределена была уплата подушных.¹¹⁴ „мужских душ“ (198) 62 человек, „не платящих податей“, остальные должны были бы платить по разверстке 8 рублей с души. Однако, эта подушная разверстка была заменена другой, — с обрабатываемого участка земли, с тягла. В результате в данной ведомости имеем: „список крестьянам, занимающим тяглые участки, коим и полагается платить в год с каждого по 24 рубля“ (таких „тяглых“ было 25 человек); „список крестьянам пешим, кои занимают пешие участки, полагается в год по 12 рублей“ (таких пеших было 12 человек). В рассмотренных документах мы не нашли никаких сведений о крестьянском хозяйстве Васильевки — ни о размерах крестьянских наделов, ни о распределении скота, этого ценнейшего средства производства в сельском хозяйстве крепостного периода, и др.¹¹⁵ Но во всяком случае наличие в Васильевке категорий тяглых, пеших и совершенно освобожденных от податей свидетельствует о том, что и в крепостной деревне Гоголей классовая дифференциация среди крестьян была обозначена уже достаточно четко.

В хозяйстве Васильевки, как и повсеместно в то время, в теснейшей связи с эксплоатацией земли находилось винокурение, „доставлявшее... способ сбыта хлеба... и служившее значительным предметом торговли и промышленности“ по всей Полтавской губернии,¹¹⁶ где, напр., в 1846 г. было 457 винокуренных заводов, выпускавших до 3 000 000 ведер вина, и 8808 шинков, это вино продававших.¹¹⁷

Своя винокурня была у Гоголей, повидимому, давно, причем, как видно из одного письма В. А. Гоголя, он не плохо разбирался и в вопросах винокурения.^{118 119} но, должно быть, выработка была невелика, и горелку — для продажи в шинке и для ярмарочных „яток“ — приходилось докупать, скорее всего — в тех же Яресках.¹²⁰

„Ведомость винокуренного завода о приходе и расходе денежной суммы, вырученной за проданную горелку с 1 октября 1819 по 1 декабря 1820 г.“ и „Ведомость, сколько в прошедшую зиму выкурено было горелки, сколько оной продано, по какой цене“¹²¹ вводят нас в эту отрасль Васильевского хозяйства. Израсходовано было на производство горелки 600 пудов 13 фунтов муки, из которых 441 пуд 28 фунтов были куплены. Выкурено горелки 810 ведер, из которых 655 ведер было продано, а 54 употреблено на „мелкие расходы“. Горелку продавали в среднем по 4 рубля ведро (цена колебалась от 3 руб. 60 коп. до 4 руб. 60 коп.), и выручено было от продажи 2647 руб. 80 коп. У нас нет сведений о расходах на винокурение за тот же 1820 г. (знаем только, что на покупку муки было истрачено около 880 руб.), но если примем во внимание максимальную себестоимость ведра в хозяйстве Кочубея 1813 г. — 2 руб. 37 коп.,¹²² то легко представим себе всю выгодность винокурения и для Васильевки позднейших лет. Эта выгодность заставляла думать о расширении завода и о новейшем его техническом оборудовании — с применением паровой силы, тем более, что пример крупных экономий Трощинского, Кочубея и др. был перед глазами.¹²³ куб (438 руб.) и т. д., не остановившись перед общей суммой расхода на одно оборудование в 2285 руб. 59 коп.¹²⁴ Очевидно, она была уверена, что обновленное предприятие с лихвой покроет все издержки. Живо интересовался новою винокурней и сам Н. В. Гоголь, тогда еще воспитанник Нежинского лицея. „Курится ли винокурня?“ — запрашивает он мать в апреле 1826 г., а осенью того же года просит уведомить: „Успешно ли у нас идет винокурение и приносит ли доход?“¹²⁵ В 1844 г. М. И. Гоголь, повидимому, имела в виду новое расширение и переоборудование устаревшей с 1825 г. винокурни, по крайней мере, в одном из писем этого года А. А. Трощинский высказывает ей свои соображения относительно „предполагаемого... устроения... винокурни хозяйственным образом, полагая в половинном размере против Кибинской или Яресковской винокурни“.¹²⁶

Выкуренная горелка продавалась и непосредственно с завода — бочками, ведрами, — и через шинки и ярмарочные „ятки“ — по мелочам. По данным одного документа с трактира в деревне Васильевке „ежегодного доходу получается за всеми расходами пятьсот рублей“.¹²⁷ Повидимому, выгодность мелочной розничной продажи горелки и заставила М. И. Гоголь открыть еще один шинок — в Яресках,^{128 129}

Наличие своей винокурни для помещичьего хозяйства было выгодно еще и тем, что давало возможность использовать отходы производства для выкорма скота — и не только своего, но за плату — и других лиц, в том числе — своих же крестьян.¹³⁰

Каков же был общий удельный вес винокурни в системе хозяйства Васильевки? Мы знаем, что по имениям Кочубея больше половины доходов приходилось как-раз на винокурение, на нем держалось хозяйство.¹³¹ Очевидно, нечто подобное имело место и в Васильевке, и хотя точными цифровыми данными мы не располагаем, всё же с уверенностью можно сказать, что винокурение в хозяйстве Гоголей занимало достаточно видное место и было одною из главных статей их хозяйственного бюджета.¹³²

Несмотря на то, что мы знаем о заботах В. А. Гоголя относительно улучшения породы крупного рогатого скота и овец, что он разводил овец и откармливал свиней не только у себя, но и при Кагарлыцком винокуренном заводе, что продажа рогатого скота, овец и свиней составляла также одно из оборотных средств Васильевского хозяйства, — всё же в этом хозяйстве доходы со скотоводства, можно думать, не играли решающей роли, так как разведение крупного рогатого скота в первой половине XIX ст. на Украине вообще переживало кризис и не было прибыльным даже в таких крупных хозяйствах, как диканьские владения Кочубея,¹³³ ́льших средств и бо́льшего количества свободной пастбищной земли, чем было у Гоголей. Однако мы можем сказать, что Васильевка и тут старалась „стать с веком наравне“ и итти по возможности в ногу с соседними крупными хозяйствами, хотя неизбежно должна была отставать от них.¹³⁴

В архиве Головни мы не нашли никаких указаний на то, как Василий Афанасьевич реализовал результаты своих занятий овцеводством, сбывал ли он куда-нибудь шерсть, но во всяком случае при его жизни в Васильевке была сукновальня, которая, повидимому, работала не только на „своих“, но обслуживала и окружающее население, причем Гоголи проявляли известную инициативу для загрузки своей сукновальни работой.¹³⁵

Как бы оправдывая уже цитированные слова своего сына: „Помещики... начинают понимать, что пора приниматься за мануфактуры и фабрики“, М. И. Гоголь в тяжелый неурожайный 1833 г. решила не ограничиваться той кустарной выделкой кож, которая была ранее, еще при жизни Василия Афанасьевича, и устроить в Васильевке кожевенный завод вместе с сапожной фабрикой, не останавливаясь перед крупными затратами в не одну тысячу рублей.¹³⁶ Тогда в Полтавской губернии кожевенные заводы были немногочисленны, и, должно быть, Марья Ивановна, зная, что „этим здесь занимаются немногие“,¹³⁷ и рассчитывала на значительный доход с нового предприятия. Как известно, кроме хлопот и значительных убытков, фабрика ничего не принесла Марье Ивановне, и в начале июля 1834 г. Гоголь уже знал от матери, что она „фабрику бросила совершенно“.¹³⁸

¹³⁹ что не представляло какой-нибудь редкости, ибо „делание кирпича производилось повсеместно, на более или менее обширных заводах, сообразно потребности“.¹⁴⁰ Этот завод работал, по-видимому, не только для нужд самого Васильевского хозяйства, но и на сбыт. По крайней мере, в не раз упоминавшемся черновике „Описания Васильевки“ фигурирует „кирпичный завод... с коего ежегодного доходу за всеми расходами двести рублей“.¹⁴¹

Вообще в пору хозяйственной деятельности Василия Афанасьевича, а затем Марьи Ивановны Гоголей помещичье хозяйство работало далеко не только для собственного удовлетворения, но и — всё больше и больше — на рынок, от которого зависело помещичье денежное благополучие. Выше уже было отмечено, что В. А. Гоголь чрезвычайно внимательно прислушивался к голосу рынка и, с целью приблизить рынок к себе, ускорить и облегчить товарный и денежный оборот и, таким образом, из продукции своего хозяйства извлечь как можно более денег, учредил в Васильевке четыре ежегодных ярмарки. Чем же торговала Васильевка при жизни Н. В. Гоголя¹⁴² и на своих и на соседних¹⁴³ „Описание Васильевки“, говоря о хлебопашестве, коротко замечает: „Хлеб сбывается на месте“ (II. 5195). Так оно и должно было быть. Не имея возможности, подобно Кочубею и другим магнатам, вывозить излишки хлеба в черноморские порты или Крым, Гоголи, как и большинство средних и мелких помещиков тогдашней Полтавщины, продавали его на местах, — когда вообще продавали, а не пускали на винокурение. Продавали преимущественно пшеницу, а рожь, ржаная мука, в большом количестве шла на винокурни; нередко, как видно из ряда данных, Гоголям приходилось даже докупать ржаную муку для своего винокуренного завода. В переписке В. А. и М. И. Гоголей, как предметы продажи на ярмарках, упоминаются еще просо,¹⁴⁴овес,¹⁴⁵ сено;¹⁴⁶ по другим отраслям хозяйства — крупный рогатый скот,¹⁴⁷ рыба.¹⁴⁸ Конечно, в продажу поступали также и предметы других хозяйственных статей и операций помещиков Гоголей — овцеводства, свиноводства¹⁴⁹ места на ярмарке, за специально устроенные загоны для скота и т. п. В 1839 г. Гоголь в письме к Данилевскому, говоря о Васильевских ярмарках, „из которых скотная, в марте, одна из важнейших в нашей губернии“, подчеркивал далее те выгоды, которые, мол, имели от этих ярмарок Васильевские крестьяне.¹⁵⁰ В действительности, конечно, если не все барыши от ярмарки, то львиная доля их доставалась помещику, — это хорошо видно из соответственных мест переписки В. А. и М. И. Гоголей, опубликованной С. Дурылиным.¹⁵¹

В итоге, хотя мы даже и приблизительно не знаем полного объема торговых операций родителей Гоголя, всё же надо признать, что торговля в Васильевке была очень разнообразна, широка, интенсивна и свидетельствует о глубоком проникновении в хозяйственную жизнь Васильевки новых — денежных — отношений.

Суммируя все рассмотренные данные о хозяйстве Гоголей, мы должны отнести его, бесспорно, к типу средних помещичьих хозяйств левобережной Украины первой половины XIX в. не только по его внешнему масштабу (количество земли и крепостных), но и по самому внутреннему содержанию, принимая во внимание не только что производила Васильевская экономия, но и в каких каковы были ее технические средства. Это было среднее помещичье хозяйство, которое в более благоприятные годы первого двадцатилетия XIX в., учитывая (в лице В. А. Гоголя) опыт крупных экономий Трощинского и близость экономий Кочубея и др., даже равнялось на тогдашние крупные капитализировавшиеся помещичьи хозяйства (подготовка устройства парового винокуренного завода, разведение племенного скота, устройство своих ярмарок).

Исходя из данных, сохранившихся в архиве Головни и отчасти в письмах самого Гоголя, мы выяснили по возможности все хозяйственные ресурсы Васильевки и все те торговые возможности, которые для них имелись. И надо сказать, что всё же, даже при напряжении всех этих ресурсов и при использовании всех торговых возможностей, денежные дела Гоголей в большинстве случаев были довольно запутаны, а общее имущественное положение далеко не всегда устойчиво. Постоянная нужда в деньгах, необходимость делать долги имели место и при В. А. Гоголе; при Марье Ивановне они еще более обострились. И это понятно. Хозяйство Васильевки, как и все помещичьи хозяйства того же времени, переживало глубокий кризис, связанный с переходом от натурально-феодальных способов производства и отношений к новым, капиталистическим, кризис, еще более углублявшийся и осложнявшийся затяжным аграрным кризисом 20—30-х гг.¹⁵² Однако, если в условиях начавшегося распада натурально-крепостного хозяйства трещало по швам в наиболее слабых местах хозяйство среднего и мелкого украинского помещика, то нелегко приходилось даже таким крупным хозяйствам, как латифундии Трощинского, Кочубея, Репнина. В архиве Головни сохранился ряд характерных данных, касающихся хозяйства вельможи-богача Д. П. Трощинского, соседа и родственника Гоголей, владевшего 6000 крепостных и 70 000 десятин земли. Так, летом 1823 г. мать Василия Афанасьевича, Татьяна Семеновна Гоголь-Яновская (урожд. Лизогуб) под залог 70 крепостных получила из Опекунского совета 10 580 рублей ассигн.; оставшиеся после вычета вперед положенных взносов 9855 руб. Николай Яновский, должно быть какой-то родственник Гоголей,¹⁵³ „Отчете“ Н. Яновского¹⁵⁴ записано: „Переведенные на меня 9855 р. здесь возвращены: июля 22 Марье Ивановне — 5000, августа 4 Василию Афанасьевичу — 855, (августа) 18 ему же посланы и остальные 4000. Итого 9855“. Иначе говоря, сумму, полученную одновременно, Трощинский возвращает „бедным родственникам“ в три срока, растянувши на целый месяц, очевидно, как-то используя эти деньги, „оборачиваясь“ с их помощью в своих делах. В черновике письма к А. А. Трощинскому 1823—1824 г. (без даты) Василий Афанасьевич писал: „Д. П.¹⁵⁵ по милости своей обещал мне взять 55 000 из опекунского совета под залог крестьян его, но сего сделать не может прежде как в конце 1825-го года, поелику тогда только большая часть крестьян его освободится от залогу“.¹⁵⁶ „нам (т. е. в хозяйстве Трощинского. А. Н.) опять встретилось затруднение в производстве винокурения: муки купить не на что, а ржи своей хотя и довольно, но молоть негде, — на ветряные мельницы нет ветру, а на Псле стоят без воды“.¹⁵⁷ А в апреле 1821 г. денежные затруднения Кибинецкой экономии были настолько серьезны, что „денег не имелось даже и на заплату за федунских крестьян казенных податей“, а живописцу, расписывавшему гостиную во дворце вельможи-богача, вместо следуемых по договору 250 р., выдано было пока что... 10 руб.¹⁵⁸

Чего же тогда ждать и требовать от скромной Васильевской экономии Гоголей! Немудрено, что и Гоголи не раз закладывали свое имение и каждый раз с трудом вносили очередные взносы на погашение, проценты и т. п., нередко пропуская установленные сроки. Свыше ста сохранившихся квитанций позволяют установить, что в 1832 г. в Полтавском приказе общественного призрения был сделан заем на имя М. И. Гоголь в сумме 3800 р., а в 1836 г. — два займа¹⁵⁹ на имя Н. В. Гоголя и его сестры М. В. Трушковской в размере 18 450 р. и 6150 р.; по этим же квитанциям видно, что при погашении первого займа 1836 г. заемщикам пришлось платить за просрочку 21 раз, а при погашении второго — 15 раз.^{160 161} вот почему нельзя не согласиться с теми словами, с какими Гоголь обратился к матери в 1834 г., — в период все еще продолжавшегося аграрного кризиса: „Только вы напрасно тужите о сделанных долгах. Что ж делать? Ведь не вы виноваты, виноваты тяжелые годы“.¹⁶²

Работа наша, связанная с изучением гоголевских материалов так называемого архива Головни, может быть суммирована следующими положениями:

— архив Головни, в том виде, в каком мы его знаем на сегодня, не внося ничего нового в литературное наследство самого Н. В. Гоголя, содержит обширный материал для изучения окружавшей Гоголя (преимущественно, в молодые годы) среды, его социальных и экономических корней.

2. На общем фоне распада натурального феодально-помещичьего хозяйства и зарождения в его недрах новых, капиталистических хозяйственных форм и отношений данные архива позволяют пристальнее разглядеть и уяснить живую реальную личность отца Гоголя — среднего полтавского помещика первой четверти XIX ст. — и то реальное крепостное хозяйство, которое на глазах Н. В. Гоголя, в своем родовом имении Васильевке, вели его отец, а затем мать.

3. Данные архива несколько пополняют наши сведения о литературно-театральной деятельности отца Гоголя, вводя его в круг авторов русских комедий, и позволяют определенно говорить о нем, как о незаурядном хозяине, умевшем итти навстречу тем требованиям, какие выдвигала менявшаяся экономика его времени: название „старосветского человека“ (по аналогии с Афанасием Ивановичем Товстогубом) к В. А. Гоголю неприложимо.

4. Выдвигая критерием не только количество земли и крепостных крестьян, но и самый объем и характер хозяйства, его отношения к рынку, мы должны признать хозяйство Гоголей среднепоместным, в известных отношениях стоявшим ближе к крупным, чем к мелким хозяйствам своего времени.¹⁶³

5. Как и большинство помещичьих хозяйств первой половины XIX в., феодально-крепостное хозяйство Гоголей постепенно вступает на путь капиталистического развития: мы видим в нем ярко выраженную ориентацию на рынок; мы имеем в нем частичный переход от рутинной устарелой техники к новейшей машинной; мы находим в нем и зачатки наемного труда. При всем том в своей основе оно продолжает быть натуральным феодально-поместным хозяйством.

„настроения и предчувствия грядущего распада экономической основы дворянского благополучия“, те настроения и предчувствия, которыми у Гоголя „пропитаны его письма, овеяно и осмыслено все его художественное творчество, вся его публицистическая деятельность“ (В. А. Десницкий. Жизнь и творчество Гоголя).

1 сентября 1934 г.

Киев.

Приложения

ПИСЬМА М. И. ГОГОЛЬ К В. А. ГОГОЛЮ (1—3)¹⁶⁴

1

Поселаю тебеелья, а того, что преслали, ещо не вымели, — после прешлю. Тебе извесно, что Еремеев хотеена. Будучи в Яресках, он торгувалъся съамою, и я ему уступила по той же цене, что и преже, а как он ехал в хутор, то и написала к матушкы, чтобы денги от нево приняли. Но ей показалось дiошево и вее Антошкы, что в етых скырдах по 130 копиц, — да и в тех же столко было. Мне кажетьца, что очень выгодно продать по той же цене, потому что весна въже и неесять рублей <дороже>, — небольшая разница, а можеть и не захочеть го. Еремеев. Я обещала матушке писать к тебе, как угодно тебе будее. Тебе усердная Марья.

Поздравляю тебя, мой друг, ангелом твоим и желаю от искренного серца, чтоб ты был здоров на множайшые леты (ОН, № 171).

„Его высокоблагородию Василию Афанасьевичу Яновскому“. Письмо датируется, повидимому, мартом или апрелем 1810 г., судя по цифре „10“ на бумаге и упоминаниям о весне и об именинах В. А. Гоголя. Писано, очевидно, из Васильевки.

Еремеев — очевидно, кто-нибудь из окрестных помещиков.

Ярески — местечко Миргородского уезда, где находилось одно из имений Д. П. Трощинского и хутор Гоголей.

— мать В. А. Гоголя, Татьяна Семеновна Гоголь-Яновская (урожденная Лизогуб).

Антошка — Антон Шлапак, крепостной Гоголей, хорошо грамотный, рукою которого писано немало различных „ведомостей“, „донесений“, черновиков и пр., сохранившихся в архиве Головни.

2

Милой друг мой Васинка,

е кости болять. Я на другой день приехала въ Ярески, ночевала въ Шешаке. Лошади не кованы, а потому неловко на Ярески было ехать. Завтра отправляю коляску домой и велю перековать всех лошадей, толко осторожно <>, а то бедные такъ подбились, что насилу ходят. Я въ Миргород отдумала поселать; говорять, что тяжело будет на пару. У нас теперь своя горелка работается, то лучше той мне опусти, а я жытом доставлю. Пре случаи напеши, можно ли опустить мне гореешусь. Какъ будеш на ярманке, то нелзя ли будет купить полуситцу темного на платья на будеее, он совсем ободрался; а кагда ж незашто будет, то и не покупай. Поселаю голубой шолк, отошли пожалуста к Марьи Мероновне е кланяется и гонет меня за тобою, чтоб привезла и тебя.

Прощай, мой милой, цалую тебя мысленно и желаю видать здорового. Остаюсь ве

Кланяйся от меня Андрею Андреевичу (III. 9378)

На другой стороне сложенного письма (л. 2 об.) вместо адреса шутливая надпись: „Сей перожок прошу доставить Василiю Афанасиечу Яновскому“.

Датировать письмо можно только приблизительно. Оно писано не ранее 1812 г., когда А. А. Трощинский, выйдя в отставку в декабре 1811 г., поселился в имениях своего дяди и взял на себя управление ими, и не позже 1819 г., так как на бумаге видны цифры 181..“, последней нет. Шишак — местечко Миргородского у. Между Шишаком и Яресками, где у Гоголей был хутор, приблизительно 10 верст.

3

Какъ ты меня потревожил, милой друг, написав, что Андрей Андреевич очень нездоров. И чуть было не попалось твое письмо въ руки тетиньки. Я ево спрятала и сказала, что ты пишеш толко о Некошы. Пожалуста, старайся сколько небудь олегчить ево хлопоты, кагда можеш, а я уже как небудь с Никошею буду, ему кажется немного уже легче и надеюсь на бога, что он выздоровиет.

ебе верным другом.

М. Я.

Тетинька тебе усердно кланяется, сестра и брат. Пожалуста, прешли мне бумаги, в тетиньки очень мало. (III. 9379).

„Его высокоблагородию милостивому государю моему Василию Афанасьевичу Яновскому“.

Это письмо, также не датированное, писано, очевидно, вскоре после предыдущего из тех же Яресок, куда М. И. Гоголь приехала с сыном.

Тетинька — Анна Матвеевна Трощинская (урожд. Косяровская), мать Андрея Андреевича, родная тетка Марьи Ивановны Гоголь, очень ею любимая.

УПОМИНАНИЯ О Н. В. ГОГОЛЕ В ПИСЬМАХ, НАХОДЯЩИХСЯ

1

А. А. ТРОЩИНСКИЙ — В. А. ГОГОЛЮ

15 июля 1815 г. Киев.

„... верхний же этаж у нас оставаться будет для... приезжих гостей, в числе коих я с моей стороны полагаю вас с Марьею Ивановною и Никошею... здешний ваш прожиток не дорого вам будет стоить, доставит Марье Ивановне сугубую пользу, вам на будущее время спокойствие, а мне истинное удовольствие... А ежели и того еще мало... то да будет вам известно, что я трактовал с Неталицким о слабости здоровья Марьи Ивановны и о золотушных припадках вашего Никоши...“ (III. 8747).

А. А. Трощинский — племянник и наследник Д. П. Трощинекого, приходившийся (по матери, А. М. Косяровской) двоюродным братом М. И. Гоголь. Никоша — Н. В. Гоголь. Неталицкий — очевидно, один из киевских врачей.

2

ИЛАРИОН ТРОЩИНСКИЙ — В. А. ГОГОЛЮ

<В конце письма>: „А милому Никоше и Ване прошу сказать, что по приезде моем мы будем приятно заниматься разными книгами, а особливо теми, которые они выучили...“

<ОН, № 206>

Иларион Трощинский — студент Харьковского университета, один из родственников Д. П. и А. А. Трощинских, получавший от них материальную поддержку (см. след. письмо). Ваня — младший брат Н. В. Гоголя, умерший в 1819 г.

3

ИЛАРИОН ТРОЩИНСКИЙ — В. А. ГОГОЛЮ

8 июля 1822 года. Полтава.

„... если не противно будет Дмитрию Прокофьевичу и угодно Андрею Андреевичу, за их изволением прислать за мною лошадей для переезда небольшого расстояния — от грязной или дождевой Полтавы до сухих Яресек, освежаемых благодетельною влагою и струями Псёла... Таким образом буду иметь я удовольствие видеть там и приезжего нежинского гостя...“

<ОН, № 207>

Нежинский гость — так называли в семейном кругу Н. В. Гоголя, учившегося в Нежинском лицее и во время каникул наезжавшего домой.

4

АЛЕКСАНДР ФОМИН — В. А. ГОГОЛЮ

23 октября 1823 г. (Кагарлык).

„Милостивый государь, Василий Афанасьевич, я поставил себе приятнейшею обязанностью принять вашего любезного сына и, следовательно, отнюдь не заслуживаю от вас благодарности. Будучи вами любим, не должен ли я прилагать все меры заслуживать еще более вашу любовь?...“

<III. 8843>

Александр Фомин — главный управляющий Кагарлыцкой экономии. (Кагарлык — местечко Киевской губ., где находилось одно из крупнейших имений Трощинских). Его приписка есть на счете В. А. Гоголю из Кагарлыка за № II. 5427. Из цитируемого тут письма не видно, был уже им „принят“ Н. В. Гоголь или только ожидался.

5

МАРЬЯ ВАС. ГОГОЛЬ — МАТЕРИ

25 мая 1825 г. Богдановка.

<Приписка в конце>: „Целую сестриц и братца и прошу его, чтоб написал ко мне хотя две строчки“.

<ОН. Не инвентар.>

Это письмо написано после смерти отца — В. А. Гоголя. Марья Васильевна, старшая из сестер Н. В. Гоголя, жила тогда у крестной матери, недалеко от Полтавы.

6

ТО ЖЕ

25 июля 1825 года. Войновка.

„... Братца также очень благодарю за рассортирование шелков. Желаю ему быть здоровым и веселым...“

<ОН, № 339>

7

ТО ЖЕ

18 февраля 1827 года. Богдановка.

„... Мне очень горестно, что я не получаю никакого ответа на мое письмо к братцу; он, верно, меня совсем забыл или, может быть, я написала что нибудь ему неприятное, то напишите ему, чтоб он мне простил по моей молодости...“

<ОН, № 242>

8

ТО ЖЕ

23 февраля 1827 года.

„... Братец всё еще не отвечает на мое письмо; он меня совсем забыл...“

<ОН, № 244>

9

10 апреля 1827 г.

„Я не получала ни одного письма от братца...“

<ОН. Не инвентар.>

10

12 апреля 1827 г.

„... Меня очень утешило любезное письмо моего дрожайшего братца... Посылаю вам письмо к братцу и прошу покорнейше отправить вместе с вашим... Я писала прежде получения братцового письма одно через почту к нему...“

<ОН, № 246>

Упомянутое здесь письмо Марьи Васильевны к брату в архиве Головни не сохранилось. Возможно, что именно от него остался лишь конверт с надписью: „Любезнейшему братцу Николаю Васильевичу Гоголь-Яновскому. В Нежин, в Гимназии высших наук“ (см. выше, с. 317, прим. 6).

11

ТО ЖЕ

<Богдановка>

<В приписке>: „Мы вас все ожидаем с братцем и сестрицами...“.

<ОН. Не инвентар.>

12

Августа 5. 1827. Богдановка.

<В приписке>: „Братца и сестриц мысленно целую и обнимаю. Прошу братца, чтобы он меня не забывал, хоть иногда ко мне писал“.

<ОН. >

13

ТО ЖЕ

20 августа 1827 года. Богдановка.

„... Я думаю, мой братец выехал, то прошу покорнейше ему написать, чтобы он когда нибудь ко мне написал...“

<ОН. >

Имеется в виду отъезд Н. В. Гоголя в Нежин, в Гимназию высших наук.

14

ТО ЖЕ

24 ноября 1827 года.

„... Я получила ваши оба письма с посылками и посылку от брата, за что несчетно раз целую ваши ручки... Братец прислал мне пять книг: Владетель островов, Невский Альманах и Литературный Музеум и две немецкие, за что я его благодарю сердечно и посылаю к нему при сем письмо, которое и прошу покорнейше отослать к нему“.

<ОН. Не инвентар.>

Вероятно „Невский альманах на 1827 г.“, изд. Е. Аладьиным, СПб., 1826. „на 1827 г.“ Владимира Измайлова. М., 1827.

15

ТО ЖЕ

17 апреля 1828 г. <Полтава.>

„Я очень беспокоюсь, что не получаю писем от братца. Прошу покорнейше уведомить меня, получили ли вы от него и что он пишет“.

<ОН. Не инвентар.>

16

А. А. ТРОЩИНСКИЙ — М. И. ГОГОЛЬ

10 июль 1848 г. Кагарлык.

„... я надеюсь... получить от вас извещение, как о состоянии здоровья вашего и всех ваших, так равно и относительно достойнейшего вашего Николая Васильевича, находится ли он еще у вас или, по своему предположению, уехал уже в Москву и П. бург...“

<III. 8769>

Вернувшись из поездки в Иерусалим, летние месяцы 1848 г. Гоголь провел дома, в Васильевке. Цитируемое письмо А. А. Трощинского застало его еще у матери.

17

ТО ЖЕ

8 января 1849 года. Одесса.

„... Когда вы будете писать к достойнейшему и сердечно мною любимому сыну вашему, то при том случае передайте ему изъявление истинного моего удовольствия за весьма приятное для меня письмецо его, выражающее в прямом смысле основные начала наших друг к другу чувствований и что сказанное письмецо служит достаточным ручательством в неизменности его родственного ко мне расположения...

Мысленно вас и добрых детей ваших обнимаю.

Андрей Трощинский.

<III. 8770>

Упоминаемое здесь А. Трощинским „письмецо“ к нему Гоголя неизвестно.

18

С. В. — М. И. ГОГОЛЬ

1 мая 1851 г. Полтава.

„... Я не выеду... прежде 4-го числа, постараюсь возвратиться к 10-му числу, чтобы увидеть еще у нас в Полтаве доброго Николая Васильевича, — и вас, друг мой, ибо я уверена, что вы приедете с ним и остановитесь у нас... Я наверно узнала, что дилижанс всегда ходит из Харькова до Москвы, а потому Ник. Вас. смело может ехать на Харьков... От души вас обнимаю, а вас прошу сказать душевное мое почтение Николаю Вас., которого я от души уважаю и желаю заслужить его дружбу...“

<III. 9121>

О С. В. и В. А. см. выше примечание к письму И. В. Капниста к Гоголю. В настоящем письме речь идет о предстоявшей поездке Н. В. Гоголя из Васильевки в Москву: пробыв часть мая 1851 г. в Васильевке, Гоголь выехал в Москву в конце мая.

19

А. А. ТРОЩИНСКИЙ — М. И. ГОГОЛЬ

6 июня 1851 года. М. Кагарлык.

„... Чрезвычайно интересно мне знать, когда, куда и с какими предположениями отправился любезный и мне ваш Николай Васильевич, и надеюсь, что по мере получения от него сведений вы будете меня уведомлять...“

<III. 8773>

См. примечание к № 18.

20

И. В. КАПНИСТ — В. А. СКАЛОНУ

<1852, Москва>.

Любезный друг и брат

прилагаемое при сем письмо к сестре Софии я адресую на твое имя с тем, чтобы ты осторожно предупредил ее о смерти всеми нами любимого Гоголя.

Твой друг и брат И. Капнист.

<III. 9199>

Об И. В. см. выше примечание к письму его к Гоголю.

Примечания