Глава II.
Пребыванiе Гоголя въ Гимназiи Высшихъ Наукъ Князя Безбородко. — Детскiя проказы его. — Первые признаки литературныхъ способностей и сатирическаго склада ума его. — Воспоминанiя самаго Гоголя о его школьныхъ литературныхъ опытахъ. — Школьная журналистика. — Сценическiя способности Гоголя въ детстве. — Страсть къ книгамъ.
Теперь мы будемъ говорить о той поре жизни поэта, о которой воспоминанiя его соучениковъ ясны и живы. Гоголь представляется намъ красивымъ белокурымъ мальчикомъ, въ густой зелени сада Нежинской Гимназiи, у водъ поросшей камышемъ речки, надъ которою взлетаютъ чайки, возбуждавшiя въ немъ грёзы о родине. Онъ — любимецъ своихъ товарищей, которыхъ привлекала къ нему его неистощимая шутливость, но между ними немногихъ только, и самыхъ лучшихъ по нравственности и способностямъ, онъ избираетъ въ товарищи своихъ ребяческихъ затей, прогулокъ и любимыхъ беседъ, и эти немногiе пользовались только въ некоторой степени его доверiемъ. Онъ многое отъ нихъ скрывалъ, по видимому, безъ всякой причины, или облекалъ таинственнымъ покровомъ шутки. Речь его отличалась словами малоупотребительными, старинными или насмешливыми; но въ устахъ его все получало такiя оригинальныя формы, которыми нельзя было не любоваться. У него все переработывалось въ горниле юмора. Слово его было такъ метко, что товарищи боялись вступать съ нимъ въ саркастическое состязанiе. Гоголь любилъ своихъ товарищей вообще, и до такой степени спутники первыхъ его летъ были тесно связаны съ теме временемъ, о которомъ впоследствiи онъ изъ глубины души восклицалъ: "О моя юность! о моя свежесть!", что даже школьные враги его, если только онъ имелъ ихъ, были ему до конца жизни дороги. Ни объ одномъ изъ нихъ не отзывается онъ съ холодностью или непрiязнью, и судьба каждаго интересовала его въ высшей степени.
степени вновь сжился съ отцомъ и матерью, что разлука съ ними довела его до болезненнаго раздраженiя чувствъ.
"Ахъ, какъ бы я желалъ (писалъ онъ къ нимъ), еслибъ вы прiехали какъ можно поскорей и узнали бъ объ участи своего сына! Прежде каникулъ писалъ я, что мне здесь хорошо, а теперь напротивъ того. О, если бы, дражайшiе родители, прiехали (вы) въ нынешнемъ месяце! тогда бы вы услышали, что̀ со мною делается! Мне после каникулъ сделалось такъ грустно, что всякiй Божiй день слезы рекой льются, и самъ не знаю, отъ чего; а особливо, когда вспомню объ васъ, то градомъ такъ и льются. И теперь у меня грудь такъ болитъ, что даже не могу много писать. Простите мне за мою дерзость, но нужда все заставитъ делать. Прощайте, дражайшiе родители! Далее слезы мешаютъ мне писать.
"Не забудьте также (продолжаетъ онъ) добраго моего Симона, который такъ старается обо мне, что не прошло ни одной ночи, чтобы онъ не увещевалъ меня не плакать объ васъ, дражайшiе родители, и часто просиживаетъ по целой ночи надо мною."
Бывшiе наставники Гоголя аттестовали его, какъ мальчика скромнаго и "добронравнаго"; но это относится только къ благородству его натуры, чуждавшейся всего низкаго и коварнаго. Онъ действительно никому не сделалъ зла, ни противъ кого не ощетинивался жосткою стороною своей души; за нимъ не водилось какихъ-нибудь дурныхъ привычекъ. Но никакъ не должно воображать его, что называется, "смирною овечкою". Маленькiя злыя, ребяческiя проказы были въ его духе, и то, что̀ онъ разсказываетъ въ "Мертвыхъ Душахъ" о , списано имъ съ натуры. Подобныя затеи были между его товарищами въ большомъ ходу. Но, можетъ быть, не все такъ хорошо знакомы съ его произведенiями, какъ авторъ этихъ "Записокъ"; можетъ быть, немногiе помнятъ чудную картину, просветлевшую въ воображенiи поэта при воспоминанiи о гусаре; картина же эта живо рисуетъ и школу, въ которой онъ воспитывался, и ея местоположенiе, а потому мы выпишемъ ее здесь целикомъ. Гоголь разсказываетъ о томъ, какъ дамы губернскаго города N, по случаю странныхъ подозренiй насчетъ Чичикова, "умели напустить такого туману въ глаза всемъ, что все несколько времени оставались ошеломленными. Положенiе ихъ въ первую минуту (продолжаетъ онъ) было похоже на положенiе школьника, которому, сонному, товарищи, вставшiе поранее, засунули въ носъ гусара, то есть бумажку, наполненную табакомъ. Потянувши въ просонкахъ весь табакъ къ себе со всемъ усердiемъ спящаго, онъ пробуждается, вскакиваетъ, глядитъ, какъ дуракъ, выпучивъ глаза, во все стороны, и не можетъ понять, где онъ, что́ съ нимъ было, и потомъ уже различаетъ озаренныя косвеннымъ лучемъ солнца стены, смехъ товарищей, скрывшихся по угламъ, и глядящее въ окно наступавшее утро съ проснувшимся лесомъ, звучащимъ тысячами птичьихъ голосовъ и съ освежившеюся речкою, тамъ и тамъ пропадающею блещущими загогулинами между тонкихъ тростниковъ, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потомъ уже наконецъ чувствуетъ, что въ носу у него сидитъ гусаръ".
"блестящiя загогулины между тонкихъ тростниковъ" живо напоминаютъ тому, кто знаетъ местность Нежинскаго Лицея, протекающую мимо него тихую, поросшую камышами речку, а проснувшiйся лесъ, звучащiй тысячами птичьихъ голосовъ, есть не что иное, какъ тенистый обширный садъ Лицея, похожiй на лесъ. Ссылаюсь на соучениковъ Гоголя, не помнятъ ли они при этомъ "косвенномъ луче солнца" золотистыхъ кудрей детской головы своего знаменитаго сверстника. Да, это одно изъ техъ летнихъ утръ, когда душа поэта, упиваясь новостью "всехъ наслажденiй бытiя", набиралась (мы употребляемъ его слово) творческаго запаса на будущую деятельность; потому такъ и живо, такъ и тепло, и солнечно оно въ гоголевой картине.
Можно сказать вообще, что Гоголь мало вынесъ познанiй изъ Нежинской Гимназiи Высшихъ Наукъ, а между темъ онъ развился въ ней необыкновенно. Онъ почти вовсе не занимался уроками. Обладая отличною памятью, онъ схватывалъ на лекцiяхъ верхушки и, занявшись передъ экзаменомъ несколько дней, переходилъ въ высшiй классъ. Особенно не любилъ онъ математики. Въ языкахъ онъ тоже былъ очень слабъ, такъ что, до переезда въ Петербургъ, едва ли могъ понимать безъ пособiя словаря книгу на французскомъ языке. Къ немецкому и англiйскому языкамъ онъ и впоследствiи долго еще питалъ комическое отвращенiе. Онъ шутя говаривалъ, что онъ "не веритъ, чтобы Шиллеръ и Гёте писали на немецкомъ языке: верно на какомъ нибудь особенномъ, но быть не можетъ, чтобы на немецкомъ". — Вспомните слова его: "по англiйски произнесутъ какъ следуетъ птице и даже физiономiю сделаютъ птичью, и даже посмеются надъ темъ, кто́ не еъ умеетъ сделать птичьей физiономiи". Эти слова написаны имъ не изъ одного только побужденiя попрекнуть русскую публику равнодушiемъ къ родному языку.
въ сужденiя о нихъ учителя рисованiя, человека необыкновенно преданнаго своему искусству, и будучи приготовленъ къ этому практически, Гоголь уже въ школе получилъ основныя понятiя объ изъящныхъ искусствахъ, о которыхъ виоследствiи онъ такъ сильно, такъ пламенно писалъ въ разныхъ статьяхъ своихъ и уже съ того времени предметы стали обрисовываться для его шаза такъ определительно, какъ видятъ ихъ только люди, знакомые съ живописью.
Что касается до литературныхъ успеховъ, то пишущему эти строки случайно достались классныя упражненiя на заданныя темы г-на Кукольника, покойнаго Гребенки и Гоголя, который назывался и подписывался, во время пребыванiя своего въ Гимназiи, полнымъ своимъ именемъ: Гоголь Яновскiй достоинствъ его первоначальныхъ сочиненiй. Литературныя занятiя были его страстiю. Слово въ эту эпоху вообще было какою-то новостiю, къ которой не успели приглядеться. Самый процессъ примененiя его, какъ орудiя, къ выраженiю понятiй, чувствъ и мыслей, казался тогда восхитительною забавою. Это было время появленiя первыхъ главъ "Евгенiя Онегина", время, когда книги не читались, а выучивались наизустъ. Въ этотъ-то трепетный жаръ къ поэзiи, который Пушкинъ и его блистательные спутники разнесли по всей Россiи, раскрылись первыя семена творчества Гоголя, но выражались сперва, разумеется, безцветными и безплодными побегами, какъ и у всехъ детей, которымъ предназначено быть замечательными писателями. Интересенъ разсказъ о Гоголе гимназисте, напечатанный однимъ изъ его наставниковъ, г. Кулжинскимъ въ 21 № "Москвитянина" 1854 года.
"Онъ учился у меня (говоритъ г. Кулжинскiй) три года и ничему не научился, какъ только переводить первый параграфъ изъ христоматiи при латинской грамматике Кошанскаго: Universus mundus plerumque distribuitor in duas partes, coelum et terram (за что̀ и былъ прозванъ вместе съ другими латинистами Universus mundus). Во время лекцiй, Гоголь всегда, бывало, подъ скамьею держитъ какую-нибудь книгу, не обращая вниманiя ни на coelum, ни на terram. Надобно признаться, что не только у меня, но и у другихъ товарищей моихъ онъ, право, ничему не научился. Школа прiучила его только къ некоторой логической формальности и последовательности понятiй и мыслей, а более ничемъ онъ намъ не обязанъ. Это былъ талантъ, неузнанный школою и, ежели правду сказать, нехотевшiй или неумевшiй признаться школе. Между тогдашними наставниками Гоголя были такiе, которые могли бы приголубить и прилелеять этотъ талантъ, но онъ никому не сказался своимъ настоящимъ именемъ. Гоголя знали только какъ лениваго, хотя, по видимому, не бездарнаго юношу, который не потрудился даже научиться русскому правописанiю. Жаль, что не угадали его. А кто знаетъ? можетъ быть, и къ лучшему."
По разсказу Г. И. Высоцкаго, соученика Гоголя и друга первой его юности, охота писать стихи высказалась впервые у Гоголя по случаю его нападокъ на товарища Б—на, котораго онъ преследовалъ насмешками за низкую стрижку волосъ и прозвалъ Разстригою Спиридономъ. Вечеромъ, въ день имянинъ Б—на, 12-го декабря, Гоголь выставилъ въ гимназической зале транспарантъ собственнаго изделiя, съ изображенiемъ чорта, стригущаго дервиша, и съ следующимъ акростихомъ:
"Се образъ жизни нечестивой,
Пугалище (дервишей) всехъ,
И....
Разстрига, сотворившiй грехъ.
И за сiе-то преступленье
Досталъ онъ титулъ сей.
"
Вскоре за темъ (разсказываетъ г. Высоцкiй) Гоголь написалъ сатиру на жителей города Нежина, подъ заглавiемъ: "Нечто о Нежине, или Дуракамъ Законъ не писанъ", и изобразилъ въ ней типическiя лица разныхъ сословiй. Для этого онъ взялъ несколько торжественныхъ случаевъ, при которыхъ то или другое сословiе наиболее выказывало характеристическiя черты свои, и по этимъ случаямъ разделилъ свое сочиненiе на следующiе отделы: 1) "Освященiе Церкви на Греческомъ Кладбище"; 2) "Выборъ въ Греческiй Магистратъ"; 3) "Всеедная Ярмарка"; 4) Обедъ у Предводителя (Дворянства) П***"; 5) "Роспускъ и Съездъ Студентовъ". Г. Высоцкiй имелъ копiю этого довольно обширнаго сочиненiя, списанную съ автографа; но Гоголь, находясь еще въ Гимназiи, выписалъ ее отъ него изъ Петербурга, подъ предлогомъ, будто бы потерялъ подлинникъ, и уже не возвратилъ.
Другой соученикъ и другъ детства и первой молодости Гоголя, Н. Я. Прокоповичъ, сохранилъ воспоминанiе о томъ, какъ Гоголь, бывши еще въ одномъ изъ первыхъ классовъ Гимназiи, читалъ ему наизустъ свою стихотворную балладу, подъ заглавiемъ "Две Рыбки." Въ ней, подъ двумя рыбками, онъ изобразилъ судьбу свою и своего брата — очень троготельно, сколько припомнитъ г. Прокоповичъ тогдашнее свое впечатленiе.
— о трагедiи "Разбойники", написанной пятистопными ямбами.
Каковы бъ ни были эти первыя литературныя попытки, но они обнаруживали уже, къ чему былъ призванъ въ жизни даровитый юноша. Между темъ Гоголь до конца жизни сомневался (разумеется, по временамъ), "точно ли поприще писателя есть его поприще", и ему можно, по этому, верить, что онъ не придавалъ большой важности своимъ первымъ опытамъ въ стихахъ и въ прозе. Вотъ какъ онъ самъ разсказываетъ объ этомъ въ безыменной записке 1847 года.
" .... въ те годы, когда я сталъ задумываться о моемъ будущемъ [а задумываться о будущемъ я началъ рано — въ ту пору, когда все мои сверстники думали еще объ играхъ], мысль о писательстве мне никогда не входила въ умъ, хотя мне всегда казалось, что я сделаюсь человекомъ известнымъ, что меня ожидаетъ просторный кругъ действiй и что я сделаю даже что-то для общаго добра. Я думалъ просто, что я выслужусь, и все это доставитъ служба государственная. Отъ этого страсть служить была у меня въ юности очень сильна: она пребывала неотлучно въ моей голове, впереди всехъ моихъ делъ и занятiй. Первые мои опыты, первыя упражненiя въ сочиненiяхъ, къ которымъ я получилъ навыкъ въ последнее время пребыванiя моего въ школе, были почти все въ лирическомъ и серьезномъ роде. Ни я самъ, ни сотоварищи мои, упражнявшiеся вместе со мной въ сочиненiяхъ, не думали, что мне придется быть писателемъ комическимъ и сатирическимъ, хотя, не смотря на мой меланхолическiй отъ природы характеръ, на меня часто находила охота шутить и даже надоедать другимъ моими шутками, хотя въ самыхъ раннихъ сужденiяхъ моихъ о людяхъ находили уменье замечать те особенности, которыя ускользаютъ отъ вниманiя другихъ людей, какъ крупныя, такъ мелкiя и смешныя. Говорили, что́ я умею не то что передразнить, но угадать человека, то есть угадать, что̀ онъ долженъ въ такихъ и такихъ случаяхъ сказать съ удержанiемъ самаго склада и образа его мыслей и речей. Но все это не переносилось на бумагу, и я даже вовсе не думалъ о томъ, что сделаю со временемъ изъ этого употребленiе."
Не ограничиваясь первыми успехами въ стихотворстве, Гоголь захотелъ быть журналистомъ, и это званiе стоило ему большихъ трудовъ. Нужно было написать самому статьи почти по всемъ отделамъ, потомъ переписать ихъ и, что́ всего важнее, сделать обертку на подобiе печатной. Гоголь хлопоталъ изо всехъ силъ, чтобъ придать своему изданiю наружность печатной книги, и просиживалъ ночи, разрисовывая заглавный листокъ, на которомъ красовалось названiе журнала: "Звезда". Все это делалось, разумеется, украдкою отъ товарищей, которые не прежде должны были узнать содержанiе книжки, какъ по ея выходе изъ редакцiи. Наконецъ перваго числа месяца книжка журнала выходила въ светъ. Издатель бралъ иногда на себя трудъ читать вслухъ свои и чужiя статьи. Все внимало и восхищалось. Въ "Звезде", между прочимъ, помещена была повесть Гоголя: "Братья Твердиславичи" (подраженiе повестямъ, появлявшимся въ тогдашнихъ современныхъ альманахахъ), и разныя его стихотворенiя. Все это написано было такъ называемымъ "высокимъ" слогомъ, изъ-за котораго бились и все сотрудники редактора. Гоголь былъ комикомъ во время своего ученичества только на деле: въ литературе онъ считалъ комическiй элементъ слишкомъ низкимъ. Но журналъ его имеетъ происхожденiе комическое.
Былъ въ Гимназiи одинъ ученикъ съ необыкновенною страстью къ стихотворству и съ отсутствiемъ всякаго таланта, — словомъ, маленькiй Тредьяковскiй. Гоголь собралъ его стихи, придалъ имъ названiе "Альманаха" и издалъ подъ заглавiемъ: "Парнасскiи Навозъ". Отъ этой шутни онъ перешелъ къ серьёзному подражанiю журналамъ и работалъ надъ обертками очень усердно въ теченiе полугода или более.
и изъ журналиста сделался директоромъ театра и актеромъ. Кулисами служили ему классныя доски, а недостатокъ въ костюмахъ дополняло воображенiе артистовъ и публики. Съ этого времени театръ сделался страстью Гоголя и его товарищей, такъ что, после предварительныхъ опытовъ, ученики сложились и устроили себе кулисы и костюмы, копируя, разумеется, по указанiямъ Гоголя, театръ, на которомъ подвизался его отецъ: другого никто не видалъ. Начальство Гимназiи воспользовалось этою страстью, чтобы заохотить воспитанниковъ къ изученiю французскаго языка, и ввело въ репертуаръ гоголева театра французскiя пьесы. Тутъ-то и Гоголю пришлось познакомиться съ французскимъ языкомъ, которыi вообще малороссiянамъ, непрiученнымъ къ нему съ детства, кажется гораздо труднее и, главное, противнее даже немецкаго. Русскiя пьесы, однакожъ, не выводились, и преданiе гласитъ, что Гоголь особенно отличался въ роляхъ старухъ. Театръ, основанный Гоголемъ въ Гимназiи, процвелъ наконецъ до того, что на представленiя его съезжались и городскiе жители. Некоторые изъ нихъ помнятъ его до сихъ поръ въ роли Простаковой и говорятъ, что онъ исполнялъ ее превосходно. Этому можно поверить. Кроме мимики, онъ умелъ перенимать и голосъ другихъ. Во время своего пребыванiя въ Петербурге, онъ любилъ представлять одного старичка, Б., котораго онъ знавалъ въ Нежине. Одинъ изъ его слушателей, никогда не видавшiй этого Б., приходитъ разъ къ своему прiятелю и видитъ какого-то старичка, который играетъ на ковре съ детьми. Голосъ и манеры этого старичка тотчасъ напомнили ему представленiе Гоголя. Онъ отводитъ хозяина въ сторону и спрашиваетъ, не Б. ли это. Действительно это былъ Б.
"Мертвыхъ Душъ" въ роли хранителя книгъ, которыя выписывались имъ на общую складчину. Складчина была не велика, но тогдашнiе журналы и книги нетрудно было и при малыхъ средствахъ прiобресть все, сколько ихъ ни выходило. Важнейшую роль играли "Северные Цветы", издававшiеся барономъ Дельвигомъ; потомъ следовали отдельно выходившiя сочиненiя Пушкина и Жуковскаго, далее — некоторые журналы. Книги выдавались библiотекаремъ для чтенiя по очереди. Получившiй для прочтенiя книгу долженъ былъ, въ присутствiи библiотекаря, усесться чинно на скамейку въ классной зале, на указанномъ ему месте, и не вставать съ места до техъ поръ, пока не возвратитъ книги. Этого мало: библiотекарь собственноручно завертывалъ въ бумажки большой и указательный пальцы каждому читателю, и тогда только вверялъ ему книгу. Гоголь берегъ книги, какъ драгоценность, и особенно любилъ минiатюрныя изданiя. Страсть къ нимъ до того развилась въ немъ, что, не любя и не зная математики, онъ выписалъ "Математическую Энциклопедiю" Перевощикова, на собственныя свои деньги, за то только, что она издана была въ шестнадцатую долю листа. Впоследствiи эта причуда миновалась въ немъ; но первое изданiе "Вечеровъ на Хуторе" еще отзывается ею.