Глава XIV.
Записки С. Т. Аксакова о Гоголе: возвращенiе въ Москву; перемена въ наружности; поездка въ Петербургъ, повесть "Аннунцiата"; выездъ за границу. — Заботы о семействе. — Письма: къ П. И. Р—ой о приготовленiи сестры къ жизни; къ А. С. Данилевскому о домашнихъ обстоятельствахъ и прiезде матери въ Москву; къ матери объ архимандрите Макарiи; къ С. Т. Аксакову объ удобствахъ леченiя; къ сестре Анне Васильевне о переводахъ съ иностранныхъ языковъ; къ М. С. Щепкину о переделке итальянской комедiи для русской сцены.
Гоголь въ первую (не-фантастическую) свою поездку за границу прожилъ въ Италiи, и большею частью въ Риме, съ мая 1836 по 27 сентября 1839 года. Въ 1839 году онъ прiехалъ въ Москву вместе съ М. П. Погодинымъ, въ доме котораго остановился и жилъ до новаго выезда заграницу, въ 1840 году.
"Краткiя Сведенiя и Выписки для Бiографiи Гоголя", извлеченныя изъ подробной исторiи его знакомства съ поэтомъ, написанной не для печати. Принося ему за это глубокую благодарность, я буду вносить въ мое повествованiе места изъ его рукописи, безъ всякой перемены.
"Здоровье Гоголя (говоритъ почтенный авторъ упомянутыхъ записокъ) поправилось после перваго его путешествiя въ чужихъ краяхъ; онъ былъ очень веселъ и шутливъ. Тутъ (въ Москве) составились его близкiя дружескiя связи съ людьми, съ которыми прежде онъ не былъ знакомъ коротко. Объ "Мертвыхъ Душахъ" онъ ни съ кемъ не говорилъ и на вопросы о нихъ отвечалъ съ неудовольствiемъ, что "у него ничего готового нетъ". 26 октября того же года онъ уехалъ вместе съ однимъ близкимъ ему семействомъ въ Петербургъ, для того, чтобъ взять двухъ своихъ сестеръ изъ Патрiотическаго института. Въ Петербурге онъ остановился сначала у Плетнева, а черезъ две недели переехалъ къ Жуковскому, который жилъ тогда во дворце. Въ продолженiе дороги въ Петербургъ, Гоголь былъ очень веселъ и заставлялъ хохотать своихъ спутниковъ, но въ Петербурге совершенно переменился, встретивъ какiя-то неудачи, которыя привели его опять въ затруднительное положенiе на счетъ денегъ. 22 декабря, вместе съ темъ же семействомъ и двумя своими сестрами, возвратился онъ въ Москву.
"Въ Петербурге онъ, между прочимъ, говорилъ мне, что, кроме труда, завещаннаго ему Пушкинымъ, совершенiе котораго онъ считаетъ задачею своей жизни, то есть, "Мертвыхъ Душъ", у него составлена въ голове трагедiя изъ исторiи Запорожья, въ которой все готово, даже до последней нитки въ одежде действующихъ лицъ, — что это его давнишнее, любимое дитя, — что онъ считаетъ, что эта пiеса будетъ лучшимъ его произведенiемъ, и что ему будетъ слишкомъ достаточно двухъ месяцевъ, чтобы переписать ее на бумагу.
"Я забылъ вамъ сказать (продолжаетъ С. Т. Аксаковъ), что въ 1839 году Гоголь воротился совсемъ уже не темъ франтикомъ, какимъ уехалъ за границу въ 1836 году и какимъ изображенъ на портрете, рисованномъ Венецiановымъ. Наружность Гоголя такъ переменилась, что его можно было не узнать: прекрасные белокурые густые волосы лежали у него почти по плечамъ, красивые усы, эспаньолка довершали перемену; черты лица получили совсемъ другое значенiе. Когда онъ говорилъ, въ глазахъ выражалась доброта и такъ сказать благорасположенностъ ко всемъ; когда же онъ задумывался, то сейчасъ изображалось въ нихъ серьезное устремленiе къ чему-то высокому. Сюртукъ въ роде пальто заменилъ фракъ, который Гоголь надевалъ только въ крайности: вся фигура его, въ сюртуке, сделалась благообразнее.
"По возвращенiи, Гоголь началъ читать у насъ "Мертвыя Души" и въ разное время прочелъ шесть главъ. Читалъ также отрывки изъ комедiи "Тяжба" и начало итальянской повести "Аннуцiанта", которое потомъ было несколько переделано и составило статью "Римъ", напечатанную въ "Москвитянине". Великимъ постомъ прiехала къ Гоголю мать и жила вместе съ нимъ и дочерьми также у Погодина. 9 мая, въ день имянинъ Гоголя, обедали у него все его прiятели и знакомые въ саду, что̀ повторялось всякiй разъ, когда Гоголю случалось проводить этотъ день въ Москве. Гоголь уже собирался ехать въ Римъ, откуда обещалъ непременно черезъ годъ воротиться. Онъ не любилъ быть въ дороге одинъ и искалъ себе спутника, котораго на ту пору не было. Одинъ молодой человекъ изъ числа нашихъ прiятелей, только что кончившiй курсъ въ университете, В. А. Пановъ, который хотелъ ехать за границу года черезъ два, решился переменить все свои планы и вызвался ехать съ Гоголемъ. Последнiй отъ этого былъ въ восхищенiи. 18 числа (1840) я, сынъ мой Константинъ, М. П. Погодинъ, М. С. Щепкинъ и еще двое друзей Гоголя проводили ихъ до первой станцiи. Пановъ умеръ въ 1849 году. Это былъ достойнейшiй и наидобрейшiй изъ людей."
"Гоголь прощался съ нами нежно, особенно со мной и съ моимъ сыномъ Константиномъ, былъ очень разстроенъ, но не хотелъ этого показать. Онъ селъ въ тарантасъ съ нашимъ добрымъ Пановымъ, и мы стояли на улице до техъ поръ, пока тарантасъ не пропалъ изъ глазъ.
"Я, Щепкинъ, Погодинъ и Константинъ сели въ коляску, а прочiе — на дрожки. На половине дороги вдругъ откуда ни взялись, потянулись съ северовостока черныя, страшныя тучи и очень быстро и густо заволокли половину неба и весь край западнаго горизонта. Сделалось очень темно, и какое-то зловещее чувство нашло на насъ. Мы грустно разговаривали, применяя къ будущей судьбе Гоголя мрачныя тучи, потемнившiя солнце. Но не более, какъ черезъ полъ-часа, мы были поражены внезапною переменою горизонта. Сильный северозападный ветеръ рвалъ на клочки и разгонялъ черныя тучи; въ четверть часа небо совершенно прояснилось, солнце явилось во всемъ блеске своихъ лучей и великолепно склонялось къ западу. Радостное чувство наполнило наши сердца. Не трудно было составить благопрiятное толкованiе небеснаго знаменья. Какихъ блистательныхъ успеховъ, какихъ великихъ созданiй и какого полнаго торжества его славы мы не могли ожидать въ будущемъ! Это явленiе произвело на насъ съ Константиномъ, особенно на меня, такое сильное впечатленiе, что я во всю остальную жизнь Гоголя никогда не смущался черными тучами, которыя не только затемняли его путь, но даже грозили пересечь его существованiе, не давъ ему кончить великаго труда. До самаго последняго, страшнаго известiя, я былъ убежденъ, что Гоголь не можетъ умереть, не совершивъ дела, свыше ему предназначеннаго."
сердечныя заботы были облегчены сближенiемъ съ одной добродетельной женщиной, которая предложила ему свои труды для дальнейшаго воспитанiя его сестры Елисаветы Васильевны и приняла ее на известное время къ себе въ домъ. Прилагаю письмо къ ней по этому случаю, писанное изъ-за границы.
"Вена. 25 iюня (1840).
"Еслибы вы знали, какъ грустно мне, что такъ поздно сблизился съ вами и узналъ васъ, Парасковiя Ивановна! Въ душе моей какое-то неполное, странное чувство; я теперь несколько похожъ на того путешественника, которому случай, играющiй надъ людьми, судилъ встретиться нечаянно на дороге съ старымъ другомъ, давнимъ товарищемъ; они вскрикнули, подняли шапки и промчались быстро одинъ мимо другого, не успевши сказать другъ другу ни одного слова. После уже одинъ изъ нихъ опомнился и, полный грустью, произноситъ самому себе пени: зачемъ онъ не остановилъ своей походной телеги? Зачемъ не пожертвовалъ временемъ, зачемъ не бросилъ въ сторону свои важныя дела? Почти такое же положенiе души моей. Вы поверите моимъ искреннимъ чувствамъ. Неправда ли? Я не умею лгать. И векъ бы ни простилъ себе, еслибы въ чемъ-нибудь солгалъ передъ вами. Но интересна ли для васъ любовь человека, котораго вы едва знаете? Много, слишкомъ много времени нужно для того, чтобы узнать человека и полюбить его, и не всякому посланъ даръ узнавать вдругъ. Сколько было людей обманувшихся! А сколько, можетъ быть, изчезло съ лица земли такихъ, которые таили въ душе прекрасныя чувства, но они не знали ихъ высказать; на ихъ лицахъ не выражались эти чувства, и жребiй ихъ былъ умереть неузнанными. Много печальнаго заключено для меня въ этой истине. И только, какъ воображу себе вашъ тихiй, светлый, весь проникнутый душевною добротою взглядъ, мне становиться легче. Ни слова не скажу вамъ о своей благодарности: здесь мы совершенно понимаемъ другъ друга, и вы можете знать, какъ она велика. Положенiе сестры моей было для меня невыносимою тяжестью. И сколько ни прибиралъ я въ уме своемъ, где бы найти ей уголъ такой, где бы характеръ ея нашелъ хорошую дорогу и укрепился на ней, я не могъ, однакоже, и потерялся было совершенно. И вдругъ Богъ ниспослалъ мне более, чемъ я ожидалъ. Въ вашемъ доме я нашелъ все. Первое и самое главное — вы и, что̀ уже редкость неслыханная, все окружающее васъ. Точно я никого вокругъ васъ не виделъ, кто бы не былъ совершенно доброе существо и на лице котораго не отражалась бы душа. Отъ васъ ли это все сообщилось, или они заключали все это въ себе. Во всякомъ случае, это изумительно. Я поздравилъ себя внутренно, и душа моя нашла успокоенiе. Вотъ почему, когда вы меня спросили, какъ я хочу, чтобы была ведена и къ чему готовлена сестра моя, я не сказалъ ничего, потому что главное было найдено. Если она утвердится въ одномъ хорошемъ и душа ея прiобретаетъ хоть часть того, что находится въ окружающемъ ее обществе, то везде, где бы она потомъ ни была, куда бы ни бросила судьба ее, она будетъ везде счастлива. Къ тому же, что̀ бы я могъ вамъ сказать? Вы, женщины, лучше можете знать, что̀ нужно женщине. Съ моей стороны, я бы пожелалъ, чтобы моя сестра выучилась вотъ чему: 1-е, уметь быть довольной совершенно всемъ; 2-е, быть знакомой более съ нуждою, нежели съ обилiемъ; 3-е, знать, что̀ такое терпенiе и находить наслажденiе въ труде. Собственно же къ какому званiю ее готовить, я объ этомъ не заботился, — это временное; я думалъ более о вечномъ. Притомъ, гувернанткой ли, или чемъ другимъ быть, все это односторонне и можетъ научить только одному чему-нибудь. Я виделъ много гувернантокъ, выходившихъ замужъ, которыя, казалось, какъ-будто только что вышли изъ института, также невинны и также мало знакомы съ темъ, что̀ мы называемъ прозой жизни, и безъ которой прозы нельзя, однакожь, жить. Гувернанткой можно сделаться всегда, или лучше, никогда, если нетъ для этого особенныхъ способностей природныхъ. Назначенiе женщины — семейная жизнь, а въ ней много обязанностей разнородныхъ. Здесь женщина является гувернанткою и нянькою, и домоводкою, и казначейшею, и распорядительницею, и рабою, и повелительницею: словомъ, обязанности, которыхъ съ перваго разу покажется невозможно всехъ узнать, но которыя узнаются нечувствительно нами собою, безъ всякой системы. Вы же имеете къ тому все средства. Напримеръ, вы можете поручать ей иногда какiя-нибудь отдельныя части домашняго хозяйства, особенно что-нибудь такое, что̀ бы доставляло моцiонъ, потому что по своей воле и прогуливаться для того, чтобы прогуливаться, молодыя девушки не любятъ; да оно впрочемъ и лучше. Вы, верно, проживете лето въ деревне, а въ деревне столько разныхъ хозяйственныхъ занятiй, требующихъ и беготни, и хлопотъ. Мое всегдашнее желанiе было, чтобы у нея былъ одинъ какой-нибудь трудъ постоянный, который бы занималъ у нея часа полтора, но решительно всякiй день и въ одно и то же время. Это — переводить: занятiе, которое въ будущемъ ей можетъ очень прислужиться и даже дать средства жить, если другихъ не найдется. Я же, по своему отношенiю литературному, могу некоторымъ образомъ доставить ей выгодный сбытъ и приличную цену. Нетъ нужды, что она теперь переведетъ еще плохо; нужно, чтобы переводила, и переводила решительно всякiй день. Переводъ не требуетъ большого таланта: это дело привычки и навыка. Кто сначала переводитъ дурно, тотъ после будетъ переводить хорошо. Еще необходимо нужно разнообразить занятiе. Это оживляетъ трудъ, не даетъ места скуке, а между темъ очень полезно для здоровья. Окончивши, напримеръ, переводъ свой, она не должна заниматься заботой, тоже требующей сиденiя. Ей, напротивъ, нужно дать после этого такое занятiе, чтобы она вставала съ своего места, побежала и опять бы возвратилась, и опять побежала, — словомъ, находилась бы безпрерывно на ногахъ. Тогда ей после этого опять покажется прiятною работа, требующая сиденiя, и будетъ ей уже не работою, а отдохновенiемъ. Кроме возложенной на нее одной какой-нибудь части домашняго хозяйства, не мешало бы ей давать разныя порученiя: купить что-нибудь, расплатиться, или расчитаться, свести приходъ и расходъ. Она девушка бедная, у ней нетъ ничего. Если она выйдетъ замужъ, то это ей будетъ вместо приданаго, и, верно, мужъ ея, если только онъ будетъ человекъ не глупой, будетъ за него больше благодарить, чемъ за денежной капиталъ. Но еслибы даже сестра моя не была девушка бедная и ей бы предстояла блистательная участь, то и тогда къ воспитанiю ея я бы, можетъ быть, прибавилъ одинъ, или два языка лишнихъ, да кое-что для гостинныхъ, но, верно бы, не выключилъ ни одной изъ означенныхъ статей. Въ состоянiи богатомъ оне такъ же нужны, какъ и въ бедномъ, и сохранить прiобретенное едвали не труднее, чемъ прiобресть.
"Но мне смешно, что я пустился въ такiя длинныя инструкцiи и говорю вамъ то, что̀ вы знаете въ двадцать разъ лучше меня. Но васъ не огорчитъ это, я знаю. Вы выслушаете меня съ тою же снисходительностью, которой такъ исполнена кроткая ваша душа. Вы не укорите меня въ моемъ маломъ познанiи, но поправите великодушно, въ чемъ я ошибся; ибо человеку суждено ошибаться, и совершенство ему дается для того только, чтобы онъ яснее виделъ свое несовершенство."
"Да, я въ Россiи. Последнюю нужно принести жертву. Присутствiе мое было необходимо. Мне нужно было обстроить дело хотя одно изъ всехъ нашихъ семейственныхъ — — Я былъ въ Петербурге и взялъ оттуда сестеръ. Оне будутъ жить въ Москве; где-нибудь я ихъ пристрою, хотя у кого-нибудь изъ моихъ знакомыхъ — — — Именiе наше во всякомъ отношенiи можно назвать хорошимъ. Мужики богаты; земли довольно; въ годъ четыре ярмарки, изъ которыхъ скотная, въ марте, одна изъ важнейшихъ въ нашей губернiи. Все средства для сбыта. Купцы платятъ мужикамъ за наемъ загоновъ, хлевовъ и ночлеговъ, не говоря уже о мелочахъ за доски, за лесъ для постройки и наконецъ за все те потребности, которыя раждаетъ стеченiе народа. Все это, не говоря уже о выгодахъ экономическихъ и удобстве сбывать на месте хозяйственныя произведенiя, доставляетъ возможность крестьянину быть более состоятельнымъ, нежели въ другомъ месте, и съ крестьянъ же ничего не берется за это — никакихъ пошлинъ, и вообще нигде такъ не облегчены крестьяне, какъ у насъ. — — —
"Я не буду въ Малороссiи и не имею никакой возможности (это) сделать; но, желая исполнить сыновнiй долгъ, то есть, доставить случай маменьке меня видеть, приглашаю ее въ Москву, на две недели. Мне же предстоитъ, какъ самъ знаешь, путь немалый въ мой любезный Римъ; тамъ только найду успокоенiе. Духъ мой страдаетъ. — — Еще лучше ты сделаешь, если прiедешь вместе съ маменькой моей въ Москву: и ей въ дороге будетъ лучше, и тебе дешевле, и мне прiятнее, потому что я буду иметь случай тебя еще разъ обнять. Въ деревне тебе жить не вижу необходимости. Ужъ тебе врядъ ли поправить хозяйство."
которое въ последствiи сделалось главною чертою его нравственнаго образа. Вотъ эти строки:
"Къ счастiю моему, сюда прiехалъ архимандритъ Макарiй, мужъ, известный своею святою жизнью, редкими добродетелями и пламенною ревностью къ вере. Я просилъ его, и онъ такъ добръ, что, не смотря на неименье времени и кучу делъ, прiезжаетъ къ намъ и научаетъ сестеръ моихъ великимъ истинамъ христiянскимъ. Я самъ по несколькимъ часамъ останавливаюсь и слушаю его, и никогда не слышалъ я, чтобы пастырь такъ глубоко, съ такимъ убежденiемъ, съ такою мудростью и простотою говорилъ."
которыхъ, однакожъ, я могу поместить здесь только немногiя, и то съ большими пропусками.
изъ Вены, отъ 7 iюля, 1840.
"— — — Въ Вене еще надеюсь пробыть месяца полтора, попить водъ и отдохнуть. Здесь спокойнее, чемъ на водахъ, куда съезжается слишкомъ скучный для меня светъ. Тутъ все ближе, подъ рукой, и свобода во всемъ. Нужно знать, что последняя давно убежала изъ деревень и маленькихъ городовъ Европы, где существуютъ воды и съезды. Парадно — мочи нетъ! Къ тому жъ у меня такая скверная натура, что, при взгляде на эту толпу, прiехавшую со всехъ сторонъ лечиться, уже несколько тошнитъ; а на водахъ это не идетъ, нужно напротивъ — — Какъ вспомню Марiенбадъ и лица, изъ которыхъ каждое насильно и нахально влезла въ память, попадаясь разъ по сорока на день, и несносныхъ Русскихъ, съ вечнымъ и непреложнымъ вопросомъ: "А который стаканъ вы пьете?" вопросъ, отъ котораго я улепетывалъ по проселочнымъ дорожкамъ. Этотъ вопросъ мне казался на ту пору роднымъ братцомъ другого известнаго вопроса: "Чемъ вы подарите насъ новенькимъ?" Ибо всякое слово, само по себе невинное, но повторенное двадцать разъ, делается пошлее добродетельнаго Ц*** или романовъ Б****, что̀ все одно и то же.... Я замечаю, что я, кажется, не кончилъ перiода. Но вонъ его! Былъ ли когда-нибудь какой толкъ въ перiодахъ? Я только вижу и слышу толкъ въ чувствахъ и душе. Итакъ я на водахъ въ Вене: и дешевле, и покойнее, и веселее. Я здесь одинъ; меня не смущаетъ никто. На Немцевъ я гляжу, какъ на необходимыхъ насекомыхъ во всякой русской избе. Они вокругъ меня бегаютъ, лазятъ, но мне не мешаютъ; а если который изъ нихъ взлезетъ мне на носъ, то щелчокъ — и былъ таковъ.
"Вена приняла меня царскимъ образомъ. Только теперь всего два дни, прекратилась опера чудная, невиданная. Въ продолженiе целыхъ двухъ недель, первые певцы Италiи мощно возмущали, двигали и производили благодетельное потрясенiе въ моихъ чувствахъ. Велики милости Бога! Я живу еще — —"
—ой, съ которой онъ сблизился всего больше по случаю помещенiя сестры его къ П. И. Р—ой. Интересенъ разсказъ ея о нерешимости, овладевшей Гоголемъ (это была одна изъ слабостей его характера), когда нужно было ехать къ А. П. Р—ой съ матерью, чтобы поблагодарить ее за доброе дело, которое она для него сделала. Заехавъ къ А. П. Е—ой на минуту, онъ долго медлилъ у нея, не смотря на напоминанiя матери, что пора ехать; наконецъ положилъ руки на столъ, оперся на нихъ головою и предался раздумью. "Не поехать ли мне за васъ, Николай Васильевичъ?" сказала тогда А. П. Е—на. Гоголь съ радостью на это согласился. Вотъ его письмо къ этой особе, показывающее, какъ онъ высоко ценилъ ея вниманiе.
"Вена. iюнь 28.
"Никакимъ образомъ не могу понять, какъ это случилось, что я не былъ у васъ передъ самымъ моимъ отъездомъ. Не понимаю, не понимаю, клянусь — не понимаю! Каждый день я наведывался къ Араба(тскимъ) воротамъ, къ дому, внизу котораго живетъ башмашникъ, носящiй такую грацiозную фамилiю, не прiехали ли вы и когда вы будете въ городъ, и всякiй разъ слуга, выходившiй отворять мне дверь, встречалъ меня темъ же ответомъ, что вы не прiехали и что не известно, когда вы будете въ городъ. Этотъ слуга и сертукъ его выучены мною наизусть, такъ что я знаю даже, где пятно на немъ и которой пуговицы недостаетъ. Три или четыре раза я спросилъ у него обстоятельно вашъ адресъ, все это я передалъ очень обстоятельно моему кучеру и, при всемъ томъ, я у васъ не былъ. Дорогою только я щупалъ безпрестанно у себя во всехъ карманахъ. Мне казалось все, что я позабылъ какую-то самую нужную вещь, но какую именно — не могъ припомнить, и только на другой день я вспомнилъ, что я лошадь, и хватилъ себя по лбу; но это решительно ничего не помогло. Поправить дела нельзя было: повозка, въ которой я сиделъ, уже добиралась до Вязьмы. Что вы, можетъ быть, не сердитесь на меня за это — этимъ я могу еще потешить себя: отъ вашей доброты можно всего ожидать. Но мне нужно было васъ видеть, мне хотелось, чтобы вы видели меня отъезжающаго, — меня, у котораго на душе легко. У васъ, въ вашихъ мысляхъ, я остался съ черствою физiогномiей, съ скучнымъ выраженiемъ лица. Еще мне нужно было вамъ сказать многое, очень многое, — что̀ такое, не знаю, но знаю, что я сказалъ бы его вамъ и что мне было бы прiятно. Словомъ, мне сделалось такъ досадно, что я готовъ былъ тогда вытереть рожу свою самою гадкою тряпкою и публично при всехъ поднести себе кукишъ, примолвивъ: "Вотъ, на̀ тебе, дуракъ!" Но всей публики былъ на ту пору станцiонный смотритель, который бы, вероятно, принялъ это на свой счетъ, да котъ, который сиделъ въ его шапке и который, безъ всякаго сомненiя, не обратилъ бы на это никакого вниманiя. Утешительно въ этомъ непрощанiи моемъ съ вами, натурально, то, что мы увидимся скоро; по крайней мере нужно вывести это заключенiе. Но Бога ради, будьте здоровы! Что̀ вамъ за охота забаливать такъ часто? Еслибъ вы знали, какъ мне это грустно! Мне такъ и представляетесь вы сидящей на диване, съ вашимъ ангельскимъ терпенiемъ, старающеюся не подать виду, что у васъ какое-нибудь страданiе. Исполните же мою просьбу, если меня хоть каплю любите; а не то — ведь я опять вытру себе рожу гадкою тряпкою, то есть, до такой степени гадкою, что буду чихать до самаго Рима. Кстати на счетъ последняго обстоятельства. Я распростился съ предметами, возбуждающими чиханiе, на русской границе. Какой воздухъ! святые небеса, какой воздухъ! Въ немъ есть что-то принесшееся изъ Италiи. Носъ мой слышитъ даже хвостикъ широкка. И откуда это? Какiе благодатные ветры принесли? Мне ли нарочно навстречу? Если мне, то, право, стоитъ. Конечно, я не генералъ, но кто же можетъ такъ любить?.... Такъ и упиваешься, и жмуришь глаза, и только жалеешь на то, что носъ всё еще малъ и коротокъ. Что́ бы хотя крошку подлиннее!
"Къ вамъ одна маленкая просьба. Я послалъ сестре въ деревню Шиллера и сказалъ ей, что это вы посылаете. Почему я это сказалъ, вы догадаетесь. — — И потому вы не удивитесь, если Annette вздумаетъ васъ благодарить, а примите на свой счетъ."
"Вена. Августъ 7 (1840).
"Я получилъ твое письмо отъ 12 iюля вместе съ маменькинымъ, адресован(нымъ) прямо ко мне въ Вену. Неужели это первое твое письмо изъ дому? Итакъ ты мне ни слова не сказала о томъ, какъ ты прiехала, какъ и где была въ Полтаве, какъ наконецъ увидела свою деревню, и кто тебя встретилъ, и какъ тебя встретили, и кто тебя узналъ, и кого ты узнала, и какiя были твои первыя впечатленiя, словомъ — ничего изъ того, что̀ прежде всего должно занять. — — — И французской переводъ и немецкой, тотъ и другой нуженъ, но немецкой нужнее, ибо нужно, чтобъ къ новому году перевести полторы книжки маленькiя, которыя я тебе купилъ. — — Заведи непременно, какъ часы — въ известный часъ утра за переводъ. Посиди за нимъ всего только часъ, меньше даже, но чтобы это было регулярно. Ты увидишь, какъ это разделитъ хорошо твой день, и тебе не будетъ скучно никогда, если у тебя время будетъ размеренно. — — Не ленись; помни, что это одно можетъ доставить тебе деньги и дастъ со временемъ возможность помогать даже маменьке. — — —
"Сей часъ только я получилъ второе твое письмо и спешу попросить у тебя извиненiя за выговоръ. Этимъ письмомъ я доволенъ вполне. Ты пишешь довольно подробно и какъ следуетъ. Ну, слава Боту, ты здорова; это главное. Потомъ я очень радъ, что тебе не скучно. Впрочемъ человеку, который сколько-нибудь уменъ, никогда не можетъ быть скучно. Нужно только иметь побольше занятiй, и будетъ все хорошо. Только совершенно глупые скучаютъ."
"Дядька въ затруднительномъ Положенiи" (l’Ajo nell’ Imbarazzo). Изъ Венецiи онъ написалъ о ней къ М. С. Щепкину письмо, въ которомъ является художникомъ, страстно привязаннымъ къ своему искусству, какъ это читатель увидитъ самъ. Вотъ оно:
"Ну, Михаилъ Семеновичъ, любезнейшiй моему сердцу! половина заклада выиграна: комедiя готова. Въ несколько дней русскiе наши художники перевели. И какъ я поступилъ добросовестно! Всю отъ начала до конца вьправилъ, перемаралъ и переписалъ собственною рукою. — Въ афишке вы должны выставить два заглавiя: русское и итальянское.
"перваго итальянскаго комика нашего времени". Первое действiе я прилагаю при письме вашемъ, второе будетъ въ письме къ С. Т., а за третьимъ отправьтесь къ Погодину. Велите ее тотчасъ переписать, какъ следуетъ, съ надлежащими пробелами, и вы увидите, что она довольно толста. Да смотрите, до этого не потеряйте листковъ: другого экземпляра нетъ: черновой исчезъ. Комедiя должна иметь успехъ: по крайней мере въ итальянскихъ театрахъ и во Францiи она имела успехъ блестящiй. Вы, какъ человекъ, имеющiй тонкое чутье, тотчасъ постигните комическое положенiе вашей роли. Нечего вамъ и говорить, что ваша роль — самъ дядька, находящiйся въ затруднительномъ положенiи. Роль ажитацiи сильной. Человекъ, который совершенно потерялъ голову: тутъ сколько есть комическихъ и истинныхъ сторонъ! Я виделъ въ ней актера съ большимъ талантомъ, который, между прочимъ, далеко ниже васъ. Онъ былъ прекрасенъ, и такъ въ немъ все было натурально и истинно. Слышенъ былъ человекъ, не рожденный для интриги, а попавшiй невольно въ оную, — и сколько натурально комическаго! Этотъ гувернеръ, котораго я назвалъ дядькой, потому что первое, кажется, не совсемъ точно, да и не русское, долженъ быть одетъ весь въ черномъ, какъ одеваются въ Италiи доныне все эти люди: аббаты, ученые и проч.: въ черномъ фраке не совсемъ по моде, а такъ, какъ у стариковъ, въ черныхъ панталонахъ до коленъ, въ черныхъ чулкахъ и башмакахъ, въ черномъ суконномъ жилете, застегнутомъ плотно снизу до верху, и въ черной пуховой шляпе, трехъ-угольной, — не той, что̀ носятъ у насъ, а въ той, въ какой нарисованъ блудный сынъ, пасущiй стада, то есть, съ пригнутыми немного полями на три стороны. — Два молодые маркиза точно также должны быть одеты въ черныхъ фракахъ, только помоднее, и шляпы вместо трехъ-угольныхъ, круглыя, черныя пуховыя, или шолковыя, какъ носимъ мы все, грешные люди; черные чулки, башмаки и панталоны короткiе. Вотъ все, что́ вамъ нужно заметить о костюмахъ. Прочiя лица одеты, какъ ходитъ весь светъ.
"Но о самихъ роляхъ нужно кое-что. Роль Джильды лучше всего, если вы дадите которой-нибудь изъ вашихъ дочерей. Вы можете тогда более дать ее почувствовать во всехъ ея тонкостяхъ. Если же кому другому, то, ради Бога, слишкомъ хорошей актрисе. Джильда умная, бойкая; она не притворяется; если жъ притворяется, то это притворное у ней становится уже истиннымъ. Она произноситъ свои монологи, которые, говоритъ, набрала изъ романовъ, съ одушевленiемъ истиннымъ; а когда въ самомъ деле проснулось въ ней чувство матери, тутъ она не глядитъ ни на что̀ и вся женшина. Ея движенiя просты и развязны, а въ минуты одушевленiя картинны она становится какъ-то вдругъ выше обыкновенной женщины, что́ удивительно хорошо исполняютъ Итальянки. Актриса, игравшая Джильду, которую я виделъ, была свежая, молодая, проста и очаровательна во всехъ своихъ движенiяхъ, забывалась и одушевлялась, какъ природа. Француженка убила бы эту роль и никогда бы не выполнила. Для этой роли, кажется, какъ-будто нужна воспитанная свежимъ воздухомъ деревни и степей.
"Играющему роль Пиппето никакъ не нужно сказывать, что Пиппето немного приглуповатъ: онъ тотчасъ будетъ выполнять съ претензiями. Онъ долженъ выполнить ее совершенно невинно, какъ роль молодого, довольно неопытнаго человека; а глупость явится сама собою, такъ, какъ у многихъ людей, которыхъ вовсе никто не называетъ глупыми.
"Больше, кажется, не нужно говорить ничего... Да! маркиза дайте какому-нибудь хорошему актеру. Эта роль энергическая: бешенный, взбалмошный старикъ, неслушающiй никакихъ резоновъ. Я думаю, коли нетъ другого, отдайте Мочалову; его же имя имеетъ магическое действiе на московскую публику. Да не судите по первому впечатленiю и прочитайте несколько разъ эту пьесу, — непременно несколько разъ. Вы увидите, что она очень мила и будетъ иметь успехъ."