Спасительное путешествие
Плавание оказалось далеко не таким приятным, как ожидалось. Исправно работало только одно колесо парохода. А в это время началось волнение и затем шторм, который в последующие дни только усиливался. Жена французского посла пронзительно кричала, князь Мусин-Пушкин неожиданно умер, двигатель был поврежден, а Гоголь с тоской лежал в каюте. Вместо положенных четырех дней плыли полторы недели. И вот, наконец, Николай Васильевич вместе с Данилевским прибыли в Травемунде. Затем через Любек они направились в Гамбург. По пути Гоголь успокоился. Мысли о «Ревизоре» отступили на второй план, и многочисленные - как хвалебные, так и злобные - отклики все меньше волновали писателя. Он чувствовал себя Божьим избранником с великим будущим. И расслаблялся. Осматривал достопримечательности, заходил в готические соборы, посетил народное гулянье на окраине города, которое произвело на писателя неизгладимое впечатление. Он писал: «Танцевали вальс. Такого вальса вы ещё в жизни не видывали: один ворочает даму в свою сторону, другой в другую; иные, просто взявшись за руки, даже не кружатся, но, уставив один другому в глаза, как козлы, прыгают по комнате, не разбирая, в такт это или нет».
Было жарко, и Гоголь заказал себе костюм из тика. При виде нового одеяния Данилевский пришел в ужас: писатель напоминал пугало, облаченное в матрасную ткань. Однако сам Гоголь не находил ничего смешного в таком наряде: «дешево, моется и удобно». И все тут.
Из Гамбурга они отправились в Бремен, где посетили несколько подвальчиков: один с мумиями, а другой со столетними бочками рейнвейна. Только вы не подумайте ничего плохого. Это вино не продавалось. Попробовать его могли только опасно больные люди или знаменитости. Ни к тем, ни к другим Гоголь не относился, поэтому рейнвейн пил в гостинице, ужасаясь приходящим счетам.
В Ахене друзья решили путешествовать раздельно. Данилевский отправился в Париж, а Гоголь – вверх по Рейну. Ехать было скучно: ведь и поговорить было не с кем, и вокруг все было слишком однообразно. В Кельне он сел на пароход и поплыл по реке.
И снова однообразные виды два дня мелькали перед глазами писателя. В Майнце он сбежал на берег и сел в дилижанс до Франкфурта, а оттуда приехал в Баден-Баден. «Дача всей Европы» вряд ли заняла бы Гоголя надолго, если бы он не встретил там несколько семей из Санкт-Петербурга, с которыми был ранее знаком. Среди них были Репнины и Балабины с дочерью Марьей Петровной, бывшей его ученицей. Ах, эти бывшие ученицы! В один прекрасный день открываешь глаза и видишь, что перед тобой сидит очаровательное создание… Но Гоголь получал огромное удовольствие от дружеского общения с дамами, с которыми он встречался в парке, в ресторане. Он постоянно смешил их и чувствовал себя в их обществе очень уверенно. Так что три дня растянулись на три недели. Что не помешало ему, однако, в один прекрасный день упаковать чемоданы и уехать в Швейцарию.
Берн, Базель, Лозанна не произвели на него большого впечатления, зато потрясли горы, покрытые снегом. В Женеве он остановился в пансионе, где много читал Мольера, Шекспира и Вальтера Скотта.
Затем Гоголь отправился в Ферней, чтобы посетить дом великого Вольтера. И ещё одного гиганта предстояло ему увидеть. С гидами он поднялся на гору Монблан. Гоголь добрался до первого снега, прошелся вдоль ледника и ужасно уставший спустился вниз.
Он все чаще вспоминал об оставленной России. «Изрядная коллекция гадких рож» соотечественников вспоминалась все реже, зато перед глазами появлялись знакомые и привычные пейзажи, лица друзей, матери и сестер. Письма от маменьки были полны жалоб и упреков. Она просила его вернуться и умоляла остерегаться женщин. Особенно ее пугали итальянки. Николай Васильевич же с достоинством отвечал: «Насчет замечания вашего об итальянках замечу, что мне скоро будет 30 лет». На самом же деле ему в то время не было и двадцати семи. Впрочем, он всегда был сказочником.
начал писать пространные письма, полные ничего не значащих фраз и не выражающие его участия. «Мы должны быть тверды», «нет ничего вечного», «вы вкусите ещё много радостей»… Так говорят на похоронах чужие люди, которым нет дела до вашего горя, а сказать что-то надо.
Смерть шестимесячного племянника тоже не расстроила Гоголя. Он отделался все таким же письмом. Вообще чужие проблемы решались у него гораздо легче, чем свои собственные.
… И однажды почувствовал желание приняться за когда-то начатые, но заброшенные «Мертвые души». Он относился к ним как к первой своей стоящей вещи, которая прославит его имя.
Но надвигалась зима, становилось все холоднее, внутри что-то болело… Посоветовавшись с доктором, он решил перебраться туда, где теплее. Но в Италии была холера. Поэтому он принял приглашение Данилевского и отправился к нему в Париж.