Жизнь в Париже
Попав в Париж, Гоголь сразу же отправился к Данилевскому, где и остановился.
И началась бурная жизнь. Он несколько раз ходил в Луврскую картинную галерею и каждый раз еле выбирался оттуда от усталости. Посещал Ботанический сад. Впрочем, и в музей не надо было ходить, потому что весь город был полон музыкантами, певцами, артистами и художниками. Но на этом «празднике жизни» он ощущал свою тяжеловесность, и это раздражало его.
Зато писатель сразу оценил французскую кухню. Рестораны он называл «храмами», а держателей сих заведений «жрецами». Такое поклонение еде сказывалось на состоянии желудка Гоголя. Причем в его сознании эти проблемы разрастались до гигантских размеров. Он делился своим беспокойством с Данилевским, чем очень злил своего приятеля. А когда Данилевский не проявлял должного внимания к проблемам Николая Васильевича, он очень обижался. На этот случай существовал некий доктор Маржолен, который с готовностью прописывал Гоголю «индийские пилюли». И как только ему становилось лучше, он вновь отправлялся в свои любимые «храмы». Круг замыкался.
После обеда частенько играли в бильярд или ехали в театр. Во время пребывания в Париже Гоголь в Итальянской опере прослушал пение Гризи, Лаблаша, Тамбурини, Рубини. В «Театре Франсэ» аплодировал игре актеров в «Тартюфе» и «Мнимом больном». Но самое большое восхищение вызывал балет. Декорации, постановка, костюмы – Гоголь не переставал восхищаться.
Однако подобное легкое и блестящее существование стало вызывать у Николая Васильевича недоверие. А что если за этими сверкающими фасадами ничего нет? Сколько вокруг ненужных дел, которыми с такой энергией заняты французы. И среди них самым бесполезным он считал политику. Он писал Прокоповичу: «Здесь все политика, в каждом переулке и переулочке библиотека с журналами. Остановишься на улице чистить сапоги, тебе суют в руки журнал; в нужнике дают журнал». Об этом же Гоголь писал и в автобиографической повести «Рим»: «Везде намеки на мысли, и нет самых мыслей, везде полустрасти, и нет страстей, все не окончено, все наметано, набросано с быстротой руки; вся нация – блестящая виньетка, а не картина великого мастера».
В результате общение Гоголя свелось к небольшой группе выходцев из России. Среди них была Александра Осиповна Смирнова, у которой писатель частенько проводил время, слушая игру на пианино и рассказывая о «своем Париже», а также о тех путешествиях, которых он не совершал. Впрочем, такое невинное сочинительство ему прощалось.
Гоголь совершенствовал свой французский и учил итальянский, готовясь к поездке в Италию, хотя торопиться ему было незачем, ведь у него были все условия для творчества. А главное легко и приятно продвигалась работа над «Мертвыми душами». Самого Гоголя потешал тот факт, что он пишет свое великое творение во Франции. С другой стороны, иногда этот отрыв очень остро ощущался, и тогда он просил друзей прислать ему материалов для новой книги.
Проникаясь мыслью о своей великой миссии, он переставал ценить уже написанные произведения и очень сердился, когда ему о их напоминали, в частности о «Ревизоре».
Дантесом. Смерть наступила 29 января 1837 года.
Гоголь был поражен. Его не интересовали сплетни и разговоры вокруг дуэли. Его потряс итог: мир остался без Пушкина, и сам он остался без Пушкина. Он писал друзьям: «Мне дорого было его вечное и непреложное слово. Ничто не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Все, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание». Насколько искренни были слова Гоголя – трудно сказать. Ведь друзьями они с Пушкиным никогда не были. Но писатель очень ценил Александра Сергеевича как поэта и старшего наставника, который, не навязывая своей точки зрения, помогал ему становиться собой.
«Мертвыми душами» возобновилась с новой силой.