Гоголь и Белинский (старая орфография)

Гоголь и Белинскiй.

По концамъ Николаевской железной дороги, въ двухъ главныхъ центрахъ русской общественной жизни, прiютились две знаменательныя могилы. На окраине первопрестольной столицы, неподалеку отъ Серпуховской заставы, надъ излучиною Москвы-реки высится съ насыпи Даниловъ монастырь -- и въ одномъ изъ уголковъ его кладбища подъ развесистыми березами, стеснилось въ кружокъ несколько памятниковъ служителямъ русской мысли; тамъ, встороне отъ легкой, беломраморной колонны, которую поставили одесскiе болгаре надъ прахомъ Венелина, близь темнаго саркофага Языкова, лежатъ могильная плита и каменная глыба, съ краткою надписью: "горькимъ смехомъ моимъ посмеюся". А въ Петербурге, на уныломъ пустыре Волкова кладбища есть другая могила. Въ первой, какъ известно, похороненъ Гоголь, во второй -- Белинскiй.

Два имени -- две славы -- два мiросозерцанiя.

Белинскiй былъ самымъ яркимъ представителемъ всего того, что впоследствiи получило названiе западничества. Славянофилы причислили Гоголя къ ,-- по крайней мере признавали его чуть не единственнымъ русскимъ поэтомъ. Прошло не более двадцати летъ по смерти того и другаго -- и самыя слова "западникъ", "славянофилъ" потеряли всякое значенiе, въ наше недосужное время. Въ русскомъ лагере нетъ более ни западниковъ, ни славянофиловъ: остались одни русскiе люди -- и таковыми несомненно были Белинскiй и Гоголь, если горячая, неподкупная любовь къ родине даетъ право зваться ея сыновьями.

Читатели конечно не ждутъ отъ насъ ни бiографическаго очерка, ни посильной оценки двухъ деятелей, которыми воспитано целое поколенiе: деятельность ихъ слишкомъ громадна, судьба слишкомъ трагична, силы пишущаго слишкомъ ничтожны...

годовъ,-- недоразуменiя, возникшаго подъ конецъ жизни и едва ли не по окончанiи деятельности въ ея истинномъ, реальномъ смысле: по крайней мере и Гоголь, и Белинскiй въ то время находились въ колеблющемся, переходномъ состоянiи. Белинскiй, защищавшiй интересы науки -- отъ глумленiй и фантазiй барона Брамбеуса, защищавшiй искусство отъ наезда самозваныхъ ревнителей (теперь забытыхъ), сеявшiй философскiя и эстетическiя понятiя въ массе читавшей публики,-- вдругъ перешелъ къ вопросамъ соцiальнымъ, политическимъ, жгучимъ, крайнимъ. Гоголь, въ апогее своей славы, издалъ "переписку съ друзьями".

Кому не памятно, или по крайней мере не известно впечатленiе, произведенное этой книгой? "Я пришелъ въ ужасъ и немедленно написалъ къ Гоголю большое письмо, въ которомъ просилъ его отложить выходъ книги хоть на несколько времени" разсказывалъ о себе покойный С. Т. Аксаковъ. "Я пришелъ въ восторженное состоянiе отъ негодованiя" говорилъ онъ по полученiи ответнаго письма: "и продиктовалъ Гоголю другое, небольшое, но жестокое письмо." Но тотъ же Аксаковъ въ 1852 году писалъ въ : "смерть (Гоголя) все изменила, все поправила, всему указала настоящее место и придала настоящее значенiе".

"всепоправляющей" смерти поэта, и если друзья Гоголя смутились, если кроткiй и престарелый авторъ "Семейной хроники" могъ вознегодовать до "жестокаго письма",-- удивительно-ли, что Белинскiй, въ тогдашнемъ его настроенiи, обрушился на Гоголя всей тяжестью своего карательнаго слова. Письмо Белинскаго -- къ Гоголю (писанное изъ Парижа) -- не жестоко, оно ужасно: это конвульсивные удары, отъ которыхъ наносившiй ихъ долженъ былъ страдать более, нежели тотъ, на кого они падали. Гоголь написалъ въ ответъ не менее резко, но съ большею сдержанностью и даже не безъ теплоты, однако не послалъ этого письма, разорвалъ его -- и оно лишь случайно уцелело въ клочкахъ между бумагами поэта. Въ другомъ письме къ Белинскому, положившемъ начало этой переписке, Гоголь говоритъ: "мне не хотелось бы разсердить человека, даже нелюбящаго меня, темъ более васъ, который -- думалъ я -- любилъ меня". А Белинскiй не могъ не любить человека, котораго ставилъ такъ высоко и первый разъяснилъ его значенiе русской публике. Какъ же должна была подействовать эта размолвка на такiя чуткiя, нежныя, болезненно-впечатлительныя натуры, какими наделены были Гоголь и Белинскiй?!.. И однако разрывъ последовалъ конечный.

Понятно, чемъ возбудила "переписка съ друзьями" такое страшное негодованiе въ Белинскомъ,-- который, съ одной стороны, находился въ то время подъ сильнейшимъ влiянiемъ соцiальныхъ идей запада, а съ другой -- вполне сознавалъ всю силу имени Гоголя, на заглавномъ листе книги, повидимому прямо враждебной всему западному.

Гораздо труднее вопросъ о томъ, что побудило Гоголя издать свою "переписку",-- хотя объ этомъ вопросе въ свое время были написаны чуть не целые томы. После опубликованiя техъ документовъ, въ которыхъ внутренняя жизнь автора "мертвыхъ душъ" выступаетъ съ полнотою -- нетолько достаточною, но даже, невероятною при скрытности характера Гоголя,-- странно было бы повторять обвиненiя въ желанiи достичь "небеснымъ путемъ -- чисто-земныхъ целей".

и до смерти, проходитъ эта религiозная мысль непрерывной нитью -- и не замечать ея можно лишь умышленно.

"мертвыхъ душъ" съ "божественной комедiей" Данта; но нельзя не согласиться, что аналогiя этихъ двухъ поэтическихъ произведенiй несомненна. Первый томъ "мертвыхъ душъ", со всеми его мрачными сторонами русской жизни, вполне соответствуетъ Дантову аду; второй (насколько (въ известенъ) -- чистилищу, переходному состоянiю душъ; въ третьемъ -- должны были предстать читателямъ райскiя, светлыя явленiя, положительные русскiе типы. А известно, какая роковая судьба тяготела надъ "положительнымъ типомъ" въ русской литературе: Пушкинъ умеръ -- едва взявшись за него, Лермонтовъ мучился имъ и произвелъ одинъ слабый намекъ въ едва начатомъ отрывке. Каковъ же долженъ былъ произойти переломъ въ мiросозерцанiи Гоголя, который почти во всю свою деятельность "смеялся горькимъ смехомъ", изображая отрицательныя стороны русской жизни?! Можно-ли сомневаться въ томъ, что адъ, изображенный въ первой части "мертвыхъ душъ", постоянно терзалъ самого творца этого ада?

"Переписка съ друзьями", по словамъ самого автора была подготовленiемъ къ выходу изъ этой страшной обители скорби,-- Гоголь хотелъ вызвать этою книгой всестороннiе отзывы, мненiя и сужденiя, хотелъ заставить высказаться русскаго человека, чтобы еще ближе и глубже узнать его. Не будемъ разбирать ни искренности этого признанiя, ни самаго содержанiя книги, подавшей къ нему поводъ. Образъ Гоголя, умирающаго въ неизменномъ настроенiи своего духа и предъ смертiю сожигающаго свой "рай", слишкомъ величественъ, чтобы можно было усомниться въ искренности поэта,-- или слишкомъ загадоченъ, чтобы сказать нечто положительное,-- или же слишкомъ трагиченъ для какихъ бы то ни было обвиненiй. Значенiе же его, какъ великаго писателя, конечно ни умножилось, ни уменьшилось по выходе въ светъ "переписки съ друзьями"; такъ же какъ и значенiе Белинскаго -- вовсе не въ томъ политико-соцiальномъ оттенке, который такъ ярко проступаетъ въ последнихъ, предсмертныхъ его статьяхъ,-- но до техъ поръ, пока въ Россiи не изсякнутъ интересы искусства, науки и философiи, имя Белинскаго, какъ неутомимаго популяризатора ихъ, не будетъ чуждо тому народу, для котораго онъ трудился -- и въ томъ и въ другомъ смысле этого выраженiя.

Заканчивая этимъ несколько словъ къ прилагаемымъ портретамъ, мы не можемъ не выразить нашей признательности редактору "Голоса" и K. К. Случевскому, почтившимъ наше изданiе: первый -- позволенiемъ скопировать для "Нивы" принадлежащiй ему портретъ Гоголя, писанный масляными красками въ Риме, а второй -- ссудою намъ двухъ гипсовыхь масокъ, посмертныхъ слепковъ съ лицъ Белинскаго и Гоголя.

Гоголь и Белинский (старая орфография)

"Нива", No 3, 1870