Кулиш П. А.: Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя
Глава XXVI

Глава XXVI.

Благосклонные отзывы о "Переписке съ Друзьями". — Письма о ней Гоголя къ Ф. Ф. В***, Н. Н. Ш****, А. С. Данилевскому, князю В. П. Л** П. А. Плетневу и отцу Матвею.

Не одни, однакожъ, порицанiя встретилъ Гоголь на новомъ литературномъ пути своемъ. Кроме печатныхъ благосклонныхъ отзывовъ о "Переписке съ Друзьями", онъ получалъ письма отъ незнакомыхъ съ нимъ лично людей, съ приветствiями и выраженiями глубокаго участiя.

"приподымали его рукой скорбящаго брата" и "подавали руку изнемогшему духомъ." Вотъ что писалъ къ автору "Переписки съ Друзьями" Ф. Ф. В**:

"— — Не могу описать восторговъ, съ которыми смотрелъ на Гоголя! Я смеялся надъ теми, которые сравнивали его съ Гомеромъ. Теперь я каюсь въ томъ, признавая въ нихъ великiй даръ предчувствiя, предвиденiя, хотя сравненiе ихъ въ глазахъ моихъ несколько сохраняетъ еще свою преувеличенность. Гоголь былъ доселе верный наблюдатель нравовъ, искусный ихъ живописецъ, остроумный и оригинальный авторъ; но какъ все это далеко отъ необыкновеннаго мужа, умевшаго соединить въ себе глубокую мудрость съ пламенной поэзiей души! Святость и геройство христiанина и патрiота, которыми онъ, кажется, весь проникнутъ, превыше таланта, превыше даже генiя, котораго, впрочемъ, въ сей книжке, даетъ онъ несомненныя доказательства. Меня уверяли, что тутъ гордость более видна, чемъ смиренiе. Это не совсемъ справедливо. Правда, и она местами выказывается, но въ этомъ-то несовершенстве вся и прелестъ сочиненiя. Я смотрелъ на него, какъ на изнеможенiе, какъ на остатокъ слабости после сильной борьбы и победы надъ собою. И что̀ за мысли, и какая ихъ выразительность! Съ фейерверкомъ сравнить ихъ мало! Въ нихъ нечто молнiи подобное. Читая, право, какъ-будто ослепленный светомъ и оглушенный громами; глазамъ и слуху надобно привыкнуть къ его слогу. — —

"Вместе съ темъ позвольте мне изъявить вамъ, господинъ Гоголь, сожаленiе о томъ, что въ вашемъ прекрасномъ творенiи есть места, на которыя съ большою основательностiю имеютъ они право нападать. Напримеръ, какъ можно въ глаза, или въ письме, что́ все равно, грозить почтенному старцу, вами уважаемому, вами же везде достойно прославляемому, названiемъ гадкаго старичишки, если онъ не воздержится отъ негодованiя? Не хорошо, какою бы короткостiю ни почтилъ онъ васъ, сей незлобивый, безобидный великiй поэтъ. Не будемте слишкомъ пренебрегать приличiями света. Источникъ учтивости между новейшими народами находится въ христiанскомъ законе, который поучаетъ насъ не оскорблять самолюбiе брата, съ осторожностiю говорить ему полезныя истины, не раздражать его, а скорее смягчать его гневъ ласковымъ словомъ. Древнiе народы, до Христа, знали только лесть, подлость, или грубость. Вотъ почему, кажется, надлежало бы вамъ говорить съ большею умеренностiю и о мнимомъ неряшестве и растрепанности слога почтеннаго Погодина. Какъ вы на это решились? особенно, когда, среди безчисленныхъ красотъ, вами созданныхъ, нередко встречаются или лайковые штаны, или что-нибудь, тому подобное. Позвольте изъ васъ же взять тому сравненiе. Это напоминаетъ те засаленныя бумажки, которыя валяются въ гостинной, где все блеститъ позолотой, зеркалами и лакомъ паркетовъ, о которыхъ вы говорите. Простите мне: никакого орудiя, вами поданнаго, не хотелось бы мне видеть въ рукахъ новыхъ враговъ вашихъ.

"Воротимтесь къ нимъ. Именъ ихъ я не знаю, или, въ уединенiи моемъ, давно ихъ позабылъ. Люди, которые достойны теперь понимать васъ, которые сочувствуютъ вамъ, которые разделяютъ со мною восхищенное удивленiе къ произведенiю вашему, сказывали мне, что все эти враги были недавно великими почитателями, даже обожателями вашими. Когда, въ первой молодости, создали вы себе идеалъ совершенства, и начали искать его между вашими соотчичами, когда вместо того, встречали вы часто множество гнусныхъ пороковъ и, вооруживъ руку вашу огромнымъ хлыстомъ, перевитымъ колючимъ тернiемъ, съ ожесточенiемъ, безъ милосердiя, стали стегать въ нихъ — тогда эти люди съ остервененiемъ вамъ рукоплескали. Что́ побуждало ихъ къ тому? любовь ли къ родине, коей сынамъ чаяли они отъ того избавленiя? ненависть ли къ ней за неудачи свои, въ коихъ, право, не она, а природа ихъ была виновата? Невольно надобно придержаться последняго мненiя, ибо, сколь тщательно убегали они отъ всякихъ сношенiй, даже отъ простыхъ встречъ съ писателями добрыми, умными, восторженными, которыхъ вся жизнь была любовь и гимнъ отечеству, столь усердно искали они сближенiя со всеми отъявленными Руссофагами, въ числе коихъ и вы были ими помещены. Блескъ необыновеннаго ума вашего ихъ восхитилъ, они въ состоянiи были понять, даже оценить его, особенно же всю едкость вашей тогда неумолимой, чудесной — какъ бы не сказать изящной — злости. Долго, долго близорукiе ихъ очи любовались доступными ихъ зренiю, всеми признанными великими литературными вашими достоинствами. Они гордились вами; они уже почитали васъ своимъ; какъ вдругъ вамъ вздумалось швырнуть въ нихъ небольшимъ, но для нихъ не менее тяжелымъ, томомъ, на которомъ какъ-будто написано: "Не нашимъ". И въ то же время, съ быстротою фузеи отделившись отъ ихъ взоровъ, вознеслись вы въ нечто для нихъ заоблачное, на вершину недосягаемаго для нихъ Фавора. Что́ можетъ сравниться съ ихъ изумленiемъ?

"Раскрывъ уста, безъ слезъ рыдая".

васъ, кто въ лицемерiи, кто въ поврежденiи ума.

"Все это преданiе, или просто современный разсказъ, до меня нечаянно дошедшiй, коему, хотя и передаю его вамъ, я не совсемъ верю, темъ более, что упоминаемыя здесь лица мне вовсе незнакомы. До некоторой степени они въ глазахъ моихъ извинительны. Какъ верить тому, чего не понимаешь? Вотъ почему и я плохо, плохо верю озлобленiю людей за великiй, умилительный подвигъ сердечнаго раскаянiя, за красноречивое, увлекательное изображенiе истинъ, поучаемыхъ нашею матерью, православной Церквой, за выраженiе нежнейшей сыновней любви къ нашему великому отечеству? Но если правда все, сказанное мне, если действительно сiи несчастные — — васъ дерзаютъ называть отступникомъ, тогда... о русской Богъ! прости прегрешенiе ихъ: не ведаютъ, что̀ врутъ. — — — О, еслибъ сердца этихъ людей получили способность къ воспрiятiю двойнаго небеснаго огня, коимъ вы объяты! еслибъ хотя одна искра его туда къ нимъ заронилась! Совершенное перерожденiе ихъ было бы того последствiемъ. Все мелочи пустого, жалкаго ихъ самолюбiя отстали бы отъ нихъ, какъ шелуха засохшихъ струпьевъ отпадаетъ отъ исцеленной кожи. Не улыбки львицъ, здесь такъ расплодившихся, не ничтожная честь показываться въ ихъ салонахъ, а любовь и уваженiе въ толпе скрывающихся достойныхъ согражданъ были бы ихъ наградою. Почтенныя имена, прiобретаемыя одними истинными заслугами и полезными трудами, сделали бы ихъ более известными современникамъ и, можетъ быть, потомству. По ходу делъ, можно предсказать, что оно будетъ судить иначе. Не возможно, чтобъ все оставалось, какъ ныне; нельзя, чтобъ за безтолковымъ броженiемъ умовъ не последовалъ благоразумный устой. Тогда уделъ сихъ людей будетъ забвенiе, презренiе и, можетъ быть, и проклятiе сего более насъ разсудительнаго потомства. Васъ ожидаетъ совсемъ иная участь. Напечатанныя письма ваши писали вы не для эффекта и не для похвалъ, а для блага, и уже действiе вашего примера и поученiй становится ощутительно. Вы весьма справедливо заметили, что Пушкинъ красотою своего стихотворнаго слога увлекъ и обратилъ въ подражателей другихъ отличныхъ поэтовъ, гораздо прежде его на поприще вступившихъ. Такъ точно и вы красотою вашихъ мыслей и чувствъ сильно подействовали на человека, далеко васъ въ жизни опередившаго. Вы не могли указать ему на недостатки его, но заставили его самаго съ сокрушенiемъ къ нимъ обратиться въ великiе дни, въ которые Церковь наша призываетъ насъ къ покаянiю, посту и молитве. — — — Вы сами заставляете кого-то молить Господа, чтобы онъ далъ ему гневъ и любовь. Сiи дары почти всегда бываютъ неразлучны. Я получилъ ихъ, но, вероятно, не умелъ сделать изъ нихъ благого употребленiя для человечества. Теперь же мне, дряхлому, забытому и забывшему, остается только молить Его о терпенiи и о сохраненiи душевнаго спокойствiя. Въ избытке чувствъ, я, по заочности, заговорялся съ вами. Вероятно, вы меня никогда не услышите и не прочтете, но мне прiятно мечтать, что я беседую съ вами. Было время, что я васъ долго и близко зналъ, о горе мне! и не узналъ. Съ обеихъ сторонъ излишнее самолюбiе не дозволяло намъ сблизиться. И какъ за суровостiю вашихъ взглядовъ, могъ бы я угадать сокровища вашихъ чувствъ? До сокровищъ ума не трудно было у васъ добраться: не смотря на всю скупость речей вашихъ, онъ самъ собою высказывался. Если намъ когда-либо случится еще встретиться въ жизни, то никакая холодность съ вашей стороны не остановитъ излiянiй сердечной благодарности моей за восхитительныя наслажденiя, доставленныя мне чтенiемъ последне-изданной вами книги."

Ответъ Гоголя на это замечательное во многихъ отношенiяхъ письмо отличается смиреннымъ спокойствiемъ мудреца, знающаго цену своимъ достоинствамъ и никогда нетеряющаго изъ виду своихъ недостатковъ. Вотъ онъ:

"Мне было очень чувствительно ваше доброе участiе ко мне. Благодарю васъ много за ваше письмо! Вы, не оскорбившись ни дерзкимъ тономъ моей книги, ни неизвинимой самонадеянностью ея автора, обратили вниманiе на существенную ея сторону. За ́рое прозрели вы въ страницахъ ея, вы умели простить мне все ея недостатки. Нетъ, я не ослепленъ собой въ такой мере, какъ думаютъ. Даже и ваша оценка моей книги [слишкомъ высокая] меня не наполнила той гордостью, которую мне приписываютъ теперь вообще, хотя, признаюсь вамъ чистосердечно, я всегда васъ почиталъ за очень умнаго человека и, стало бы, имелъ бы право отъ вашего мненiя возгордиться. Книга моя есть отчетъ въ моей внутренней возне. Въ ней видно, что строился человекъ точно для чего-то добраго, хотя и не состроился; отъ того и все эти заносчивыя замашки, неряшество, неосмотрительность, темнота, и проч., и проч. Зрелость и юность вместе! То состоянiе, котораго представитель моя книга, уже во мне миновалось. Доказательствомъ этого служитъ мне то, что я краснею отъ стыда за многое, въ ней выраженное. Но безъ этой книги, можетъ быть, мне трудно было бы достигнуть той простоты, которая мне необходима. Она точно есть для меня какое-то очищенiе. После нея я сталъ проще и яснее духомъ, и мне кажется, что я теперь могу заговорить такимъ образомъ, что меня выслушаютъ безъ гнева. Не могу вамъ изъяснить, какъ мне было прiятно прочесть те строки вашего письма, где мелькомъ показали вы мне вашу душу и дали мне случай познакомиться съ вами ближе. Не питать негодованiя противъ личныхъ враговъ — это уже очень много! это начало любви. Любить же добро земли своейнеобщее ́ способно сообщить это качество и другимъ. Ваше имя не будетъ позабыто въ Россiи, хотя, можетъ быть, теперь на время и позабыли о васъ. Это одно уже должно утешить васъ въ минуты грустныя. Но мне кажется, что Богъ пошлетъ вамъ минуты сладкiя, описанiемъ которыхъ вы увенчаете искреннюю исповедь вашу, которая, какъ я слышалъ, находится въ вашихъ запискахъ."

"Переписки съ Друзьями". Все они запечатлены искренностью убежденiй и ни одной строкой не противоречатъ предшествовавшимъ.

Къ Н. Н. Ш***.

"Я получилъ доброе письмо ваше, безценный другъ мой Надежда Николаевна, сегодня, въ страстной четвергъ, и сегодня же вамъ отвечаю. Я было уже начиналъ думать, скучая долгимъ молчанiемъ вашимъ, что и вы негодуете на меня за мою книгу, какъ вдругъ получаю два листа вашего письма, и какого письма! Богъ да наградитъ васъ за него! Оно мне было какъ благодатная роса. Я было уже утомился отъ упрековъ слишкомъ тяжкихъ и жесткихъ отовсюду и уже почти со страхомъ распечатывалъ письмо ваше. Но въ письме вашемъ та же любовь, те же молитвы обо мне и о бедной душе моей! Весьма мало вы себе позволили замечанiй на мою книгу, и даже и за нихъ просите у меня извиненiя. Другъ мой, еслибъ вы даже сделали и самые тягостные, самые суровые, самые жесткiе мне упреки и сопроводили бы ихъ не голосомъ ангела, сострадающаго о человеке, но голосомъ строгаго судьи, да прибавили бы только, въ въ заключенiе письма вашего, что вы съ той же любовью обо мне молитесь и помните, какъ о своемъ возлюбленномъ сыне, данномъ вамъ Богомъ, — облобызалъ бы я тогда ваши строки, въ которыхъ начертались эти упреки. Упреки мне нужны, упреками воспитывается моя душа, и упреки составляютъ теперь мою книгу, которою питаюсь.

того светлее, точно какъ-будтобы слетаетъ съ него какая-нибудь шелуха. Главной виной того множества упрековъ, которымъ подвергнулась моя книга, есть ея. Те же самыя вещи можно было сказать гораздо обдуманнее, точнее, определительней, проще, скромнее, и искреннее, и книга моя имела бы больше защитниковъ. Но зато я бы не досталъ бы себе этого множества упрековъ, которые мне нужны, и мне бы не было средствъ поумнеть какъ следуетъ для того, чтобъ уметь говорить, какъ следуетъ. Большая часть упрековъ родилась отъ всякихъ недоразуменiй, къ которымъ я подалъ самъ поводъ неясностью словъ моихъ; въ томъ числе и самое дело о портрете. Поступки П**** относительно меня были совершенно неумышленны. Онъ действовалъ, вовсе не думая оскорбить меня. Надобно вамъ знать получше П****. Это добрейшая душа и добрейшее сердце. Великодушiе составляетъ главную черту его характера. Но съ темъ вместе некоторая грубость, незнанiе приличiй, безпамятство и разсеянность [по причине множества делъ, которыми онъ всегда былъ опутанъ] поставляли его безпрестанно въ непрiятныя отношенiя съ людьми, въ возможность огорчать ихъ, безъ желанiя огорчать. Я долго думалъ о томъ, какъ объяснить ему все это и заставить его оглянуться на себя, какъ вдругъ моя книга почти безъ моего ведома нанесла ему пораженiе [я совершенно позабылъ слова и фразы статей и, еслибы самъ печаталъ, то вероятно бы ослабилъ ихъ, имея намеренiе более объяснить неприкосновенность правъ собственности писателя]. Скажу вамъ, что я этому даже обрадовался, имея случай черезъ это съ нимъ прямо объясниться. Я писалъ къ нему письмо [отъ 4 марта], которымъ, вероятно, онъ удовлетворился. Скажу вамъ еще, для полнаго успокоенiя вашего, что я никогда еще не любилъ такъ П****, какъ люблю его теперь. Человекъ этотъ, кроме того, что всегда былъ достоинъ всякаго уваженiя, въ последнее время значительно изменился. Несчастiя и разныя душевныя потрясенiя умягчили его душу до того, что она теперь способна понимать многое изъ того, къ чему прежде была менее чувствительна. И я чувствую, что отныне у насъ съ нимъ будетъ дружба большая и здесь и тамъ. Вотъ вамъ, мой другъ, непритворный отчетъ по этому делу.

"Поездка моя въ Іерусалимъ несколько отодвинулась, по причине всякихъ хлопотъ, переписокъ по поводу печатанiя книги, по причине несколько вновь поразстроившагося моего здоровья, а наконецъ и по той причине, что я не отважился отправляться одинъ. Почти со всеми, имевшими тоже намеренiе отправиться въ этомъ году въ Іерусалимъ, случились непревиденныя препятствiя. А мне — надобно вамъ знать — необходимо для этой дороги товарищество близкихъ сердцу душъ. Я не такъ крепокъ душой и теломъ, я не такъ живу въ Боге, чтобы обойтись безъ помощи людей, и мне братская помощь человека еще более нужна въ этомъ путешествiи, которое для меня есть важнейшее изъ событiй моей жизни. Кроме того, мне необходимо также получше приготовиться, побольше утвердиться въ здоровьи, и душевномъ, и телесномъ. Летомъ, по причине разстроившихся нервъ моихъ, я долженъ буду ехать на воду въ Германiю и на морское купанье, а потому ответъ на это письмо вы адресуйте уже во Франкфуртъ, или по прежнему на имя Жуковскаго, или же на имя нашего посольства. Не позабывайте писать ко мне. Письма друзей моихъ теперь мне очень нужны. Со времени смерти незабвеннаго моего Языкова, никто ко мне теперь не пишетъ часто. Онъ да вы только умели меня такъ любить, что, не смущаясь ничемъ, — ни долгимъ молчанiемъ моимъ, ни неуменьемъ моимъ быть признательну за такую нежную дружбу, писали ко мне всегда и не забывали меня никогда въ мысляхъ и молитвахъ вашихъ."

"Неаполь. Марта 18, 1847.

"Я получилъ ваши строчки, милые друзья мои. Пишу къ вамъ обоимъ, потому что вы составляете одно. Хотя письма ваши коротеньки, но я глоталъ съ жадностью подробности житья въ очень покойное расположенiе, въ то расположенiе, въ какомъ находится старый инвалидъ, уже поместившiйся дома, на родине, среди детей и внучатъ, когда ему легко разсказывать о прошедшихъ битвахъ. После, когда приведетъ меня Богъ побывать въ Кiеве [который еще заманчивей отъ вашего въ немъ пребыванiя], я, можетъ быть, съумею вамъ разсказать просто и ясно многое; но теперь, во внутреннемъ доме моемъ, происходитъ еще столько мытья, уборки и всякой возни, что хозяину просто невозможно быть толкову въ речахъ даже и съ наиближайшимъ другомъ. Покуда скажу тебе вотъ что́, мой добрый Александръ. Ты никакъ не смущайся обо мне по поводу моей книги и не думай, что я избралъ другую дорогу писанiй. Дело у меня то же, какое и было всегда и о которомъ замышлялъ еще въ юности, хотя не говорилъ о томъ, чувствуя безсилiе свое выражаться ясно и понятно [всегдашняя причина моей скрытности]. Нынешняя книга моя есть только свидетельство того, какую возню нужно было мне поднимать для того, чтобы "Мертвыя Души" мои вышли темъ, чемъ имъ следуетъ быть. Трудное было время, испытанья были такiя страшныя и тяжелыя, битвы такiя сокрушительныя, что чуть не изнемогла до конца душа моя. Но, слава Богу, все пронеслось, все обратилось въ добро. Душа человека стала понятней, люди доступней, жизнь определительней, и чувствую, что это отразится въ моихъ сочиненiяхъ. Въ нихъ отразится та верность и простота, которой у меня не было, не смотря на живость характеровъ и лицъ. Нынешняя моя книга выдана въ светъ затемъ, чтобы пощупать ею, во первыхъ, самаго себя, а во вторыхъ, другихъ, — узнать посредствомъ ея, на какой степени душевнаго состоянья своего стоитъ теперь каждый изъ нашего современнаго общества. Вотъ почему я съ такою жадностью собираю все толки о ней. Мне важно, кто и что́ именно сказалъ, важна и самая того человека, который сказалъ, его черты характера. И такъ знай, что всякой разъ, когда ты передашь мне мысли какого-нибудь человека о моей книге, прибавя къ тому и портретъ самаго человека, то этимъ ты сделаешь мне большой подарокъ, мой добрый Александръ. А васъ прошу, моя добрая Юлiя, или по-русски ́ звучитъ еще прiятней [вашего отечества вы не захотели мне объявить, желая остаться и въ моихъ мысляхъ подъ темъ же именемъ, какимъ называетъ васъ супругъ вашъ], васъ прошу, если у васъ будетъ свободное время въ вашемъ доме, набрасывать для меня слегка маленькiе портретики людей, которыхъ вы знали, или видаете теперь, хотя въ самыхъ легкихъ и беглыхъ чертахъ. Не думайте, чтобъ это было трудно. Для этого нужно только помнить человека и уметь его себе представить мысленно. Не разсердитесь на меня за то, что я, еще не успевши ничемъ заслужить вашего расположенiя, докучаю вамъ такою просьбою. Но мне теперь очень нуженъ русской человекъ, везде, где бы онъ ни находился, въ какомъ бы званiи и сословiи онъ ни былъ. Эти беглые наброски съ натуры мне теперь такъ нужны, какъ живописцу, который пишетъ большую картину, нужны этюды. Онъ, хоть, по видимому, и не вноситъ этихъ этюдовъ въ свою картину, но безпрестанно соображается съ ними, чтобы не напутать, не наврать и не отдалиться отъ природы. Если же васъ Богъ наградилъ замечательностью особенною и вы, бывая въ обществе, умеете подмечать его смешныя и скучныя стороны, то вы можете составить для меня типы, то есть, взявши кого-нибудь изъ техъ, которыхъ можно назвать представителемъ его сословiя, или сорта людей, изобразить въ лице его то сословiе, котораго онъ представитель: хоть на примеръ, подъ такими заглавiями: Кiевскiй левъ; Губернская femme incomprise; Чиновникъ-Европеецъ; Чиновникъ-староверъ Богъ поможетъ, надеюсь сделать доброе дело. Моя поэма можетъ быть очень нужная и очень полезная вещь, потому что никакая проповедь не въ силахъ такъ подействать, какъ рядъ , взятыхъ изъ той же земли, изъ того же тела, изъ котораго и мы. Вотъ вамъ, мои добрые, моя собственная повесть и подробности того, что̀ составляетъ нынешнюю жизнь мою, въ отплату вамъ за ваши тоже весьма коротенькiя известiя о себе. Но вы, однакоже, не забывайте себя показывать мне почаще и не пренебрегайте этими, по видимому, незначительными подробностями, но которыя, однакожъ, для меня драгоценны. Сами посудите: если мне теперь дорогъ и близокъ всякой человекъ на Руси, то во сколько кратъ долженъ быть мне дороже и ближе человекъ, связанный узами дружбы со мной? Ведь я васъ не вижу, а эти маленькiя, по видимому, пустыя подробности делаютъ то, что вы рисуетесь передъ моими глазами, и я какъ-бы ощущаю въ маломъ виде радость свиданья.

"Вотъ вамъ мой маршрутъ. До мая я въ Неаполе, а тамъ отправляюсь на воды и морское купанье, по случаю вновь пришедшихъ недуговъ и разстроившихся нервъ моихъ. Укрепивши мои нервы, проберусь разными дорогами по Европе вновь въ Неаполь къ осени, съ темъ чтобы оттуда двинуться на Востокъ. Всю зиму и начало весны проведу на Востоке, а оттуда, если Богъ благословитъ, пущусь въ Русь на Константинополь, Одессу и, стало быть, на Кiевъ; а въ Кiеве, около iюня месяца, обниму васъ, что̀ имеетъ быть, по моему расположенiю, въ будущемъ году."

Къ князю В. В. Л**.

"Неаполь 1847, марта 20.

"Вы спрашиваете, зачемъ вышла книга моихъ писемъ; на что̀ никакъ не въ силахъ отвечать. Было столько причинъ разнаго рода, что описать ихъ понадобились бы безконечные листы и страницы, которые произвели бы, можетъ, новыя недоразуменiя. Что́ сделано, то сделано. Ничего не происходитъ въ мiре безъ воли Божiей. Есть святая сила въ мiре, которая все обращаетъ въ доброе, даже и то, что отъ дурного умысла. Но книга моя была не ртъ дурного умысла: на ней только лежитъ печать неразумiя человеческаго, лучше — моего, и потому я верю въ Божью милость, что не допуститъ Онъ, дабы изъ книги моей почерпнули вредъ. Покуда я могу сказать только, что появленiе этой книги полезно мне самому больше, чемъ кому-либо другому. Одно помышленье о томъ, съ какимъ неприличiемъ и самоуверенностiю сказано въ ней многое, заставляетъ меня гореть отъ стыда. [Я не видалъ моей книги въ печати; знаю только, что она выпущена въ обезображенномъ виде съ пропусками, выключенiемъ большей половины статей и местъ. Въ статьяхъ и размещенiи ихъ была, некоторая связь, а въ связи всё таки некоторое объясненiе дела]. Стыдъ этотъ мне нуженъ. Не появись моя книга, мне бы не было л въ половину известно мое состоянiе душевное. Все эти недостатки мои, которые васъ такъ поразили, не выступили бы передо мною въ такой наготе: мне никто ихъ не указалъ. Люди, съ которыми я нахожусь ныне въ сношенiяхъ, уверены не шутя въ моемъ совершенстве. Где же мне добыть голосъ осужденья? Безъ появленья этой книги моей, я бы точно остался въ самоослепленiи, не изучилъ многаго въ себе. Безъ появленья этой книги, не устремилось бы за мою душу столько чистыхъ молитвъ, съ такою святою мыслью молить Бога о спасенiи моемъ. Молитвы эти мне нужны; я верю въ ихъ силу. Нетъ, не допуститъ Богъ впасть меня въ ту прелесть первыхъ впечатленiй. Я бы очень желалъ услышать мненiя техъ, которые прочли мою книгу не одинъ разъ, но несколько, въ различные часы и въ различныя расположенiя душевныя. Тамъ есть некоторыя душевныя тайны, которыя не вдругъ постигаютъ и которыя, покуда, приняты [можетъ быть, отъ неуменья моего просто и ясно выражаться] совсемъ въ другомъ смысле. Такъ какъ вы питаете такое искренно доброе участiе ко мне и къ сочиненiямъ моимъ, то считаю долгомъ известить васъ, что я отнюдь не переменялъ направленья моего. Трудъ у меня всё одинъ тотъ же, всё те же "Мертвыя Души", и одна изъ причинъ появленья нынешней моей книги была — возбудить ею те разговоры и толки въ обществе, въ следствiе которыхъ непременно должны были выказаться многiя мне незнакомыя стороны современнаго русскаго человека, которыя мне очень нужно взять къ соображенью, чтобы не попасть въ разные промахи при сочиненiи той книги, которая должна быть вся природа и правда. Если Богъ дастъ силъ, то "Мертвыя Души" выйдутъ такъ же просты, понятны и всемъ доступны, какъ нынешняя моя книга загадочна и непонятна. Что́ же делать, если мне суждено сделать большой крюкъ для того, чтобы достигнуть той простоты, которою Богъ наделяетъ иныхъ людей уже при самомъ рожденьи ихъ. Итакъ вотъ вамъ, покуда, посильное изъясненiе того, зачемъ вышла моя книга. Не знаю, будете ли вы довольны имъ, но во всякомъ случае приношу вамъ еще разъ душевную благодарность за доброе письмо ваше, за которое да наградитъ васъ Богъ всемъ темъ, что̀ есть наижелательнейшаго и наинужнейшаго вашей душе."

Къ П. А. Плетневу.

"Апреля 17 (1847).

"Отъ А. О. Р*** я узналъ кое-что изъ техъ непрiятностей, которыя случилось тебе потерпеть отъ некоторыхъ людей, тебя незнающихъ и неумеющихъ ценить. Другъ мой, прости имъ все. Отъ него же я узналъ о томъ, что ты много натерпелся изъ-за меня, слушая всякiя толки обо мне. Не знаю, какъ благодарить за доброту твою, но верь, что умею ценить безценную дружбу твою теперь более, нежели когда-либо прежде. А толками не смущайся. Говорю тебе откровенно, что я теперь ежеминутно благодарю Бога за то, что книга моя произвела именно эти толки, а не такiе, которые были бы въ мою пользу. Отъ этихъ толковъ я значительно поумнею, какъ даже и не думаютъ те, которые обо мне толкуютъ; уже и теперь я заставленъ ими гораздо строже взглянуть на самаго себя. Безъ этихъ толковъ, передо мною не раскрылось бы такъ общество и люди, которыхъ мне нужно непременно знать. У меня долго еще будетъ все невпопадъ, и языкъ мой не будетъ доступенъ для всехъ, покуда не узнаю такъ людей, какъ мне хочется узнать. Поверь, что безъ этой книги не было бы на чемъ испробовать нынешняго человека А проба эта нужна, и въ этомъ отношенiи книга моя, не смотря на все ея недостатки, сокровище. Ты самъ это испытаешь, если будешь на ней пробовать человека. Онъ отъ тебя не скроется въ своихъ сокровенныхъ и главнейшихъ помышленiяхъ, и состоянiе души его выступитъ передъ тобою какъ разъ. А черезъ это самое ты будешь иметь возможность оказать благодеянiе мне, тебя любящему, сообщая наблюденiя свои, которыя многому меня научатъ. О делахъ по книге я уже писалъ, отъ 15 апреля Арк. Ос. Письмо это, вероятно, онъ уже тебе сообщилъ. Мне кажется, что ты теперь несколько усталъ, изнурился отъ хлопотъ и делъ; тебе нужно освежиться. Удаленiе летомъ на дачу, или даже въ Финляндiю не удалитъ тебя совершенно отъ того, отъ чего на время следуетъ удалиться. Мне кажется, ты бы лучше сделалъ, еслибы взялъ на месяцъ, или на два, отпускъ за границу и прилетелъ бы ко мне моремъ. Въ семь дней въ Остенде. Переездъ моремъ действуетъ удивительно на силы и на духъ. Ты бы тогда привезъ самъ статьи, просмотренныя В***, съ его замечанiями, и захватилъ бы съ собою журналы и книги, потому что я до сихъ поръ не получилъ ни печатнаго листка. Мы бы о многомъ переговорили съ тобою и перетолковали, съездили бы вместе даже въ Лондонъ. Изъ Остенде день езды въ Лондонъ и день езды въ Парижъ. Ни экипажей, ни дорожныхъ запасовъ ненужно; везде пароходъ и железныя дороги; даже къ Жуковскому можно съездить по железной дороге. Мне кажется, что ласки дружбы и родныя речи о томъ, что̀ есть родное душамъ нашимъ, много бы тебя освежили, и ты съ новой бодростью началъ бы полезную свою деятельность, по возвращенiи въ Петербургъ. Но соображайся во всемъ съ твоими собственными обстоятельствами и возможностью. Какъ мне ни радостно было бы съ тобою свиданiе, но я бы не хотелъ его купить ценою пожертвованiй."

"Неаполь. Мая 9 (1847).

"Я получилъ милое письмо твое [отъ 4/16 письма къ тебе [отъ 17 апр.]. Благодарю тебя также за приложенiе двухъ писемъ, для меня очень значительныхъ. В**** Я написалъ маленькiй ответъ, при семъ прилагаемый, который пожалуйста передай ему немедленно. Что̀ касается до письма Б***, то надобно отдать справедливость нашему духовенству за твердое познанiе догматовъ. Это познанiе слышно во всякой строке его письма. Все сказано справедливо и все верно. Но, чтобы произнести полной судъ моей книге, для этого нужно быть глубокому душеведцу, нужно почувствовать и услышать страданiе той половины современнаго человечества, съ которою даже не имеетъ и случаевъ сойтись монахъ; нужно знать не свою жизнь, но жизнь многихъ. Поэтому никакъ для меня не удивительно, что имъ видится въ моей книге смешенiе света съ тьмой. Светъ для нихъ та сторона, которая имъ знакома; тьма та сторона, которая имъ незнакома; но объ этомъ предмете нечего намъ распространяться. Все это ты чувствуешь и понимаешь, можетъ быть, лучше моего. Во всякомъ случае письмо это подало мне доброе мненiе о Б****. Я считалъ его, основываясь на слухахъ, просто дамскимъ угодникомъ — —

"Несколько словъ на счетъ изумленiя твоего моему любопытству знать все толки, даже пустые, обо мне и о моей книге. Другъ мой, какъ ты до сихъ поръ не можешь почувствовать, что это мне необходимо! Въ толкахъ этихъ я ищу не столько поученiя себе, сколько короткаго знанiя техъ людей, которыхъ мне нужно знать. Въ сужденiяхъ о моихъ сочиненiяхъ обнаруживается самъ человекъ. Говоритъ журналистъ, но ведь за журналистомъ стоитъ две тысячи людей, его читателей, которые слушаютъ его ушами и смотрятъ на вещи его глазами. Это не безделица! Мне очень нужно знать, на что́ нужно напирать. Не позабудь, что я, хотя и подвизаюсь на поприще искуства, хотя и художникъ въ душе, но предметомъ моего художества современный человекъ, и мне нужно его знать не по одной его внешней наружности. Мне нужно знать душу его, ея . Ни Карамзинъ, ни Жуковскiй, ни Пушкинъ не избрали этого въ предметъ своего искуства, потому и не имели надобности въ этихъ толкахъ. Будь покоенъ на мой счетъ: меня не смутятъ критики и ни въ чемъ не заставятъ меня пошатнуться, что̀ здраво и крепко во мне. Изъ всехъ писателей, которыхъ мне ни случалось читать бiографiи, я еще не встретилъ ни одного, кто бы такъ умрямо преследовалъ разъ избранный предметъ. Эту твердость мою я чту знакомъ Божiей милости къ себе. Безъ Него, какъ бы мне сохранить ее, сообразя то, что редкому давалось выдержать такiя битвы со всякими отвлекающими отъ избраннаго пути обстоятельствами. После всехъ этихъ толковъ, у меня только лучше прочищаются глаза на то же самое, на что́ я гляжу, и больше рвенiя къ делу. Повторяю тебе, что я слишкомъ твердъ въ главныхъ моихъ убежденiяхъ; но у меня правило: всехъ выслушай, а сделай по своему. И что́ я сделаю по своему, всехъ выслушавши, то уже трудно поднять будетъ на публичное посмешище, даже и временное.

"Р*** правъ на счетъ письма къ его сестре. Совершенно въ такомъ виде, какъ оно есть, ему неприлично быть въ печати. Попроси его, чтобы онъ назначилъ карандашемъ все места, по его мненiю, неловкiя. Ихъ очень легко умягчить, темъ более, что я чувствую уже и самъ, какъ следуетъ чему быть.

"Вексель секунду я послалъ обратно къ тебе чрезъ Штиглица, потому что здесь не взялся по немъ выдать деньги банкиръ. Стало быть, тутъ уже не мое распоряженiе. Такова судьба его. Деньги эти береги у себя. Прокоповичу не следуетъ ничего говорить.....

"Обнимаю тебя крепко. Богъ да хранитъ тебя! Ради Бога, хоть несколько словъ о самомъ себе! Я собственно о тебе почти ничего не знаю; все письма твои наполнены мной. Книга твоя о Крылове прекрасна "

"10 iюня (1847). Франкфуртъ.

"Письмецо твое отъ 16/28 что празднованiе юбилея его не состоится, но, по мне, въ юбилеяхъ здешнихъ есть что-то грустное. Не отъ того ли, что приходишь въ такiя лета, когда чувствуется сильней, чемъ прежде, что следуетъ помышлять о юбилее небесномъ? Во всякомъ случае, хорошо бы намъ хотя половиною мыслей стремиться жить въ иной обетованной, истинной стране. Блаженъ, кто живетъ на той земле, какъ владелецъ, который купилъ уже себе именiе въ другой губернiи, отправилъ туда все свои пожитки и сундуки и самъ остался налегке, готовый пуститься вследъ за ними. Его не въ силахъ смутить тогда никакая земная скорбь и огорченiе отъ всякаго мелкаго дрязга жизни. Я радъ, что ты, какъ вижу изъ письма твоего, спокоенъ. Я самъ тоже спокоенъ. Путь мой, слава Богу, твердъ. Хотя тебе кажется, что я несколько колеблюсь и какъ-бы недоумеваю, чемъ заняться и какую избрать дорогу, но дорога моя все одна и та же. Она трудна, это правда, скользка, и не разъ уже я уставалъ, но сила святая, о насъ заботящаяся, воздвигала меня вновь и становила еще крепче на ноги. Даже и то, что́ казалось прежде какъ-бы воздвигавшимся въ поперегъ пути, служило къ ускоренiю шаговъ; а потому во всемъ следуетъ доверяться Провиденiю и молиться. Очень понимаю, что некоторыхъ истинно доброжелательныхъ мне друзей — въ томъ числе, можетъ быть, и самаго тебя — несколько смущаетъ некоторая многосторонность, выражающаяся въ моей книге, и какъ-бы желанiе заниматься многимъ наместо одного.

"Для этого-то я готовлю теперь небольшую книжечку, въ которой хочу, сколько возможно яснее, изобразить повесть моего писательства, — то есть, въ виде ответа на утвердившееся, неизвестно почему, мненiе, что я возгнушался искуствомъ, почелъ его низкимъ, безполезнымъ и тому подобное. Въ немъ скажу, чемъ я почитаю искуство, что̀ я хотелъ сделать съ даннымъ мне на долю искуствомъ, развивалъ ли я точно самаго себя изъ данныхъ мне матерiаловъ, или хитрилъ и хотелъ переломить свое направленiе, — ясно, сколько возможно ясно, чтобы и не-литераторъ могъ видеть, я ли виновенъ въ недеятельности, или Тотъ, Кто располагаетъ всемъ и противъ Кого идти грудно человеку. Мне чувствуется, что мы здесь сойдемся съ тобой душа въ душу относительно дела литературы. Молю только Бога, чтобы Онъ далъ мне силы изложить все просто и правдиво. Оно разрешитъ тогда и тебе самому некоторыя недоразуменiя на счетъ меня, которыя все таки должны въ тебе еще оставаться. Покаместь, это да будтъ еще между нами. Книжечка можетъ выходомъ своимъ устремить вниманiе на перечтенiе "Переписки съ Друзьями", въ исправленкомъ и пополненномъ изданiи. А потому пожалуйста перешли мне не медля статьи, снабженныя вашими замечанiями, для переделки, адресуя во Франкфуртъ, на имя посольства.

"Въ следующемъ письме я пришлю тебе свидетельство о моей жизни для взятiя денегъ изъ казначейства, которыя держи у себя вместе съ прежними, къ тебе посланными чрезъ Штиглица. Оне, можетъ быть, мне понадобятся къ концу года. На Востокъ будетъ присылать мне трудно, а остаться тамъ, Богъ весть, можетъ быть, придется долее разсчитываемаго времени; стало быть, нужно будетъ деньгами запастись. Путешествiе, доселе откладываемое съ года на годъ, становится чрезъ то самое мне более желаннымъ и заманчивымъ. Точно какъ-бы душа моя говоритъ мне, что я тамъ найду искомое издавна и лучшее всего того, что́ находилъ доныне....

"При семъ письмецо къ В****. Передай отъ меня поклонъ Балабинымъ, — особенно М* П*. Напиши мне хоть несколько строчекъ о томъ, какъ она живетъ своимъ домомъ. Я слышалъ, что она просто чудо въ домашнемъ быту и хотелъ бы знать, въ какой мере и какъ она все делаетъ. А. О. Ишимову поблагодари за книжечку: "Розенштраухъ". Я нашелъ, что она очень хороша. Письмо же о легкости ига Христова — сущiй перлъ."

"Франкфуртъ. Іюль 10 (1847).

"Посылаю тебе свидетельство о жизни. Деньги возьми, но храни у себя до времени отсылки ихъ въ Константинополь, что́ нужно будетъ сделать въ начале весны будущаго года. Если какой-нибудь можно получить въ это время на нихъ наростъ, что́, какъ говоритъ Жуковскiй, будто-бы делается, то конечно не дурно; если же это пустякъ, то, разумеется, не стоитъ изъ-за него хлопотать. Ожидаю отъ тебя известiя о томъ, где проводишь лето и когда къ тебе посылать небольшую вещь, которую бы мне хотелось напечатать въ виде отдельной небольшой книжки, о которой я уже тебе сказывалъ. Можно ли тебе будетъ прислать ее черезъ месяцъ отъ сегодня? Хочу послать къ тебе также переделанную "Развязку Ревизора", которая вышла теперь, кажется, ловче.

"Спроси у того художника, который предлагалъ мне изданiе "Мертвыхъ Душъ" съ рисунками: не хочетъ ли онъ издать съ виньетками "Ревизора", съ присоединенiемъ означенной заключительной пiэсы, разумея по виньетке къ голове и къ хвосту всякаго действiя, на той же странице, где и слова."

"Переписке съ Друзьями". Это случилось отъ того, тто г. Аксаковъ, узнавъ о возвращенiи Гоголя на родину, откуда черезъ два месяца онъ намеревался переехать въ Москву, пожелалъ, прежде свиданья съ нимъ, высказать ему все, что̀ было на душе, такъ чтобы при свиданьи находиться уже въ прямыхъ отношенiяхъ. До сихъ поръ онъ не писалъ къ Гоголю ни слова о его новой книге. Ответъ Гоголя показываетъ, что онъ уже пережилъ тяжкое время испытанiя и могъ выслушивать спокойно самыя несправедливыя и оскорбительныя нападенiя, въ которыхъ друзья, любившiе его наиболее, обвиняютъ теперь себя строже другихъ. Умеренность и кротость Гоголева ответа поразительны.

"Іюня 3 (1848). Васильевска.

"Откровенность прежде всего, Константинъ Сергеевичъ. Такъ какъ вы были откровенны и сказали въ вашемъ письме все, что̀ было на душе, то и я долженъ сказать о техъ ощущенiяхъ, которыя были во мне при чтенiи письма вашего. Во первыхъ, меня несколько удивило, что вы, наместо известiй о себе, распространились о книге моей, о которой я уже не полагалъ услышать что-либо по возврате моемъ на родину. Я думалъ, что о ней уже все толки кончились и она предана забвенiю. Я, однакоже, прочелъ со вниманiемъ три большiя ваши страницы. Многое въ нихъ дало мне знать, что вы съ техъ поръ, какъ мы съ вами разстались, следили [историческимъ и философическимъ путемъ] существо природы русскаго человека и, вероятно, сделали немало значительныхъ выводовъ. Темъ съ бо́льшимъ нетерпенiемъ жажду прочесть вашу драму, которой, покуда, въ рукахъ еще не имею. Вотъ еще вамъ одна мысль, которая пришла мне въ голову въ то время, когда я прочелъ слова письма вашего: "Главный недостатокъ книги есть тотъ, что она — ложь". Вотъ что́ я подумалъ. Да кто же изъ насъ можетъ такъ решительно выразиться, кроме разве того, который уверенъ, что онъ стоитъ на верху истины? Какъ можетъ кто-либо [кроме говорящаго разве Святымъ Духомъ] отличить, что̀ ложь и что̀ истина? Какъ можетъ человекъ, подобный другому, страстный, на всякомъ шагу заблуждающiйся, изречь справедливый судъ другому въ такомъ смысле? Какъ можетъ онъ, неопытный сердцезнатель, назвать ложью сплошь, съ начала до конца какую бы то ни было душевную исповедь, онъ, который и самъ есть ложь, по слову Апостола Павла? Неужели вы думаете, что въ вашихъ сужденiяхъ о моей книге не можетъ также закрасться ложь? Въ то время, когда я издавалъ мою книгу, мне казалось, что я ради одной истины издаю ее; а когда прошло несколько времени после изданiя, мне стало стыдно за многое, многое, и у меня не стало духа взглянуть на нее. Разве не можетъ случиться того же и съ вами? Разве и вы не человекъ? Какъ вы можете сказать, что вашъ нынешнiй взглядъ непогрешителенъ и веренъ, или что вы не измените его никогда? тогда какъ, идя по той же дороге изследованiй, вы можете найти новыя стороны, дотоле вами незамеченныя; вследствiе чего и самый взглядъ уже не будетъ совершенно томъ, и, что́ казалось прежде целымъ бываетъ онъ возле насъ въ то время, когда думаемъ, что онъ далеко, что мы освободились отъ него и отъ лжи и что самая истина говоритъ нашими устами. Вотъ какiя мысли пришли мне въ то время, когда я читалъ приговоръ вашъ книге, на которую до сихъ поръ еще не имелъ духу взглянуть. Скажу вамъ также, что мне становится теперь страшно всякой резъ, когда слышу человека, возвещающаго слишкомъ утвердительно свой выводъ, какъ непреложную, непогрешительную истину. Мне кажется, лучше говорить съ меньшей утвердительностью, но приводить больше .

"Драму вашу я прочту со вниманьемъ и даю вамъ слово не скрыть своего мненiя. Она темъ более для меня интересна, что, вероятно, въ ней я отыщу яснейшее изложенiе всего того, о чемъ вы говорите въ письме вашемъ несколько неопределенно и неясно."

По совету одного изъ друзей своихъ, Гоголь послалъ два экземпляра "Переписки съ Друзьями" къ священнику, отцу Матвею, котораго онъ зналъ по слухамъ, какъ человека, вполне достойнаго его сана, и писалъ къ нему:

"Я прошу васъ убедительно прочитать мою книгу и сказать мне хотя два словечка о ней — первыя, какiя придутъ вамъ, какiя скажетъ вамъ душа ваша. Не скройте отъ меня ничего и не думайте, чтобы ваше замечанiе, или упрекъ былъ для меня огорчителенъ. Упреки мне сладки, а отъ (васъ) еще будутъ слаще. Не затрудняйтесь темъ, что меня не знаете; говорите мне такъ, какъ-бы меня векъ знали. Напишите мне письмецо въ Неаполь. Приложите въ моемъ письме маленькое письмецо, хотя также изъ двухъ строчекъ, къ гр. А. П. Т**му, который также къ тому времени прiедетъ въ Неаполь, съ темъ, чтобы выпроводить меня къ Святымъ Местамъ, а можетъ быть, даже и самому туда пуститься, если Богу будетъ угодно поселить ему такую мысль. Вашими двумя строками вы его много обрадуете.

"Въ заключенiе, прошу васъ молиться обо мне крепко, крепко во все время путешествiя, которое — видитъ Богъ — хотелось бы совершить въ потребу истинную души моей, дабы быть въ силахъ потомъ совершить дело во славу святаго имени Его. Помолитесь же обо мне, и Богъ вамъ воздастъ за это десятирицею. Посылается вамъ книга въ двухъ экземплярахъ, одинъ для васъ, а другой для того, кому вы захотите дать."

Отсюда завязалась между поэтомъ и священникомъ уезднаго города переписка, въ которой Гоголь открывалъ свою душу, какъ на исповеди. Вотъ его письма, относящiяся къ книге, которая послужила пробнымъ камнемъ, какъ для самаго автора, такъ и для публики.

1.

"Неаполь. 9 мая (1847).

"Что́ могу сказать вамъ въ ответъ на чистосердечное письмо ваше? Благодарность! вотъ первое слово, которое я долженъ сказать вамъ, хотя очень хотелось бы мне иметь отъ васъ не такое письмо. Все слова ваши, какъ о евангельскомъ значенiи милостыни, такъ и о прочемъ, святая истина. Въ нихъ я убежденъ; противъ нихъ не спорю. А между темъ въ книге моей изложено такъ, какъбы я былъ противъ этого. Какъ изъяснить это явленiе? Скажу более: статью о театре я писалъ не съ темъ, чтобы прiохотить общество къ театру, а съ темъ, чтобы отвадить его отъ развратной стороны театра, отъ всякаго рода балетныхъ плясавицъ и множества самыхъ страстныхъ пiесъ, которыя въ последнее время стали кучами переводить съ французскаго. Я хотелъ отвадить отъ этого указанiемъ на лучшiя пiесы и выразилъ все это такимъ нелепымъ и неточнымъ образомъ, что подалъ поводъ вамъ думать, что я посылаю людей въ театръ, а не въ церковь. Храни меня Богъ отъ такой мысли! Никогда я не имелъ ея даже и тогда, когда гораздо меньше чувствовалъ святыню святыхъ истинъ. Я только думалъ, что нельзя отнять совершенно отъ общества увеселенiй ихъ, но надобно такъ распорядиться съ ними, чтобы у человека возраждалось само собою желанiе после увеселенiя идти къ Богу — поблагодарить Его, а не идти къ чорту — послужить ему. Вотъ была основная мысль той статьи, которую я не съумелъ хорошо написать. Скажу вамъ нелицемерно и откровенно, что виной множества недостатковъ моей книги не столько гордость и самоослепленiе, сколько незрелость моя. Я началъ поздо свое воспитанiе, — въ такiе годы, когда другой человекъ уже думаетъ, что онъ воспитанъ. Обрадовавшись тому, что удалось въ себе победить многое, я вообразилъ, что могу учить и другихъ, издалъ книгу и на ней увиделъ ясно, что я — ученикъ. Желанiе и жажда добра, а не гордость, подтолкнули меня издать мою книгу; а какъ вышла моя книга, я увиделъ на ней же, что есть во мне и гордость, и самоослепленiе, и много того, чего бы я не увидалъ, еслибы не была издана моя книга. Эта строптивость, дерзкая замашка, которая такъ оскорбила васъ въ моей книге, произошла тоже отъ другого источника. Воспитывая себя самаго суровою школою упрековъ и пораженiй и находя отъ нихъ пользу существенную душе, я былъ не шутя одно время уверенъ въ томъ, что и другимъ это полезно, и выразился грубо и жестко. Я позабылъ, что голосомъ любви следуетъ говорить, когда хочешь чему поучить другихъ, и чемъ святее истина, темъ смиреннее нужно быть тому, который хочетъ возвещать о ней. Я попался самъ въ техъ самыхъ недостаткахъ, въ которыхъ попрекнулъ другихъ. Словомъ — все въ этой книге обличаетъ невоспитанiе мое. Богъ далъ большое именiе; множество въ немъ всякихъ угодiй и удобствъ; зелени не окинешь глазомъ; а самъ управитель, которому поручено это именiе, еще не умеетъ управлять имъ. Вотъ вамъ портретъ мой! Силъ много, но уменья править этими силами мало, — можетъ быть, отъ того самаго, что слишкомъ много дано силъ. Не могу скрыть отъ васъ, что меня очень испугали слова ваши, что книга моя должна произвести вредное действiе и я дамъ за нее ответъ Богу. Я несколько времени оставался после этихъ словъ въ состоянiи упасть духомъ; но мысль, что безгранично милосердiе Божiе, меня поддержала. Нетъ, есть хранящая сила, которая не дремлетъ въ мiре, которая направляетъ къ хорошему даже и то, что́ отъ дурного умысла произвелъ человекъ. А книга моя не отъ дурного умысла: мое неразумiе всему причиною; за то Богъ и наказалъ меня, — наказалъ меня темъ, что все до единаго вопiютъ противъ моей книги, хотя и разнообразны до безконечности причины этихъ криковъ. Но какъ милостиво и самое наказанiе Его! Въ наказанiе, Онъ даетъ мне почувствовать смиренiе — лучшее, что̀ только можно дать мне. Какимъ бы другимъ образомъ я могъ взглянуть (на) себя, еслибы не посыпались на меня градомъ со всехъ сторонъ упреки и обвiненiя? [Еслибы кто увидалъ те жестокiя письма, исполненныя упрековъ, которыя я получаю во множестве отовсюду, и прочиталъ бы те статьи, которыя теперь печатаются во множестве противъ меня, у него бъ закружилась на время голова.] Вы сами, верно, знаете, что отъ людей близкихъ и всегда съ нами живущихъ не услышишь осужденiя: за наши небольшiя имъ услуги, иногда даже просто за одну ровность нашего характера, они уже готовы почитать насъ за совершеннейшаго человека. Но когда раздадутся со всехъ сторонъ крики по поводу какого-нибудь публичнаго нашего действiя и разберутъ по нитке всякую речь нашу и всякое слово, и когда, руководимые и личными нерасположенiями, и недоразуменiями, станутъ открывать въ насъ даже и то, чего нетъ, тогда и самъ станешь искать въ себе того, чего прежде и не думалъ бы искать. Есть люди, которымъ нужна публичная, въ виду всехъ данная оплеуха. Это я сказалъ где-то въ письме, хотя и не зналъ еще тогда, что получу самъ эту публичную оплеуху. Моя книга есть точная мне оплеуха. Я не имелъ духу заглянуть въ нее, когда получилъ ее отпечатанную; я краснелъ отъ стыда и закрывалъ лицо себе руками, при одной мысли о томъ, какъ неприлично и какъ дерзко выразился о многомъ. Отсутствiе местъ, выпущенныхъ — — и незамененныхъ ничемъ другимъ, разрушивши связь и сделавши темнымъ, почти безсмысленнымъ многое, еще более увеличило недостатки ея въ глазахъ моихъ. Итакъ книга моя, прежде чемъ быть полезной для другихъ, полезна для меня, и это считаю знакомъ ко мне милости Божiей. Мне нужно зеркало, въ которое я долженъ глядеться всякой день, чтобы видеть мое неряшество. Что̀ же до влiянiя на другихъ, то мне какъ-то не верится, чтобы отъ книги моей распространился вредъ на нихъ. За что́ Богу такъ ужасно меня наказывать? Нетъ, Онъ отклонитъ отъ меня такую страшную участь, если не ради моихъ безсильныхъ молитвъ, то ради молитвъ техъ, которые Ему молятся обо мне и умеютъ угождать Ему, — ради молитвъ моей матери, которая изъ-за меня вся превратилась въ молитву. Теперь я собираю весьма тщательно толки о моей книге со всехъ сторонъ, равно какъ и отчетъ о всехъ впечатленiяхъ, ею производимыхъ. Сколько могу судить по темъ, которыя доселе имею, книга моя не произвела почти никакого впечатленiя на техъ людей, которые находятся уже въ недре Церквѝ весьма естественно: кто имеетъ у себя дома лучшiй обедъ, тотъ не станетъ по чужимъ домамъ искать худшаго; кто добрался до самаго родника водъ, тому не за чемъ бегать за полугрязными ручьями, хотябы и они стремились въ ту же реку. Напротивъ, изъ техъ, которые находятся въ недре Церкви и действительно веруютъ, многiе даже вооружились противъ моей книги и стали еще бдительнее на страже собственной своей души. Книга моя подействовала только на техъ, которые не ходятъ въ церковь это одно уже можетъ меня успокоить. Тамъ, то есть, въ церкви, они найдутъ лучшихъ учителей. Достаточно, что занесли уже ногу на порогъ дверей ея. О книге моей они позабудутъ, какъ позабываетъ о складахъ ученикъ, выучившiйся читать по верхамъ. Причину этого для васъ, можетъ быть, страннаго явленiя я могу объяснить темъ, что въ книге моей, не смотря на все великiе недостатки ея, есть, однакоже, одна только та правда, которую, покуда, заметили немногiе. Въ ней есть душевное дело — исповедь человека, который почувствовалъ сильно, что воспитанiе наше начинается съ техъ только поръ, когда кажется, что оно уже кончилось. Тамъ изложенъ отчасти и процессъ такого дела, понятный даже и не для христiянина, не смотря на неточность моихъ словъ и выраженiй, непонятныхъ для нестрадавшаго теми недугами, какими сураждутъ неверующiе люди нынешняго времени. Мне кажется, что если кто-нибудь только помыслитъ о томъ, чтобы сделаться лучшимъ, то онъ уже непременно потомъ встретится со Христомъ, увидевши ясно какъ день, что безъ Христа нельзя сделаться лучшимъ, и, бросивши мою книгу, возьмемъ въ руки Евангелiе. И потому-то, я думаю, напрасно не обратили вниманiя на эту сторону моей книги все те, которые имеютъ дело съ душою человека. Мне кажется, что следовало бы даже, отбросивши на время въ сторону все оскорбляющiя слова, резкiя выраженiя и даже целикомъ те статьи, на которыхъ отразились мое несовершенство, недостатки и невежество, прочитать вниматетьно и даже несколько разъ некоторыи статьи, особенно те, где умъ не можетъ быть вдругъ судьей и которые проверить можно только нужно знать это. Богъ милостивъ. Если Онъ попустилъ меня сделать злое дело, то Онъ же поможетъ мне и исправить его. Хотя (я) положилъ себе долгомъ не писать по техъ поръ, пока не научусь лучше делу и не прiобрету языка более кроткаго и никого неоскорбляющаго; но некоторыя необходимыя объясненiя на мою книгу, равно какъ и сознанiе въ томъ, въ чемъ я ошибся, я долженъ буду сделать непременно, чтобы не соблазнялись юноши и люди неопытные. — — — Письмо о театре я писалъ, имея въ виду публику, пристрастившуюся къ балетамъ и операмъ, пожирающимъ ныне страшныя суммы денегъ, и въ то же самое время имелъ въ виду журналъ "Маякъ", С. А. Бурачка, который, судя по статьямъ его, долженъ быть истинно почтенный и верующiй человекъ, но который, однакожъ, слишкомъ горячо и безъ разбора напалъ на всехъ нашихъ писателей, утверждая, что они безбожники и деисты, потому только, что те не брали въ предметъ христiянскихъ сюжетовъ. Я вовсе не хотелъ оскорбить издателя "Маяка": я хотелъ только напомнить ему самому, какъ христiянину, о смиренiи, но выразился такъ, что словами моими действительно онъ могъ быть обиженъ. Изъ некоторыхъ словъ вашего письма мне показалось, что вы его знаете. Скажите ему, что я умоляю его простить меня; попросите за меня и вы также. Наконецъ, простите меня и вы сами, добрая и молящаяся о всехъ насъ душа. Очень понимаю, что для васъ оскорбительнее, чемъ для многихъ, появленiе такой книги, отъ которой соблазняются те, за спасенiе которыхъ вы молитесь. Еще разъ повторяю вамъ, что цель моей книги была добрая; но вы видите сами, что обо мне нужно молиться более, чемъ о всякомъ другомъ человеке. Если Богъ меня не вразумитъ своимъ разумомъ, что́ я буду тогда? Участь моя будетъ страшнее участи всехъ прочихъ людей. Молитесь же обо мне, ради самаго Христа.

"Все прочее, чего не вместитъ письмо, передастъ вамъ лично А* П*, съ которымъ, если дастъ Богъ, надеюсь увидеться въ Париже и который стремится къ вамъ, какъ птица изъ клетки на волю [и, верно, не даромъ стремится]. Еще разъ прося молитвъ вашихъ, прошу васъ уведомить меня хотя двумя строчками, что письмо это вами получено, безъ чего я не буду спокоенъ."

2.

"Богъ да наградитъ васъ за ваши добрыя строки! Многое въ нихъ пришлось очень кстати моей душе. Со многимъ я уже согласился еще прежде, чемъ пришло ваше письмо. Напримеръ, на счетъ того, чтобы не оправдываться предъ мiромъ. Въ самомъ деле, ведь судить насъ будетъ Богъ, а не мiръ. Не знаю, брошу ли я имя литератора, потому что не знаю, есть ли на это воля Божiя; но, во всякомъ случае, разсудокъ мой говоритъ мне не выдавать ничего въ светъ въ продолженiи долгаго времени, покуда не созрею лучше самъ внутренно и самомъ томъ месте, где проходили божественныя стопы единороднаго Сына Его, сказало бы мне серде мое все, что́ мне нужно. Хотелось бы мне, чтобы со дня этого поклоненiя моего понесъ бы я повсюду образъ Христа въ сердце моемъ, имея ежеминутно его предъ мысленными глазами своими. Признаюсь вамъ, я до сихъ поръ уверенъ, что законъ Христовъ можно внести съ собой повсюду, даже въ стены тюрьмы, и можно исполнять его, пребывая во всякомъ званiи и сословiи: его можно исполнять также и въ званiи писателя. Если писателю данъ талантъ, то, верно, недаромъ и не на то, чтобы обратить его во злое. Если въ живописце есть склонность къ живописи, то, верно, Богъ, а не кто другой, виновникъ этой склонности. Вольно было живописцу, на место того, чтобы изображать кистью предметы высокiе, образа угодниковъ Божiихъ и высшихъ людей, писать соблазнительныя сцены развратныхъ увеселенiй и униженiя человеческаго. Разве не можетъ и писатель въ занимательной повести изобразить живые примеры людей лучшихъ, чемъ какихъ изображаютъ другiе писатели, — представить ихъ такъ живо, какъ живописецъ? Примеры сильнее разсужденiя; нужно только для этого писателю уметь прежде самому сделать(ся) добрымъ и угодить жизнью свой сколько-нибудь Богу. Я бы не подумалъ о писательстве, еслибы не было теперь такой повсеместной охоты къ чтенiю всякаго рода романовъ и повестей, большею частью соблазнительныхъ и безнравственныхъ, но которые читаются потому только, (что) написаны увлекательно и не безъ таланта. А я, имея талантъ, умея изображать живо людей и природу [по уверенiю техъ, которые читали мои первоначальныя повести], разве я не обязанъ изобразить съ равною увлекательностiю людей добрыхъ, верующихъ и живущихъ въ законе Божiемъ? Вотъ вамъ [скажу откровенно] причина моего писательства, а не деньги и не слава. Но.... теперь я отлагаю все до времени и говорю вамъ, что долго ничего не издамъ въ светъ и всеми силами буду стараться узнать волю Божiю, какъ мне быть въ этомъ деле. Еслибы я зналъ, что на какомъ-нибудь другомъ поприще могу действовать лучше во спасенье души моей и во исполненье всего того, что́ должно мне исполнить, чемъ на этомъ, я бы перешелъ на то поприще. Еслибы я узналъ, что я могу въ монастыре уйти отъ мiра, я бы пошелъ въ монастырь. Но и въ монастыре тотъ же мiръ окружаетъ насъ, те же искушенья вокругъ насъ, такъ же воевать и бороться нужно со врагомъ нашимъ; словомъ — нетъ поприща и места въ мiре, на которомъ мы бы могли уйти отъ мiра. А потому я положилъ себе, покуда, вотъ что́. Теперь, именно со дня полученiя вашего письма, я положилъ себе удвоить ежедневныя молитвы, отдать больше времени на чтенiе книгъ духовнаго содержанiя; перечту снова Златоуста, Ефрема Сирянина и все, что̀ мне советуете, а тамъ — что́ Богъ дастъ. Нельзя, чтобы сердце мое, после такого чтенiя и такого распределенiя времени, не настроилось лучше и не сказало мне яснее путь мой. А васъ прошу, такъ какъ вы стали уже богомолецъ мой и ведаете уже отчасти мою душу, [о, какъ бы мне хотелось открыть вамъ всю мою душу, быть у васъ во Р**, исповедаться у васъ и сподобиться причащенiю тела и крови Христовой, преподанныхъ рукою вашею!] Прошу васъ молиться темъ временемъ обо мне, особенно во все время путешествiя моего въ Іерусалимъ. Я отправляюсь туда ко времени Пасхи; до того же времени пробуду въ Неаполе. Если получу отъ вась несколько напутственныхъ строкъ, буду очень, очень радъ. Гр(афа) А* П* я виделъ на одинъ день во время проезда его въ Англiю. — — — Онъ обрадовался необыкновенно, узнавши, что я получилъ отъ васъ письмо, будучи уверенъ, что вы, писавши ко мне, вспомнили и о немъ и лишнiй разъ за него помолились. Напишите ему хотя две строчки, какiя скажетъ вамъ сердце ваше, и вложите ихъ, въ виде особеннаго письмеца, въ письмо ко мне. Я уверенъ, что эти строчки придадутъ ему большую бодрость.

"Въ непродолжительномъ времени, можетъ быть, вы получите изъ С. Петербурга деньги, которыя попрошу васъ раздать темъ изъ страждущихъ, которые больше другихъ нуждаются. Мне бы хотелось, чтобы оне пришли въ руки техъ, которые усерднее другихъ молятся Богу. Впрочемъ, вы лучше моего знаете, кому следуетъ давать. Какъ я жалею, что я не богатъ и не могу теперь послать более!"

Раздел сайта: