Глава XXI.
Какимъ казался Гоголь для незнавшихъ и чемъ онъ былъ для знавшихъ его. — Переписка по поводу его желанiя пожертвовать частью своихъ доходовъ для помощи беднымъ талантливымъ людямъ.
Здоровье Гоголя въ продолженiе 1844 года (кроме начала года) вообще находилось въ лучшемъ состоянiи, и онъ деятельно трудился надъ вторымъ томомъ "Мертвыхъ Душъ". По приведеннымъ здесь письмамъ, мы находимъ его весною въ Ницце, потомъ во Франкфурте и наконецъ, зимою, опять во Франкфурте. Изъ писемъ къ нему разныхъ особъ видно, что онъ провелъ месяцъ или больше въ Остенде, где купался въ море. Одинъ изъ его друзей, въ письме изъ Парижа, отъ 6 ноября 1844 года, такъ вспоминалъ это время: "Письма ваши очень порадовали бы меня, еслибъ не заметно было въ нихъ отсутствiя той бодрости, которою въ Остенде вы и насъ и всехъ оживляли". Это показываетъ, что онъ провелъ время своего купанья въ море не безъ друзей и знакомыхъ, и что только для людей, знавшихъ его издали, онъ казался въ Остенде несчастнымъ ипохиндрикомъ или мизантропомъ, вечно одинокимъ и задумчивымъ.
грусти. Но что̀ наполняло тогда его душу, это было известно только немногимъ друзьямъ его и открывается теперь изъ его переписки. Еще въ юности, онъ писалъ къ своей матери: "Вы знаете, какой я охотнихъ до всего радостнаго. Вы одне только видели, что подъ видомъ, иногда для другихъ холоднымъ и угрюмымъ, таилось желанiе веселости [разумеется, не буйной], и часто, въ часы задумчивости, когда другимъ казался я печальнымъ, когда они видели или хотели видеть во мне признаки сентиментальной мечтательности, я разгадывалъ науку веселой, счастливой жизни"... Такъ и теперь, для постороннихъ онъ могъ казаться человекомъ, убегающимъ людского общества, а между темъ его непосредственныя и письменныя сношенiя съ людьми разносили везде светъ и утешенiе. Приведу отрывки изъ писемъ къ нему одной особы, чтобъ показать, какое влiянiе имели письма Гоголя на его корреспондентовъ.
"*** уже съ месяцъ запирается, никого не принимаетъ, въ сильной тоске и приметнымъ образомъ худеетъ. Письмо же, о которомъ я вамъ говорила, которое меня такъ огорчило и встревожило, было отъ него. Вы должны вспомнить, что я въ Ницце съ вами говорила, что онъ четыре раза сряду прочелъ Евангелiе и мне делалъ разные запросы. Въ письме своемъ онъ мне говоритъ: "Вся жизнь моя предстала теперь предъ моею совестью, какъ предъ судьею строгимъ и ужаснымъ, и душа моя содрогается при мысли, что, можетъ быть, уже поздно. Я бы далъ до последней капли крови, чтобы искупить мое прошедшее". Далее столько грустнаго, тяжкаго и вместе раздраженнаго, и ни слова о Боге, такъ что я три дня плакала и писала ему, но чувствую, что слабо и дурно. На такой подвигъ надобна душа выше моей. — — Спасите его. Вамъ надо сейчасъ, не медля, помолясь Богу, ему писать."
Это было писано 14 апреля, 1844. Въ письме той же особы отъ 6 Мая сказано: "Благодарю васъ за письмо къ *** — — Ему лучше. Это я узнала чрезъ третье лицо. Онъ говелъ съ большимъ раскаяньемъ и успокоился, совершивъ этотъ подвигъ после весьма долгаго забытья. Вы справедливо говорите, что нечего бояться тамъ, куда взошелъ Богъ. У*** все чисто духовное, а не умственное. Совесть заговорила: это его собственныя слова."
"Сегодня я получила ваше письмо. Благодарю васъ за него. Оно мне было очень, очень нужно и пришло какъ нельзя более кстати. Въ душе моей разгорался уже известный вамъ гневъ, и гневъ несправедливый. Да врядъ ли бываетъ когда-либо гневъ справедливъ. Ваши слова успокоили и вразумили меня. Не скрою отъ васъ, что первое впечатленiе вашего письма было непрiятное. Упреки не легко выносить, наипаче, когда чувствуется сильно, что гласъ народа справедливъ. Но несколько минутъ размышленiя уже заставили меня васъ благодарить чистосердечно."
Сутей, въ "Жизнеописанiи Коупера" (Life of Cowper) справедливо замечаетъ, что часто характеръ человека мы можемъ узнать вернее изъ писемъ, писанныхъ къ нему, нежели изъ его собственныхъ писемъ. На этомъ-то основанiи, я пользуюсь всякимъ случаемъ показать читателямъ отраженiе личности Гоголя въ сердцахъ и умахъ его друзей и знакомыхъ, посредствомъ извлеченiй изъ ихъ писемъ къ нему. До сихъ поръ этотъ бiографическiй источникъ очень скуденъ у меня; но я надеюсь, что придетъ время, когда для меня откроется теперь недоступное и устранятся препятствiя къ тому, чтобы воспользоваться имъ.
Продолжаю выписки изъ писемъ (1844 года) той же особы, что́ и прежнiя.
Сентября 23-го "... Дай Богъ, чтобы я только такъ жила, какъ въ Ницце; тогда я могла бы имъ и многимъ быть полезною. Но въ Ницце были вы, были чтенiя, была жизнь спокойная, регулярная, а здесь... о Боже! что̀ за разница!... Какая превратность, даже развращенность въ мысляхъ и понятiяхъ! Меня ужасаетъ то, что тому назадъ два года я точно такъ же чувствовала и говорила."
Октября 1-го. "... Да услышитъ меня ваша душа и помолится о моей, ей братской и всегда открытой."
Октября 7-го. "Что̀ значитъ иногда слово! На дняхъ сказалъ мне ***, что вы меня любить не можете, что я вашей дружбы недостойна, что во мне нетъ того элемента душевнаго, который могъ бы насъ сблизить, а что вы меня изучаете только, что я для васъ предметъ наблюденiй, потому что вы артистъ. И я огорчилась, и я поверила этому, потому что должна была сознаться, что я точно недостойна вашей дружбы. А вы мне такъ нужны и такъ благодетельно на меня действовали и будете еще действовать! На дняхъ прочла я следующiя слова и тотчасъ вспомнила объ васъ: Ayez beaucoup d’amis, qui vivent en paix avec vous; mais choisissez vous pour conseil un homme entre mille. — L’ami fidèle est un remède, qui procure la vie et l’immortalité; et ceux qui craignent le Seigneur honorent cet ami."
"... Да благословитъ васъ Богъ! вы, любезный другъ, выискали мою душу, вы ей показали путь, этотъ путь такъ разукрасили, что другимъ идти не хочется и невозможно. На немъ ростутъ прекрасныя розы, благоуханныя, сладко душу успокоивающiя. — — Еслибы мы все вполне понимали, что душа сокровище, мы бы берегли ее больше глазъ, больше жизни; но не всякому дано почувствовать это самому, и не всякой такъ счастливо нападаетъ на друга, какъ я."
Декабря 30-го. "... Вы одни мне остались всегда верными; вы одни меня полюбили не за то внешнее и блестящее, которое мне причинило уже столько горя, а за искры души, едва заметныя, которыя вы же дружбой своей раздули и согрели. На васъ однихъ я могу положиться, тогда какъ вокругъ себя нахожу только расчетъ, обманъ или прекрасный призракъ любви и преданности. Къ вамъ теперь стремится страждущая душа моя."
"... Да благословитъ васъ Всевышнiй за все добро, сделанное мне вами!"
Апреля 15-го, 1845. "... Я недостойна быть вашей сестрой, любезный Николай Васильевичъ, но я стремлюсь къ этой цели и надеюсь на помощь Всевышняго."
Августа 6-го, 1845. "... Что же, еслибы вы возвратились въ матушку Россiю? вы здесь найдете три семейства, которыя соединятся въ одну мысль — разсеять печальныя мысли ваши, въ одно чувство любви къ вамъ, которыя будутъ счастливы каждымъ веселымъ вашимъ взглядомъ, каждою веселою улыбкою вашею."
Въ письмахъ третьей особы, опять отличайшейся отъ первыхъ двухъ, какъ характеромъ, такъ и житейскими обстоятельствами, я нашелъ следующiя выраженiя, характеризующiя Гоголя.
"... Мне показалось, что я съ вами где-нибудь сижу, какъ случалось въ Остенде и Ницце, и что вамъ говорю все, что́ въ голову приходитъ, и что вамъ разсказываю всякую всячину. Вы меня тогда слушали, тихонько улыбаясь и закручивая усы... Какъ я васъ вижу, Николай Васильевичъ! точно какъ-будтобы вы передо мной стояли! — Vous êtes une de nos glores modernes: какъ же Русскому вами не гордиться? Видите, вотъ какъ я вамъ это объясню. Какъ Русская — вы для меня Гоголь, и я вами горжусь; а какъ N* N* — вы только для меня Николай Васильевичъ, то есть, христiянскiй, любезнейшiй, вернейшiй другъ."
Марта 14-го, 1845. "Любезный Николай Васильевичъ! пожалуйста напишите N* N*. Она немножко унываетъ. Вотъ ея слова: "Il me faudrait deux ou trois bonnes conversation avec notre cher ami, pour me calmer et me remettre sur la bonne voie."
"N* N* также безпокоится на вашъ счетъ. — — — Все это лето она вела жизнь вялую, недеятельную; не было у нея постоянныхъ часовъ для занятiя — — — Я вамъ все это пишу потому, что, зная ваше влiянiе на N* N*, я уверена, что вы можете дать ей хорошiй советъ."
Ноября 7-го, 1845. "... Мне такъ часто хотелось бы puiser courage et de l’espoir dans votre inébranlable fois et dans votre manière consolante d’envisager l’avenir."
"... Любезный Николай Васильевичъ, браните меня пожалуйста. Ваши упреки для меня прiятны; я ихъ люблю."
его прiятелей, более или менее къ нему близкихъ. Я отделю ихъ одного отъ другого цифрами.
1.
Марта 20-го, 1845. "... Благодарю васъ тысячекратно за что, что вы наткнули меня на мысль — обратить вниманiе на наши православныя священнодействiя, которыя возвышаютъ мысль, услаждаютъ сердце, умиляютъ душу, и проч. и проч. Безъ васъ, я бы не былъ деятельнымъ въ подобномъ чтенiи, а, имея его только въ виду, всё бы откладывалъ, по моему обыкновенiю, въ дальнiй ящикъ... Это чтенiе есть истинная манна, манна вышенебесная!"
2.
"... Вы вызываете меня на исповедь. Я не отказался бы отъ нея изустно: такъ уверенъ въ вашихъ чувствахъ, и особенно въ техъ, кои побудили васъ обратиться ко мне съ запросомъ; но исповедь заочная, письменная не только затруднительна, но и невозможна."
3.
Декабря 12-го, 1844. "... Я, по вашимъ советамъ, читаю "Подражанiе І. Х." и буду постоянно продолжать, хотя не дается мне живой молитвы"
Мая 27-го, 1846. "... Между темъ напалъ случайно на старинную фр. книгу Eloqnence des Auteurs Sacrés, въ которой многое какъ будто нарочно для моего положенiя написано. Но, увы! никакiя слова, самыя сильныя, не проникаютъ въ глубину прескверной моей души."
4.
Февраля 12-го, 1845. "Горячими слезами облилъ я письмо твое, любезный другъ! Благодарю, благодарю тебя за твое благодеянiе. И всякiй разъ плачу, какъ его перечитываю..."
продажи его сочиненiй, обращаема была для помощи молодымъ талантливымъ людямъ, воспитывающимся въ С. Петербургскомъ университете. Объ этомъ онъ написалъ къ одному изъ петербургскихъ друзей своихъ, прося его взять на себя обязанность раздавать, по усмотренiю, деньги, но сохранить въ глубокой тайне, отъ кого они жертвуются. Это письмо, покаместъ, еще не отыскано, но содержанiе его ясно изъ письма къ Гоголю (отъ 18-го декабря, 1844) отъ одной особы, которой сделалось известнымъ его порученiе. Вотъ оно.
"Вчера утромъ пришелъ ко мне N* N* съ вашимъ письмомъ, и мне открылась загадка вашего молчанiя: на такое письмо надобно время, и вы хорошо сделали, что сперва ему отвечали. Я говею, следовательно очищаю душу отъ греховъ, готовлю ее на обновленiе, на преумноженiе, любви, страха Божiя. Теперь я вижу уже глазами, более светлыми, нежеди тому назадъ шесть месяцевъ; знаю и то, что̀ совесть мне гласитъ; знаю и то, что̀ искренняя дружба вынуждаетъ меня вамъ сказать, безъ всякихъ лишнихъ светскихъ обиняковъ. На N* N* вы не пеняйте за то, что онъ почувствовалъ нужду показать мне ваше письмо. — — — Онъ не уверенъ въ васъ, и при томъ, ему кажется, что въ васъ нетъ простоты. N* N* нужно было со мною переговорить, чтобы решить недоуменiе на многiя слова ваши. Потому не сердитесь на него; а, напротивъ, сознайтесь, что онъ поступилъ благоразумно. — — Во-первыхъ онъ васъ упрекаетъ въ недостатке простоты, и я съ нимъ тоже согласна. Этотъ недостатокъ для меня уже проявился въ Ницце, когда съ такимъ упорствомъ вы отказывались жить у В*** и не хотели изъяснить мне причинъ этого отклоненiя. Проявился позже этотъ недостатокъ въ более мелочныхъ вещахъ. — — — Вы же сами мне говорили, что мы здесь тесно связаны другъ съ другомъ. Это правда не въ одномъ отношенiи отвлеченномъ, но и въ матерiальномъ. Такъ тесно связаны души наши съ телами нашими, что это повторяется и въ общественности нашей. Мы, спасая души близкихъ намъ, не можемъ и не должны пренебречь и о ихъ теле. Ведь *** умеръ бы съ голоду, если бы *** ему только Библiю посылала. У васъ на рукахъ старая мать и сестры. — — — Знаете ли, что St. François de Sales говоритъ: "Nous nous amusons souvent à être tous anges, et nons oublions qu’il faut avant tout être bons hommes"? Итакъ будьте проще, удобопонятнее всемъ темъ, которые ниже васъ на ступени духовной; не скрывайтесь и не закрывайтесь безпрестанно. Зачемъ вы такъ тайно хотите помогать другимъ? Тутъ особенно должна быть большая простота; этому делу не надобно придавать никакой важности. Не помогать — просто мерзость, когда есть на то способы; и когда помогаешь, то на это надобно смотреть такъ, какъ на всякое житейское дело. Чтобы избегнуть упрека, что одни фарисеи раздаютъ на перекресткахъ, и выполнить буквально предписанiе: дабы левая рука не ведала, что̀ делаетъ правая, вы забываете: да светятъ дела ваши добрыя предъ людъми во славу Божiю N*, ни я объ этомъ публиковать не будемъ, а если оно узнается, то беда не большая, что васъ назовутъ. — — Мне даже все равно, если скажутъ, что я ханжа. Богу одному известно, что̀ въ глубине души моей. Другое дело, еслибы друзья мои меня начали упрекать въ лицемерстве. Имъ бы я открыла свою душу, а не запирала бы, какъ вы, ее на три замка. Признайтесь, что все ваши недоразуменiя произошли отъ вашей молчаливой гордости. Вотъ вамъ, кажется, упреки и правда, — т. е. правда по моимъ понятiямъ. Вы просили упрековъ, какъ живой воды. Вотъ вамъ и отъ меня посыпались...
"Теперь перейдемъ опять къ делу положительному. Я человекъ практическiй; меня Жуковскiй всегда называлъ честнымъ человекомъ— а кто именно, не нужно вамъ знать — имели обещанiе получить ихъ, и оставимъ ихъ у себя впредь до вашего приказанiя. — — Когда Прокоповичъ отдастъ отчетъ и буде у него что-нибудь накопилось, оно также намъ не помешаетъ. Вы тогда должны себя и своихъ близкихъ обезпечить прежде всего. Такъ требуетъ благоразумiе, и вы не въ праве налагать на себя наказанiе за свои литературные грехи голодомъ. Эти грехи уже темъ наказаны, что васъ препорядочно ругаютъ, и что вы сами чувствуете, сколько мерзостей вы перомъ написали. Во вторыхъ, ведь деньги только у васъ въ воображенiи: ихъ, можетъ быть, нетъ да и не будетъ [и вы мне напомнили "Perrotte sur sa tête ayant un pot à lait"], а вы уже ими и пожертвовали, несообразно ни съ какимъ порядочнымъ понятiямъ о милостыне и подаянiи.
"Вотъ вамъ все, что́ для васъ придумала. Извините меня, если я слишкомъ резко выразилась. У меня таки есть резкость въ выраженiяхъ; да притомъ я порусски пишу съ трудомъ. Пофранцузски можно делать упреки съ комплиментами, а порусски никакъ нельзя."
́ оставлено, читатель увидитъ философiю дружбы и любви къ ближнему, по которой онъ действовалъ въ жизни и старался заставить действовать друзей своихъ. Между прочимъ, въ этомъ письме Гоголь объясняетъ свои литературныя отношенiя къ некоторымъ друзьямъ своимъ, доселе бывшiя для нихъ и для всехъ насъ загадкою.
"Письмо ваше, добрейшая N* N*, меня несколько огорчило. N* N* поступилъ не хорошо, потому что разсказалъ то, въ чемъ требовалась тайна во имя дружбы; вы поступили не хорошо, потому что согласились выслушать то, что вамъ не следовало, тогда, когда бы вамъ следовало въ самомъ начале остановить его такими словами: "Хотя я и близка къ этому человеку, но если онъ скрылъ отъ меня, то неблагоразумно будетъ съ моей стороны проникнуть въ это". Вы могли бы прибавить, что этотъ человекъ достоинъ несколько доверiя: онъ не совсемъ способенъ на необдуманныя дела и даже, "сколько я могла заметить, онъ довольно осмотрителенъ относительно всякаго рода добрыхъ делъ и не отваживается ни на что безъ какихъ нибудь своихъ соображенiй. А потому окажемъ ему доверiе, особливо когда онъ опирается на слова: "воля друга должна быть святою". Но вы такъ не поступили, моя добрая N* N*. Напротивъ, вы взяли даже на себя отвагу перерешить все дело, объявить мне, что я делаю глупость, что делу следуетъ бытъ вотъ какъ, и что вы, не спрашивая даже согласiя моего, даете ему другой оборотъ и приступаете по этому поводу къ нужнымъ распоряженiямъ, позабывши между прочимъ то, что это дело было послано не на усмотренiе, не на совещанiе, не на скрепленiе и подписанiе, но, какъ решенное, послано было на исполненiе, и во имя всего святого, во имя дружбы, молили (васъ) его исполнить. Точно ли вы поступили справедливо и хорошо, и справедливо ли было съ вашей стороны такъ скоро причислить мой поступокъ къ донкишотскимъ— — — Еще скажу вамъ, что мне показалась слишкомъ резкою уверенность, когда вы твердо называете желанiе мое помочь беднымъ студентамъ безразсуднымъ. Не беднымъ студентамъ беднымъ талантамъ— не чужимъ, но роднымъ и кровнымъ. Я самъ терпелъ и знаю некоторыя те страданiя, которыхъ не знаютъ другiе, и о которыхъ даже и не догадываются, а потому и помочь не въ состоянiи. Несправедливъ также вашъ упрекъ и въ желанiи моемъ помочь тайно, а не явно. Поверьте, что делающiй добро долженъ соображаться съ темъ, когда оно должно быть явно и когда тайно; а потому и сiя тайная помощь беднымъ талантамъ основана на посильномъ знанiи моемъ человеческаго сердца. Талантамъ дается слишкомъ нежная, слишкомъ чуткая, тонкая природа; много, много ихъ можно оскорбить грубымъ прикосновенiемъ, какъ нежное растенiе, перенесенное съ юга въ суровый климатъ, можетъ погибнуть отъ неумелаго съ нимъ обхожденiя непрiобыкшаго къ нему садовника. Трудно бываетъ таланту, пока онъ молодъ или еще справедливее, пока онъ не вполне христiянинъ. Иногда и близкiй другъ можетъ оскорбить и, оказавъ ему радушную помощь, можетъ потомъ попрекнуть въ неблагодарности, что̀ часто въ свете делается, иногда даже безъ строгаго размышленiя, а по какимъ-нибудь внешнимъ признакамъ. Но когда дающiй скрылъ свое имя — значитъ онъ, верно, не требуетъ никакой благодарности. Такая помощь прiемлется твердо и непоколебимо, и будьте уверены, что незримыя и прекрасныя моленья будутъ совершаться въ тишине о душе незримаго благотворителя вечно, и сладко будетъ получившему даже и при конце дней вспомнить о помощи, присланной неизвестно откуда. Итакъ оставимте эти строгiя взвешиванья благодетельныхъ делъ нашихъ: мы не судьи. Если судить, то нужно собрать все доказательства. Ни тяжело ли будетъ для васъ, еслибы я, увидя кого-нибудь изъ вашихъ братьевъ, нуждающагося и сидящаго безъ денегъ, сталъ бы укорять васъ въ томъ, что вы помогаете постороннимъ беднымъ, даже изъявляете готовность помочь мне? Светъ ведь обыкновенно такъ судитъ. Не будьте же похожи и вы на светъ. Оставимъ эти деньги на то, на что они определены. Эти деньги выстраданныя и святыя денегъ; напротивъ, продала бы (что-нибудь) изъ своей собственности и приложила бы отъ себя еще къ нимъ; а потому и вы не касайтель къ нимъ съ намеренiемъ употребить на другое дело, какъ бы оно вамъ благоразумно ни казалось. Да и что толковать объ этомъ дальше? Обетъ, который дается Богу, соединяется всегда съ пожертвованiемъ; ни самъ дающiй, ни родные не возстаютъ противъ такого дела. А потому я не думаю, чтобы вы или N* N* вооружили бы себя уполномочiемъ разрешить меня отъ моего обета и взять на свою душу всю ответственность. Итакъ оставимъ въ покое дело решенное и конченное. Назначенныя на благое дело въ помощь темъ, которымъ редко помогаютъ, они не пропадутъ. Къ тому же, сами анаете, молодые люди съ дарованiями редко появляются; а потому сумма успеетъ накопиться, и что бы мне прiходилось безделицами въ раздробе, то придетъ имъ целикомъ и въ значительной сумме. Притомъ сами распорядители, подвигнутые большимъ рвенiемъ и зная, что жертвуетъ не богачь, а беднякъ, который едва самъ имеетъ чемъ существовать, употребятъ эти деньги такъ хорошо, какъ бы не употребили денегъ богача. Но довольно. Еще разъ прошу, молю и требую именемъ дружбы исполпить мою просьбу: нечестно разглашаемая тайна должна быть возстановлена. N* N* пусть пошлетъ две тысячи моей матушке; мы съ нимъ после сочтемся. Все объясненiя по этому делу со мной должны быть кончены. Вы также должны отступиться отъ этого дела; мне непрiятно, что вы въ него вмешались — — —
"О себе самомъ, относительно моего душевнаго внутренняго состоянiя, не говорилъ я ни съ кемъ. Никто изъ нихъ меня не зналъ. По моимъ литературнымъ разговорамъ, всякой былъ уверенъ, что меня занимаетъ одна только литература и что все прочее ровно не существуетъ для меня на свете. Съ техъ поръ, какъ я оставилъ Россiю, произошла во мне великая перемена. Душа заняла меня всего, и я увиделъ ясно, что безъ устремленiя моей души къ ея лучшему совершенству, не въ силахъ я былъ двинуться ни одной моей способностiю, ни одной стороной моего ума во благо и въ пользу моимъ собратiямъ; а безъ этого воспитанiя душевнаго, всякiй трудъ мой будетъ только временно блестящiй, но суетенъ въ существе своемъ. Какъ Богъ довелъ меня до этого, какъ воспитывалась незримо отъ всехъ душа моя, это известно вполне Богу; объ этомъ не разскажешь; для этого потребовались бы томы, а эти томы все бы не сказали всего. Скажу только то, что милосердiе Божiе помогло мне въ стремленiи моемъ и что теперь, какимъ я ни есмь, хотя вижу ясно неизмеримую бездну, отделяющую меня отъ совершенства, но вместе вижу, что я далеко отъ того, какимъ былъ прежде. Но всего этого, что произошло во мне, не могли узнать мои литературные прiятели. Въ продолженiи странствованiя, моего внутренняго душевнаго воспитанiя, я сходился и встречался съ другими родственнее и ближе, потому что уже душа слышала душу, а потому и знакомство завязывалось прочнее прежняго. Доказательство этого вы можете видеть на себе. Вы были знакомы со мной прежде и въ Петербурге, и въ другихъ местахъ, но какая разница между темъ знакомствомъ и вторичнымъ въ Ницце! Не кажется ли вамъ самимъ, что мы другъ друга какъ будто только теперь узнали? Въ последнее время у меня произошли такiя знакомства, что съ одного, другаго разговора уже обоимъ казалось, какъ будто векъ знали другъ друга; и уже отъ такихъ людей я не слыхалъ упрековъ въ недостатке простоты или скрытности: все само собой казалось ясно, сама душа выказывалась, сами речи говорили. Если что не обнаруживалось и почиталось ему до времени лучшимъ пребывать въ сокровенности, то уважалась даже и самая причина такой скрытности, и, съ полнымъ чувствомъ обоюднаго доверiя другъ къ другу, каждый даже утверждаетъ другого хранить то, о чемъ собственной разумъ его и совесть считаетъ ненужнымъ говорить до времени, изгоняя великодушно изъ себя даже и тень какого-либо подозренiя или пустого любопытства. Само собою разумеется, что обо всемъ этомъ не могли знать мои прежнiе прiятели. Не мудрено: они все познакомились со мной тогда, когда я былъ инымъ человекомъ, — даже и тогда знали меня плохо. Въ прiездъ мой въ Россiю они встретили меня съ съ разверстыми объятiями. Всякой изъ нихъ, занятый литературнымъ деломъ, кто журналомъ, кто пристрастясь къ одной какой-нибудь любимой идее и встретивъ въ другихъ противниковъ своему мненiю, ждалъ меня въ уверенности, что я разделю его мысли, поддержу, защiщу его протiвъ другихъ, считая это первымъ условiемъ и актомъ дружбы, не подозревая, что требованiя были даже безчеловечны. Жертвовать мне временемъ и трудати своими для поддержанiя ихъ любимыхъ идей было невозможно, потому что я, во первыхъ, не вполне разделялъ ихъ мысли, — во вторыхъ, мне нужно было чемъ-нибудь поддержать бедное свое существованiе, и я не могъ пожертвовать имъ моими статьями, помещая ихъ къ нимъ въ журналы, но долженъ былъ ихъ напечатать отдельно, какъ новыя и свежiя, чтобы иметь доходъ. Все эти безделицы ушли у нихъ изъ виду, какъ многое уходитъ изъ вiду (у) людей, которые не любятъ разбирать въ тонкости обстоятельствъ и положенiя другого, а любятъ быстро заключать о человеке, а потому на всякомъ шагу делаютъ ошибки, — прекрасные душой делаютъ дурныя вещи, великодушные сердцемъ поступаютъ безчеловечно, не ведая того сами. Холодность мою къ ихъ литературнымъ интересамъ они почли за холодность къ нимъ самимъ, не призадумавшись составили изъ меня эгоиста, которому общее благо не близко, а дорога̀ только своя собственная литературная слава. Притомъ каждый изъ нихъ былъ до того уверенъ въ справедливости своихъ идей, что всякаго съ нимъ несоглашавшагося считалъ не иначе, какъ отступникомъ отъ истины. Предоставляю вамъ самимъ судить, каково было мое положенiе среди такого рода людей! Но врядъ ли вы догадаетесь, какого рода были мои внутреннiя страданiя — — Скажу вамъ только, что между моими литературными прiятелями началось что-то въ роде ревности: всякой изъ нихъ сталъ подозревать меня, что я променялъ его на другого, и, слыша издали о моихъ новыхъ знакомыхъ и о томъ, что меня стали хвалить люди имъ неизвестные, усилилъ еще более свои требованiя, основываясь на давности своего знакомства. Я получалъ престранныя письма, въ которыхъ каждый выставлялъ впередъ себя и, уверяя меня въ чистоте своихъ отношенiй ко мне, порочилъ и почти неблагородно клеветалъ на другихъ, уверяя, что они меня не знаютъ вовсе, любятъ меня по моимъ сочиненiямъ, а не меня самого [все жъ они до сихъ поръ еще уверены, что я люблю всякаго рода фимiамъ] и упрекая меня въ то же времи такими вещами, обвиняя такими низкими обвиненiями, какiя, клянусь, я бы не приписалъ никому, потому что это просто безумно! Однимъ словомъ, они наконецъ вовсе запутались и сбились со всякаго толку. Каждый изъ нихъ на место меня составилъ себе свой собственный идеалъ, имъ же сочиненный образъ и характеръ, и сражался съ собственнымъ своимъ сочиненiемъ, въ полной уверенности, что сражается со мною. Теперь конечно все это смешно, и я могу сказать: "Дети, дети! обратитесь попрежнему къ своему делу." Но тогда мне невозможно было того сделать. Недоразуменiя доходили до такихъ оскорбительныхъ подозренiй, такiе грубые наносились удары и притомъ по такимъ тонкимъ и чувствительнымъ струнамъ, о существе которыхъ не могли даже и подозревать наносившiе удары, что изныла и изстрадалась вся моя душа, и мне слишкомъ было трудно, что и оправдаться мне не было возможности, потому что слишкомъ многому мне надобно было вразумлять ихъ, слишкомъ во многомъ мне нужно было раскрывать имъ мою внутреннюю исторiю, а при мысли о такомъ труде, и самая мысль моя приходила въ отчаянiе, видя предъ собою безконечныя страницы. Притомъ всякое оправданiе мое было бы имъ въ обвиненiе, а они еще не довольно созрели душою и не довольно христiяне, чтобы выслушать такiя обвиненiя. Мне оставалось одно — обвинять до времени себя, чтобы какъ-нибудь до времени ихъ успокоить, и, выждавъ время, когда души ихъ будутъ более размягчены, открывать имъ постепенно, исподоволь и понемногу настоящее дело. Вотъ легкое понятiе о моихъ соотношенiяхъ съ моими литературными прiятелями, изъ которыхъ вы сами можете вывести и соотношенiя мои съ N* N* — — — Я избегалъ съ нимъ всякихъ речей о подобныхъ предметахъ, что̀ повергало его въ совершенное недоуменiе; ибо онъ считаетъ, что а живу и дышу литературою. Я очень хорошо зналъ и чувствовалъ, что онъ терялся обо мне въ догадкахъ и путался въ предположенiяхъ. Онъ мне не давалъ этого заметить и изредка въ разговорахъ съ другими выражалъ неясно свое неудовольствiе на меня. Мне хотелось узнать, въ какомъ состоянiи онъ находится теперь относительно себя и меня, и съ этой целью я наконецъ заставилъ его написать откровенное письмо. — — Письмо это мне нужно было, потому что, кроме сужденiя о мне, показало отчасти его душевное состоянiе. Но, при всемъ томъ, я былъ приведенъ въ совершенное недоуменiе, какъ отвечать. — — Я ограничился темъ, чтобъ сделать ему сколько-нибудь яснымъ, что можно ошибиться въ человеке, что нужно быть смиреннее въ разсужденiи узнанiя человека, не предаваться скорымъ заключенiямъ, — — не выводить по некоторымъ поступкамъ, которыхъ даже и причинъ мы не знаемъ. Мне хотелось сколько-нибудь возбудить въ немъ состраданiе къ положенiю другого, который можетъ сильно страдать тогда, какъ другiе даже и не подозреваютъ. — — — Христiянинъ не станетъ такъ отыскивать дружества, стараясь такъ деспотическiи подчинить своего друга своимъ любимымъ идеямъ и называя его только потому своимъ другомъ, что онъ разделяетъ наше мненiе и мысли. — — Христосъ не повелевалъ какъ быть друзьями, но повелевалъ быть братьями. Да и можно ли сравнить гордое дружество, подчиненное законамъ, которое начертываетъ самъ человекъ, съ темъ небеснымъ братствомъ, котораго законы начертаны на небесахъ? Те, которыхъ души уже загорелись такою любовью, сходятся сами между собою, ничего не требуя другъ отъ друга, никакихъ не произносятъ клятвъ и уверенiй, чувствуя, что связь такая уже вечная, что разсердиться они не могутъ, потому что все простится, и трудно бы имъ было выдумать, чемъ оскорбить другого. Есть много достойныхъ людей, которые думаютъ, что они христiяне; но (они) христiяне только въ мысляхъ, но не въ жизни и не въ деле; они не внесли еще Христа въ самое сердце своей жизни, во все действiя свои и поступки. Есть также и такiе, которые потому только считаютъ себя христiянами, что отыскали въ евангельскихъ истинахъ кое-что такое, что показалось имъ подкрепляющимъ любимыя ихъ идеи. А потому вы испробуйте сами N* N*, заговорите съ нимъ о такихъ пунктахъ, на которыхъ узнается, какъ далеко ушелъ человекъ въ христiянстве, испробуйте его мненiе о другихъ христiянахъ: отзывается ли онъ о нихъ такъ, какъ христiянинъ; и, если, по словамъ вашимъ, онъ въ васъ имеетъ такую же нужду, какъ вы во мне ни ему, никому. Поверьте, что они будутъ чужды для всякаго, ибо писаны на языке того, къ кому относятся. — — —
"Сужденiя (ваши) кроме того, что не впопадъ, — они лишены силы сердечнаго убежденiя; въ нихъ отсутствiе того, что можетъ тронуть душу. Прежде, нежели писать, помолитесь Богу, чтобы Онъ вамъ далъ слово убежденiя, взгляните также на самихъ себя; имейте для этого на столе духовное зеркало, т. е. какую-нибудь духовную книгу, въ которую можетъ смотреться душа ваша. Все мы вообще слишкомъ привыкли къ резкости и мало глядимъ на себя въ то время, когда даемъ другому упреки. Очень чувствую, что и я говорю вамъ въ этомъ письме, можетъ быть, слишкомъ дерзко и самоуверенно.
Такова природа человеческая; повсюду перельетъ и все доведетъ до излишества; даже, защищая самое святое, она покажетъ въ словахъ своихъ увлеченiе человеческое, стало быть, низкое и недостойное предмета. Другъ мой добрый, будешъ смиренны въ упрекахъ относительно другихъ, но не относительно насъ съ вами. Мы люди свои."
Въ то же время Гоголь сделалъ такое же предложенiе одному изъ московскихъ своихъ друзей, и также встретилъ представленiя что невозможно исполнить — по крайней мере до времени — его желанiя. Въ Москве, однакожъ, великодушное предпрiятiе поэта осуществилось, и до сихъ поръ у одного его друга хранятся банковые билеты на 2,500 рублей серебромъ, положенныхъ въ ростъ для помощи беднымъ талантливымъ студентамъ Московскаго университета. Вотъ отрывки изъ письма Гоголя къ С. Т. Аксакову, написаннаго по этому поводу:
"Римъ. 25 ноября (1845).
"— — — Вы меня всё таки больше знаете, вы утвердили обо мне свое мненiе не изъ делъ моихъ и поступковъ, а благородно поверили мне въ душе своей, почувствовали той же душой, что я не могу обмануть, не могу говорить одно, а действовать иначе. Словомъ, вы меня всё-таки больше знаете, а потому объясните N* N*, что все то, что̀ я уже положилъ и определилъ въ душе своей и произношу твердо, то уже не переменяется мною. Это не упрямство, но то решенiе, которое делается у меня вследствiе многихъ обдумыванiй. Если же онъ найдетъ исполненiе моей просьбы несообразнымъ своимъ правиламъ, то пусть передастъ все въ ваши руки. А васъ прошу тогда выполнить, какъ святыню, мою просьбу. Не смущайтесь затруднительностью: Богъ вамъ поможетъ. Помните только, что деньги не для бедныхъ студентовъ, но для бедныхъ, слишкомъ хорошо учащихся студентовъ, для талантовъ. Имя дающаго должно быть навсегда скрыто, потому что у талантовъ чувствительней и нежней природа, чемъ у другихъ людей. Многое можетъ оскорбить ихъ, хотя и не кажется другимъ оскорбительнымъ. Когда же дающiй скрылъ свое имя — даръ его примется твердо и смело; благословится, въ глубине благодарной души, его неизвестное имя, ибо тотъ, кто скрылъ свое имя, верно, не попрекнетъ никогда своимъ благодеянiемъ и не напомнитъ о немъ. Не заботьтесь о томъ, что книга идетъ тупо; не хлопочите о ея распространенiи и берегите только экземпляры. Она пойдетъ потомъ вдругъ. Деньги тоже пока ненужны: таланты редки и не скоро одинъ после другого появляются. Нужно только, чтобы ни одна копейка не издержалась на что-нибудь другое, а собиралась бы и хранилась бы, какъ святая: обетъ этотъ данъ Богу. — — —
"Здоровье мое, хотя и стало лучше, но все еще какъ-то не хочетъ совершенно устанавливаться; чувствую слабость и, что̀ всего непонятнее, до такой степени зябкость, что не имею времени сидеть въ комнате: долженъ ежеминутно бегать согреваться; едва же согреюсь и приду, какъ въ мигъ остываю, хотя комната и тепла, и долженъ вновь бежать согреваться. Въ такой беготне проходитъ почти весь день, такъ что не имеется времени даже написать письма, не только чего другого. Но о недугахъ не стоитъ, да и грехъ, говорить: если они даются, то даются на добро. А потому помолитесь — — и все, кто ни молитесь обо мне, да помолятся вновь, да обратится все въ добро и да пошлетъ Господь Богъ попутный ветеръ моему делу и труду."